Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 1) Страница 81

Под вечер аккуратно, как на службу, являлись Никита и бухгалтер и не спеша докладывали, что произошло в хозяйстве за день — повысились или упали удои, сколько вывезли на поля навоза, спорили, какой определить за год

трудодень, но Аникея, по совести, ничто не трогало и не интересовало. Он лишь жаждал слышать о том, что говорят между собой люди, как относятся к нему. Сочувствуют ли в связи с тяжелой болезнью? Отказались ли от него, отвернулись начисто или надеются, что он еще будет председателем? По Ворожнев и Шалымов ничего не знали об этом, потому что колхозники открыто сторонились их: стоило кому-нибудь из них полниться, и люди обрывали разговор.

Лузгин немного успокоился и даже обрадовался, когда узнал, что райком для проверки его работы назначил комиссию, и расценил это событие по-своему — Коробин хотел окончательно обелить председателя в глазах всех и заодно утвердить и отстоять правильность своей рекомендации. Не для того же райком назначает проверку, чтобы выносить сор из избы! Комиссия пороется в бухгалтерских книгах, снимет остатки в кладовых, осмотрит кое-что в хозяйстве, и тогда можно будет с чистой совестью назначать новое перевыборное собрание. Его, Лузгина, голыми руками не возьмешь, а от охулки он не похудеет!

Однако на этот раз проверка почему-то затягивалась, возглавлявший всю эту работу Иннокентий Анохин скоро уехал, оставив какого-то Мажарова, нового работника райкома, и никто толком не знал, что же будет дальше.

В эти дни Аникей стал примечать, что те, кто раньше, не выходя, торчал у него в избе или прибегал по первому его зову, стали навещать его как бы с неохотой... Правда, бригадиры и заведующие фермами отговаривались страшной занятостью, делами, но Лузгин не верил им — заняты они были и прежде, а пренебрегать его волей не смели. Что-то в этих отговорках и недомолвках было не до конца понятно Аникею, и сомнения и недоверие подтачивали и подмывали его, как дерево на берегу: сегодня оно, еще живое и зеленое, красуется, не зная, что его ждет, смотрится в бегущую мимо реку, ловит ветками ветер, а завтра треснет где-то в глубине последняя судорожная жила корня, что держала его на земле, дерево закачается и рухнет в поток... И скоро люди забудут даже, что оно здесь стояло...

А что, если только, он один не видит и не понимает, что опасность уже настигла его, а всем вокруг ясно, что он обречен?                                                        

Взять хотя бы ту же Нюшку! Уж на что преданная как собака, а и та что-то стала ловчить и сторониться! Раньше

навещала чуть не три раза в день, а теперь целую неделю не дозовешься, словно не может оторваться от веника, которым подметает пол в правлении колхоза!

Аникей истомил себя подозрениями и однажды поздно вечером не выдержал — отбросил одеяло и стал быстро натягивать нижнюю рубаху.

—  Куда это ты? — забеспокоилась Серафима.

—  Да тут...— Аникей и сам еще толком не знал, куда он пойдет.— Не могу я больше... Сил моих нет лежать в этой теплой могилке!

—  А доктор что велел? — захлопотала Серафима.— На улице забуранило, света белого не видать...

—  Это мне в самый раз,— надевая валенки, спокойно отвечал Лузгин,— Лучше даже: никто ие сглазит...

Но жену но так-то легко было урезонить.

—  Отлегло чуть — и сразу к полюбовнице потянуло? — становясь у порога горенки и кладя руки на бедра, не отступала Серафима.— Ах ты, потаскун несчастный! Не пущу никуда! Не пущу!..

—  Серафима! — возвысил голос Аникей.— Не выводи меня. Камень и тот от жары трескается... Слышь?

—  А меня ты уж давно истолок в пыль, живого места нет! — беспорядочно размахивая руками, выкрикивала жена.

—  У тебя, Серафима, всегда Девять гривен до рубля недоставало! — презрительно скривив губы, сказал Аникей.— Заладила как сорока: полюбовница да полюбовница! А что над нами такая туча собралась, ей и горя мало... На это у нее ума не наскребешь! Думал, под старость хоть умом разживешься, а теперь вижу — вся дурь, что смолоду скопилась в тебе, наружу еще ие вышла. Умрешь — и на том свете на всех хватит!..

Он оттолкнул ее от порога и, плотно запахнув полы полушубка, не слушая больше жалостных всхлипов жены, вышел из горенки.

Погода на улице и впрямь была как на заказ — мело так, что в трех шагах ничего не было видно. Не прошел Аникей и до ближнего проулка, как стал весь белый. Снег летел косо, большими мокрыми хлопьями, и Лузгин жадно дышал морозной свежестью. Заслышав чьи-то голоса, он спрятался за угол избы, переждал, пока люди пройдут. Напрягся до звона в ушах, желая узнать, о чем они говорят,— не о нем ли? — но не разобрал, донеслись какие-то обрывки слов.

Дверь в правлении оказалась открытой, в боковушке горел свет. Аникей, стараясь не шуметь, поднялся по ступенькам, прислушался: у Нюшки кто-то сидел, по голосу похоже — мужчина.

«Пока бабу гладишь, она твоя,— с горечью подумал Лузгин.— А отнял руку, она уже к другому ластится! Вот войду сейчас и смажу по роже, чтоб знала край да не

падала!»

Что-то мутное захлестывало душу, и не было сил уже противиться страстному желанию — ворваться вихрем в боковушку и застать Нюшку врасплох, чтобы она сгорела от стыда, страха и раскаяния. Аникей поднял кулак и ожесточенно застучал по крестовине окна.

За занавеской метнулась чья-то тень, дверь раскрылась, и Лузгин услышал голос Нюшки:

—  Эй, кто там? Заходи!.. У нас не заперто!..

Аникей заколебался — может быть, повременить, не испытывать судьбу, мало ли кто у нее гостит, но перебороть себя не смог. Быстро прошагав полутемным коридором, сильно рванул па себя дверь.

То, что он увидел, заставило его чуть попятиться — за маленьким, заставленным едой столиком сидел совсем незнакомый молодой мужчина в очках и, теребя рыжевато-золотистую бородку, слушал Нюшку.

«Не иначе какой-нибудь уполномоченный,— испуганно отметил про   себя Аникей.— И пришлют же, откопают где-то...»

—   Вот не ждали вас, Аникей Ермолаевич! — подходя и улыбаясь, сказала Нюшка.— Раздевайтесь, гостем будете.

Приблизившись к нему вплотную, она вдруг перестала улыбаться, подняла на Лузгина строгие темные глаза и, нахмурившись, прижмурила левый глаз. Но Аникей счел это обычным бабьим притворством. Ишь почуяла, кошка, что придется кое в чем повиниться, вот и старается задобрить!

—  Чего это у тебя пахнет, как в парикмахерской? — сбрасывая на руки Нюшки полушубок и поводя носом, спросил Лузгин.— Одеколон пролила?

—  Зачем пролила? — Нюшка удивленно изогнула подведенные брови.— Сама побрызгала на себя, подушилась...

—  С какой радости?

—  А какая у одинокой вдовы может быть радость? Просто так надушилась, чтоб воздух кругом меня был хороший!

Мужчина, молча сидевший за столиком, усмехнулся, но не подумал встать и первым назвать себя.

«Гордый товарищ, видать,— начиная раздражаться, снова отметил Аникей.— Наверное, цену себе набивает, а цена ему, может, всего-навсего рупь с полтиной!»

—  А ты, Аникей Ермолаевич, вроде после болезни круглее стал,— не унимаясь, несла свое Нюшка.— Есть мужики худющие — чего только не жрут, а пища в них не приживается, а ты себя хоть голодом моришь, а все такой же гладкий. С чего бы это?

—  Ладно тебе,— остановил ее Лузгин.— Ты бы спервоначалу с гостем своим познакомила, а то вроде неловко получается. Мы с тобой языки точим, а товарищ скучает...

Но незнакомец не стал дожидаться, когда Нюшка представит его.

—  Моя фамилия Мажаров,— не поднимаясь, проговорил он.— Вам, вероятно, известно, что в колхозе работает сейчас комиссия райкома. Так вот я из этой комиссии...

—  Да... Я в курсе,— сказал Аникей, а про себя подумал: «Надо бы хуже, да нельзя! И какой леший погнал меня сюда? Не зря Нюшка делала мне строгие глаза».

Но отступать было уже поздно, и, присев к столику, Лузгин принял от Нюшки стакан чаю, машинально стал помешивать ложечкой.

—  Ну и как проходят ваши мероприятия? — спросил он, еще не зная, как себя держать с этим незнакомым ревизором.— Может, у вас будут для меня какие указания?

Он хотел сразу польстить Мажарову, испрашивая у него совета, и одновременно узнать, насколько он может надеяться, что райком по-прежнему считает его здесь главным человеком.

—  А что с вами было, товарищ Лузгин? Ведь вы тяжело заболели после собрания,— словно пренебрегая его вопросом, поинтересовался Мажаров.

—  Удар.— Кисло сморщившись, Аникей приложил руку к сердцу.— Думал, и не встану совсем, так шарахнуло!..

—  Зачем же вы поднялись с постели? Вам же, наверное, запретили это делать?

—  Забота загрызла.— Аникей тяжко завздыхал.— Лежу в кровати, как дите спеленатое, и что делается в хозяйстве — не вижу. Хоть и докладывают бригадиры, а все ж, как говорится, доверяй, но проверяй... Верно я говорю?

Мажаров снова не ответил, даже не кивнул в знак согласия и дружеского участия. Он чем-то напоминал ему секретаря обкома Пробатова — такой же невозмутимо-вежливый, спокойный и загадочный. Попробуй вот подбери к такому человеку ключи!