Борис Изюмский - Призвание Страница 9

Внизу по асфальту промчался мотоцикл, и звуки мотора долго еще дрожали в воздухе, пока снова не наступила тишина, только где-то на заводском дворе раздавался мелодичный звон, словно кто-то ударял о рельс.

«Борисом надо серьезно заняться, — с тревогой подумал директор о Балашове, — и без помощи комсомола мы здесь не обойдемся…»

Будто по мановению чьей-то руки, в городе зажглись огни.

— Ого, сколько их! — с гордостью окинул взором развернувшуюся панораму Борис Петрович.

Давно ли электростанция стояла полуразрушенной и районы получали ток по очереди, а сейчас море веселых огней заливало город, уходило вдаль, к изгибу реки.

За ним, за этим изгибом, виднелась плотная стена леса. «Через недельку — туда», — с радостью подумал Волин и глубоко вдохнул свежий воздух.

Осенью у Бориса Петровича наступали «охотничьи запои». В ожидании их Волин несколько дней летнего отпуска переносил на осень.

Накануне такого охотничьего выхода, в пятницу, он звонил в районо: «Завтра у меня уроков нет и в школе меня не будет».

В районе уже знали эту слабость Волина и относились к ней терпимо: не может же быть человек без сучка, без задоринки.

После охоты Борис Петрович возвращался в школу помолодевшим и работал с таким напряжением, так увлеченно, будто сбрасывал с плеч добрый десяток лет.

Давно угомонилась школа, и потухли огни в ее классах, но в окнах кабинетов директора и завуча все еще горит свет.

Яков Яковлевич ворожит за столом над листом расписания. Заболели два учителя, их надо заменить, и завуч бесконечно передвигает полоски бумаги с написанными на них фамилиями учителей — решает, кого призвать на помощь вместо выбывших из строя.

«Сергея Ивановича на пятый урок ставить нельзя, — размышляет Яков Яковлевич, подперев подбородок карандашом, — у него в этот день семинар докладчиков, а вот Анну Васильевну можно попросить… Хотя позвольте, позвольте, у вас ведь, сударыня, свои уроки в девятом классе? Вот уравненьице, скажу я вам!»

Расписание, расписание! Только завуч знает, как много хлопот приносит оно, как нелегко составить его так, чтобы и не отнести на последние часы трудные предметы, и не дробить день учителя, и не перегрузить учащихся.

Ослепительно яркий свет большой лампы падает на исчерканный лист бумаги перед Яковом Яковлевичем, на его неровный пробор, заливает всю комнату.

Сейчас здесь тихо. Только прирученный Фомой Никитичем кот, — рыжий, с царапинами на разбойничьей морде, — блаженно мурлычет, привалившись к валику широкой кушетки.

Тихо. А сколько народа перебывало в этой комнате за день!

Яков Яковлевич утомленно потер лоб. «Не забыть завтра проверить домашние тетради седьмого „Б“… Пора им переходить к более сложным задачам… Потом… Что потом? Ах, да, — пойти на урок Корсунова… Увлекается проверкой заданий, а на объяснение оставляет маловато времени».

Невнятно зазвонил телефон. Яков Яковлевич поднял трубку.

— Засиделся… Да, я кончаю… Скоро приду домой, — и положил трубку на место.

«Как помочь Игорю Афанасьеву? В семье у них дело идет к разрыву между отцом и матерью. Игорь перестал учиться. Вот драку затеял из-за „драгоценного“ своего папаши. Я бы таких, что романами своими рушат семьи!..» — Яков Яковлевич сердито переставил с места на место пресс-папье, с сердцем бросил на стол линейку.

Но мысль увела его дальше, и вдруг, перед глазами возникло потное, измазанное чернилами лицо Толи Плотникова.

«Беда мне с Тобою, — мысленно говорит ему Яков Яковлевич, — ну, зачем ты лазил на крышу? И чем открывал замок чердачной двери?»

«Железкой», — покорно признается Плотников, но в глазах его нет истинного покаяния.

Думы Якова Яковлевича текут неторопливо, но как-то отрывочно, — сказывается усталость.

«Шутка ли, тридцать два года на ниве просвещения, пора и на покой, — цветы разводить буду… пчелками займусь».

Он усмехается. Сам понимает — никуда не уйдет из школы, пока нужен ей, пока может давать свои уроки математики. Не прожить ему без привычного школьного шума, без плотниковых, без балашовых.

В комнату вошел Борис Петрович.

— Дорогой завуч, — говорит он мягко, — не пора ли домой?

— Сейчас, сейчас, вот только в восьмом «Б» заменю — и все.

Борис Петрович подходит к столу.

Завуч решительно сдвигает очки со лба на глаза и озабоченно бубнит:

— Восьмой «Б», восьмой «Б», кого в восьмой «Б»?

— А если Капитолину Игнатьевну? — советует Волин.

— Вполне резонно! — охотно соглашается Яков Яковлевич. — Придется вам, Капитолина Игнатьевна, порадеть для общества, — весело заключает он и встает. — Я готов!

— Тогда поехали домой.

Они вместе выходят в темный коридор, и Борис Петрович зажигает карманный фонарик.

— Тверже шаг, — говорит он, посмеиваясь, и берет под руку Якова Яковлевича.

— Будет тут твердый шаг, когда весь день взаперти, — добродушно бурчит завуч.

Во дворе школы тоже темень.

— Ночь-то, ночь какая! — восхищенно говорит Яков Яковлевич, запрокидывая голову и глядя на небо в редких звездах. — А воздух! Вы чувствуете, от леска-то потянуло? — хитровато спрашивает он.

— Шутки-шутками, Яков Яковлевич, а там физически, понимаете, прямо физически чувствуешь пушкинский стих. Помните:

Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и в золото одетые леса…

— М-м-да! — лукаво усмехается Яков Яковлевич.

Они минуют школьные ворота, идут сквером.

— Что-то нам надо с Корсуновым делать, — после некоторого молчания говорит Борис Петрович, — вчера приходит ко мне и требует «примерно наказать Балашова за хулиганство». Однако, судя по всему, поднял бурю в стакане воды сам наш милейший Вадим Николаевич.

— Что за человек! Ну что за человек! — удивленно восклицает Яков Яковлевич. — Я думаю на него лучше действовать всем миром, коллективно.

— Да, пожалуй, — соглашается Волин и ускоряет шаг, — надо домой поспеть, — сегодня по радио передают «Черевички». Этого, батенька, пропустить никак нельзя.

— А мы и не пропустим, — весело поддерживает Яков Яковлевич и тоже ускоряет шаг.

ГЛАВА VII

Во второй половине выходного дня Борис Петрович мастерил с шестилетним внуком Славиком небольшую оранжерею.

У Славика был такой же, как у деда, широкий нос, а коротко подстриженные волосы блестели, словно корка каштана.

Дочь Бориса Петровича, Валя, — артистка драматического театра, высокая стройная брюнетка, с яркими губами, — работала в соседней комнате над ролью.

— Папа, — приоткрыла она дверь на веранду, где, стоя на коленях, дед и внук молотком сбивали на полу планки, — прошу тебя, послушай, так ли я передаю чувство радости? Мама недовольна…

Волин поднялся, стряхнул стружки с колен, весело скомандовал Славику: — Перерыв! — и прошел в комнату Вали; там, сидя у окна, вышивала жена Волина — Екатерина Павловна, худая высокая женщина с тугим узлом пепельных волос на затылке. Наверно оттого, что Екатерина Павловна держалась прямо, выглядела она молодо.

Опустившись в шезлонг, Борис Петрович закурил и приготовился слушать дочь. Славик примостился на скамеечке у его ног.

На парадном раздался звонок. Славик побежал открывать. Через несколько секунд он возвратился и полушопотом сообщил:

— Деда, к тебе… такая, — он попытался объяснить какая, но, не найдя слов, выпалил:

— Беленькая…

— А-а, — догадался Борис Петрович, — это Анна Васильевна, — помните, я вам о ней рассказывал?

Он пошел навстречу гостье.

Анну Васильевну приняли как близкого человека, она почувствовала это с первой минуты. Жена Бориса Петровича стала показывать ей вышивки, Валя рассказывала о своих поисках:

— Понимаете, Анна Васильевна, — блестя жгучими глазами, говорила она, — готовлю роль Рашель в «Вассе Железновой» и хочется, очень хочется вызвать большую симпатию не только к Рашель-революционерке, но и к Рашель-матери. Мучаюсь, ищу, но чувствую — не получается еще!

В дом директора Анна шла робко, мучительно думала по дороге, как будет снова говорить о своих неудачах в девятом классе. Рассказывать об этом Серафиме Михайловне было проще. То, что она застала Волина не одного, — усилило неловкость, — как при всех признаться в своих сомнениях и провалах?

Борис Петрович, прекрасно понимая состояние девушки, старался отдалить главный разговор, дать ей осмотреться, успокоиться, и поэтому весело рассказывал о вещах малозначащих.

— Нет, Анна Васильевна, — поглаживая усы, говорил он, — только истинный рыболов может оценить прелесть голубоватых окуньков, знаете, с этакими зеленоватыми разводами…

Потом он посвятил гостью в план строительства оранжереи.

— Будут у нас свои цинерарии. А ну-ка, садовник, — обратился он к Славику и выжидающе прищурил глаза, — расскажи нам, что это за цветок такой?