Таксопарк - Илья Петрович Штемлер Страница 81

— Почему вы уволились с девятой автобазы, Константин Николаевич? Все собираюсь вас спросить, извините. Ведь я поступил в парк позже вас, так что не все знаю о сотрудниках…

Вохта сунул руку в глубокий карман полушубка. Капельки зрачков в толстых бинокулярных линзах расширились, словно увидели нечто новое для себя, неожиданное…

— Не понял вас, Андрей Александрович.

— Я внимательно изучил ваше личное дело. — Тарутин повернулся и направился к утопленной в стене глубокой нише. Вохта последовал за ним. — И обратил внимание на три ваших увольнения. С девятой автобазы, из шестого гаража Спецтранса, из механизированной колонны Сельхозтехники… И везде по собственному желанию. Чем они вас не устраивали? Или вы их не устраивали?

Вохта снял очки. От этого его лицо теперь казалось сырым и расплывшимся.

— Они меня не устраивали! Крикуны и верхогляды. Мальчишки! — веско произнес Вохта и, помолчав, добавил: — Знакомились с моим личным делом? А для чего? В порядке общего надзора? Или составляете на меня новое личное дело?

— Не скрою. На вас поступают жалобы. От водителей и сотрудников…

— В чем же они заключаются? — перебил Вохта.

— Вы установили диктатуру в колонне.

— Я — начальник…

— Не перебивайте! Раз уж затащили меня в этот подъезд. — Тон Тарутина сейчас звучал совершенно иначе — зло, раздраженно. — Диктатура может быть разной. Надеюсь, вы меня понимаете. Я в курсе многих ваших дел. И мне хотелось, чтобы сами водители выдвинули против вас обвинения. Но, видимо, слишком глубоко проросли ваши щупальца… Извините, я хочу сейчас быть предельно точным…

— Вот вы к чему, — перебил Вохта. — Хотели, чтобы меня водители осудили? Не дождетесь! Потому как я для них отец родной. При ком они такой заработок везли? Они все у меня под крылышком, как в раю. «Архангел» Константин! Небось слышали… Я за всех отдуваюсь. Конечно, когда-никогда и приходится ловчить, выход искать… Дело делаю! А то болтать, извините, мы привыкли. Речи всякие произносим. Кинофильмы гладенькие про таксистов крутим. Друг дружку за нос водим и улыбаемся… А когда человек остается сам с собой наедине, за рулем таксомотора, скажем, вот где его нутро-то раскрывается! И справиться с этим особая хитрость нужна. И диктатура! Не так уж и плохо. Опыт есть, слава богу. Только забыли о нем. А я помню! И верю свято…

Вохта вытащил из кармана серый мятый платок, протер линзы и водрузил очки на нос. Словно прыгнул за стеклянную витрину. Приподнял сумку и не торопясь пошел к лестнице…

Внезапно у Тарутина мелькнула мысль, что Вохта специально подождал его — ему был нужен разговор не в кабинете, где беседа носила бы официальный характер, а именно здесь, мимолетно, в подъезде, где все оказалось скомканным и легким. А ведь Тарутин готовился к этому разговору. И теперь стоит, смотрит вслед уходящему Вохте, стоит неудовлетворенный и даже растерянный…

Вохта задержался на площадке, обернулся и проговорил громко, чтобы Тарутин хорошо расслышал:

— Я вам нужен, Андрей Александрович, вы это знаете! Чувствуете это! Иначе б давно прогнали… Не с Никиткой же Садовниковым вам работать, который за бутылку полпарка отдаст. Так что дело мое, Тарутин, верните в кадры, а то держите уже сколько. Кадровик беспокоится, — с нажимом проговорил Вохта. — А так-то спокойней вам будет, да и мне тоже… — Он замолчал, точно взвешивая про себя, продолжать разговор или достаточно. Вздохнул. — И еще! Вы Раиску Муртазову прижали к ногтю. Поделом, ничего не скажу. Зарвалась баба… Но совет дам, раз к слову пришлось, — осторожней улей ворошите. А то вся куча на вас поползет, завалит. Ведь и кроме Раиски, в парке всякого-разного. И люди крепко друг за дружку держатся… Вы вначале ядро сложите, оплот. Потом ворошить начинайте… И советов моих не чурайтесь, подумайте… Я честный человек, Тарутин! Правда, вокруг меня сплетен много. Ибо дело свое делаю на зависть всем… — Вохта спустился на несколько ступенек. Набычась, втянул голову в плечи и произнес четко и медленно: — Вы еще слишком молоды, директор. Чего-то придумываете, суетитесь… А той системе, что сложилась, суета ваша — самая большая беда. Только расшатаете все и опрокинете. И концов не сыщем. Народу всегда погорланить охота. Только к чему это приведет? К смуте и разрухе. Вспомните тогда о моей диктатуре, да будет поздно — расползется народ. И парк придется прикрыть, поверьте.

Вохта ушел.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Слава больше не сомневался. Два дня назад, утром, он почувствовал это, но не придал значения, мало ли отчего такое может быть — съел что-нибудь не то или выпил… Он зашел в районную библиотеку, взял медицинский справочник. Но ничего не понял или не хотел понимать, слишком все было страшно. А сегодня сомнений уже не было — заболел.

Слава прислонился к кафельной стене туалета и закрыл глаза. Туман застил голову. Подташнивало, словно проваливался в воздушную яму. Руки стали чужими, ватными, ладони покрылись потом. Испуг овладел им…

— Ах ты гадина, — бормотал Слава, не слыша себя. — Гадина. «Машка — золотая ножка»… Где же теперь тебя искать? Ах ты гадина…

Он ронял слова, шмыгая носом и крепко жмуря глаза, чтобы унять противное покалывание век — с перепугу боялся трогать глаза руками, стоял, мучился.

— А ведь не хотел, не хотел… Так мне и надо, — продолжал себя казнить и обманывать: хотел он тогда, и очень. Правда, трусил, обмирая от сладости и любопытства, но очень хотел. — Валерка, друг называется, послал ее ко мне, — тоскливо бормотал Слава. — Ничего, я тебе еще отомщу, попомнишь. Знал небось, что она такая, и подослал…

Дверь кабины приоткрылась, и в проеме показалось худое лицо Ярцева.

— Ростислав?! А я думаю, кто это здесь бормочет? Набрался, что ли, с утра пораньше…

Круглые птичьи глаза уставились в Славино лицо. Слава ухватил ручку и захлопнул дверь. Постоял немного и вышел из кабины. Ярцев, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, с удовольствием мылся над раковиной, расплескивая холодные колкие брызги.

— Погоди! — Он достал из целлофанового мешка короткое вафельное полотенце, вытер