Илья Вергасов - Избранное Страница 9

Однажды перед ней появился Биттер, ялтинский комендант. Его сопровождал переводчик - бывший адвокат нотариальной конторы.

Биттер внимательно ознакомился с надписью на дощечке, поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Марией Павловной, которая неосторожно выглянула из своей комнаты в открытое окно, - было тепло.

- Битте! - крикнул комендант.

Мария Павловна сошла к офицеру; переводчик-адъютант, тысячу раз извинившись перед Марией Павловной, представил его:

- Это сам господин комендант фон Биттер!

Офицер четко приложил руку к блестящему козырьку, поклонился, внимательно разглядывал хозяйку дома.

- Чем обязана господину коменданту? - Мария Павловна спросила по-немецки.

- Разрешите войти?

- Зачем?

- Положим, из обычного любопытства. Я, например, уважаю писателя Чехофа.

- По этой причине в частные дома, господин комендант, не просятся. - Мария Павловна держалась очень независимо, (В 1946 году, когда я встретился с ней и мы вспомнили прошлое, она со своей обаятельной улыбкой сказала: «На них действует сила, чувство собственного достоинства. Я этим приемом широко пользовалась и часто достигала нужного»).

- Согласен! Но я прошусь в советский музей.

- Ошибаетесь, господин комендант. Здесь частное владение, и только частное. У меня, наконец, есть купчая.

- Я комендант, мадам.

- А я только на вас и надеюсь, господин комендант. Мой гость, майор Бааке, не отказал мне в своем покровительстве, и надеюсь, что и вы не откажете, хотя бы из уважения к памяти Чехова, которого вы так уважаете.

Биттер как-то замешкался, а потом решительно спросил:

- Вы докажете, что владение частное?

- Да! У меня есть нужные документы.

- Хорошо! Они должны быть в горуправе завтра в час дня.

Биттер официально откланялся и ушел.

Купчая была - это правда, но понесла ее в комендатуру Янова.

Бумаги, нотариально заверенные еще в начале двадцатого века, тщательно рассматривались адвокатом. Он на всякий случай очень льстил Яновой и все время напоминал:

- Я боготворю Чехова. Какой яркий русский талант! И преклоняюсь перед Марией Павловной. Подумать только, годков-то семьдесят пять с хвостиком, а сколько энергии, молодости! Прекрасная женщина, а как она достойно держит себя! Так и передайте ей - я восхищен! - говорил-говорил, а сам быстренько свернул бумаги и сунул их в ящик стола. - Я лично доложу господину коменданту.

- Отдайте купчую! - потребовала Якова.

- Что вы… Я же вам сказал…

- Отдай купчую, слышишь?!

Он хмыкнул и нехотя достал бумаги.

- Я хотел облегчить дело, зачем вам еще раз приходить сюда…

Якова взяла документы и облегченно вздохнула - она так была напугана.

- Я сама пойду к коменданту.

- Нет коменданта, нет, дорогая. Партизаники беспокоят, сукины сыны, взорвали машину под Долоссами, а? На что они рассчитывают? У немцев терпенье может и лопнуть. Это я вам говорю доверительно. Комендант наш - человек храбрый, сам пошел на отмщение, дай бог ему здоровья. Советую так: завтра лично к нему.

Но «завтра» для коменданта Биттера уже не было. Он был убит ялтинским часовщиком Василием Кулиничем.

7

Что же в это время происходило в лесах, прилегающих к Ялте? В частности, на Красном Камне, том самом, где сейчас находится горный ресторан с крымскими блюдами, куда так зовут курортников светящиеся рекламы? Какие события разворачивались на северном склоне яйлы, куда протянулась Стильская тропа, ныне истоптанная туристами? И на Ай-Петринском плато, где курортники встречают восход солнца, на яйле, даже и ныне пугающей пустынным безлюдьем?

Я не командовал Ялтинским партизанским отрядом, но был поначалу начштаба, а потом и командиром Четвертого партизанского района, куда входил отряд. Ялтинцы - мои земляки; может быть, потому за действиями этого отряда я следил пристальнее, чем за боевой жизнью других отрядов.

Впервые я направился к ялтинцам в конце ноября 1941 года.

Величественные очертания горы Басман с головокружительными обрывами, сосны, каким-то чудом растущие на каменистых уступах, заросли векового бука… Здесь и вилась наша партизанская тропа. Потом она стала круто взбираться к голой каменной яйле. Выпал первый снег. Он был глубок, забил нехоженую тропу.

С трудом поднимаемся на гору Кемаль-Эгерек. Я задыхаюсь, воздух разреженный, и его не хватает моим больным легким.

На несколько минут показалось солнце, осветило далекие отроги Ай-Петри, которые отсюда не казались такими высокими, как из Ялты.

Вдруг мы увидели кучку людей на пустынной яйле. Они шли в нашу сторону. Кто же это?

Немцы вряд ли рискнут появиться в таком количестве на высокогорье.

Наши, ялтинцы. Они шли в разведку. Среди партизан я узнал угрюмого сутуловатого человека - Семена Зоренко, строителя из Гурзуфа.

Чудно!… Уж такой тихоня, а партизан.

Приближались сумерки. Шагаем. На снежной целине образовался наст, правда слабенький, часто проваливаемся. Совсем измотались. Вот оно, первое знакомство с яйлой. Я вспоминаю, что где-то в этом районе должен быть домик лесника Кравченко, у которого я как-то ночевал после единственной и неудачной охоты.

- Пойдемте к нему, - предлагаю я.

Опускается ночь. На яйле поднимается ветер. Изредка в просветах показывается серповидная луна, и над молчаливыми горами ползут тени. А внизу, у самого моря, по изгибам берега едва угадывается затемненный город.

Идем цепочкой друг за другом, след в след.

Впереди нас, над обрывом, чуть заметное строение. Это домик Федора Даниловича. Подходим к нему, прячемся за крылечко. Семенов стучит в дверь, стучит кулаком добрых минут десять. Наконец кто-то осторожным шагом подкрадывается к двери… Еще сильнее стучит партизан.

- По голови соби так погрюкай, бисов ты сын. Якого черта тоби трэба? - раздается немолодой резкий голос.

- Дед, пусти погреться.

- Я нитралитет занимаю и ни до кого нэ маю дила.

- Данилыч, это я, Семенов. Помнишь - шофер из Алупки?

- Що? Пэтро? - обрадованно говорит дед.

- Я, я… Свой.

- Свий-то свий, та с ружьем. Добрый ты хлопец, и горилку твою помню, но я нитралитет, а ты?

Семенов - мужик себе на уме. Он усмехается, потом решительным шагом спускается с крыльца.

- Трусишь ты, дед, ну и бог с тобой… Пойду к Павлюченко - тот сговорчивее… Да и моя горилка, а его сало…

Партизан удаляется.

- Пэтро, а Пэтро! Тильки уговор: як, значыть, зиркы загуляють на нэби, щоб твоей ногы нэ було. Добрэ?

Семенов молчит, машет нам рукой:

- Пошли, товарищи.

И на глазах удивленного деда мы вваливаемся в теплую комнату. Маленький, с реденькой бородкой, с хитрым огоньком в глазах.

- Та скилькы ж вас? - Дед покачивает всклокоченной головой.

- Ты чайком нас угости, - просит его Семенов.

Дед вздыхает, машет рукой и начинает хозяйничать. Иногда его взгляд останавливается на флягах, сваленных у вещевых мешков, загораются глаза, он крякает. Вскоре он высыпает на стол из большого чугуна сваренную картошку и режет каждому по кусочку сала. В его глазах настойчивый вопрос: «Где же выпивка?»

Я смотрю на Семенова, знаками даю понять, что, мол, надо объяснить.

- Ты, Данилыч, не обижайся. Никакого самогона у нас нет, - говорит Семенов.

Дед хмурится.

- Может, нам уйти? - спрашиваю я.

- Прышлы, так гостюйте. Нэ хочу встревать в вашу драку. Гэрманэць мэнэ нэ трогае, нэ трогайте и вы… Чув, що нимцы базы ваши граблять, та тых, яки з партызанами дружать, убывають… А я жить хочу…

Семенов хлопает деда по плечу:

- Теперь нет людей самих по себе: или с нами, или с врагом… Вот так, Федор Данилович…

С рассветом мы уходим. Беспокойно что-то у меня на душе.

- Ты подумай, Федор Данилович, над словами Петра, - говорю на прощание. - Твоя дорога - в партизаны, а не хочешь - уходи, иди в Ялту или куда хочешь, но нам не мешай.

Старик молчит, сутулится, по-бабски машет рукой:

- Та що я - родився людэй убывать, га?

- Но и не для того, чтобы быть убитым! - более жестко отвечаю ему.

- Горыть у мэнэ душа, ой горыть…

Ну и снега навалило - не Крым, а Сибирь! Стильскую кошару нашли чудом: у нашего проводника Гусарова охотничий нюх!

Добрались в Ялтинский отряд вечером. Первым встретил нас начальник штаба Николай Николаевич Тамарлы.

Он был рад, хлопотливо угощал горячим чаем. Однако что-то его тревожило - взгляд выдавал.

Мы остались одни.

- Выкладывай, старина!

- Митин бежал, вот что.

Я ахнул:

- Митин? Тот самый, что готовил базы для первой боевой группы?

- Он, лесник из Грушевой поляны.

- Это точно?

- Хлопцы Становского в Ялте его, гада, видали. На машине с офицерьем сидел.