Инна Гофф - Северный сон Страница 9

Лучников переходил с борта на борт, чтобы показать и объяснить ей все. Он словно хотел заставить ее полюбить этот город, хотел, чтобы она почувствовала или хотя бы просто поверила ему, как все это прекрасно — и эти лесобиржи, и столпотворение судов на воде, и бывший монастырь, и нынешний театр.

— Неплохой театр здесь, не хуже столичного. Только поставили его глупо: к реке боком.

Он досадовал, как мог бы досадовать, наверно, сам архитектор, автор проекта.

«Кольцов» шел позади, следом за «Машуком». Красный флаг его весело развевался на флагштоке, и только бока, потемневшие, ободранные еще онежским льдом, портили его праздничный вид. Двух остальных не было видно за поворотом.

— А все же сильно ободрали бока, — заметила Надя.

— Что делать... — Лучников щелкнул зажигалкой. — Что делать... — повторил он. — Лучше ободрать бока, чем потерять голову. Не так ли?

— А вот по Белому морю хорошо прошли! — вместо ответа сказала Надя. — Я даже не думала...

— Я тоже. — Он помолчал, посмотрел на нее, словно колеблясь. — Хотите, я вам покажу один документ? — Он достал из кармана кителя бумажку, сложенную вчетверо. Это была радиограмма из Архангельска. Надя прочла: «Ожидаем Белом море шторм шесть семь баллов. Рекомендуем задержаться Беломорске». И подпись — «Погода».

— Прошу учесть: об этой радиограмме знают только трое в отряде, — сказал Лучников, закуривая. — Вы, я и радист...

— И все-таки вы пошли? А если бы...

— Что «если бы»? — Его зеленые глаза весело лучились навстречу Надиным. — Нет, вы еще не стали морячкой. Из этих «если бы» состоит вся наша служба. Мэй би ес, мэй би нот[1], как говорят англичане. Ждать ледокола, потом ждать у моря погоды, а потом всем кораблям зимовать в Архангельске, потому что на Сухоне кончится паводок, и тогда по ней не пройти. Год стоять на приколе и ждать новой весны...

Он снял фуражку, провел рукой по волосам. Этот его жест был ей знаком. Была знакома и улыбка его, мягкая, чуть снисходительная. И эта ироническая складка возле губ.

«Как я мало знаю его! — подумала Надя. — И в то же время как хорошо я его знаю... Я видела его в море. Я знаю, какой он в трудную минуту, когда нужно принять опасное решение, и знаю в радости, когда опасность позади... Не самое ли это главное, что надо знать о человеке? О мужчине?»

Караван бросил якоря на рейде порта Архангельск, Засновали катера, перевозя на берег людей. С первым ушел на берег Лучников. Его уже ждали в управлении порта. Вместе с ним отбыл морской помощник Жук. Он покидал «Машук». В руках у него был маленький чемоданчик, брезентовый плащ под мышкой: было жарко. Сейчас на поезд — и в Ленинград, а там в дальнее плавание.

— Счастливо! — кивнул он Наде и покраснел.

И снова, как когда-то на Свири, Надя испытала чувство горечи расставания. Такое чувство бывает в поезде, когда вагон покидает сосед, с которым вместе проехал полдороги.

В Архангельске с «Машука» ушли морские механики и мотористы, рулевые и матросы — практиканты ленинградской мореходки. На смену им появились новые лица, прибывшие на корабль с волжского пароходства. Новые матросы болтались по декам, осматривая корабль, заглядывали в салоны, курили на корме, поплевывая за борт.

— Можешь сойти на берег, погулять, — сказал Андрей. — Будем стоять четыре часа. Сейчас подойдет катер, скажу, чтоб тебя захватили...

— А ты? — спросила Надя.

— У меня дела. Народ новый прибыл, надо их устроить, то да се...

Он выглядел бодро и, видимо, чувствовал себя уверенно. Куда уверенней, чем в Вознесенье, перед выходом в Онежское. Лицо его было розово, крылья носа лоснились. Видно было, что он как следует отоспался, пока шли Белым морем. Надя стала собираться на берег. Она достала легкое платье — белое в мелких цветочках. Причесалась. Оглядев себя в зеркале, она нашла, что глаза у нее стали больше — может быть, после этой ночи — и что-то новое появилось в них. Она успела загореть на северном солнце, и белое платье резко оттеняло загар.

— Ну, вот я и на «товсь», — сказала она вслух.

Она захватила сумку и деньги, на случай, если придется что-нибудь купить, и спустилась на первый дек. Катер уже ждал ее. Позади стеклянной кабинки моториста стояли два новых матроса с мешками для провизии, старик Прямков и Мария Петровна — буфетчица. Мотор нетерпеливо тарахтел, и, казалось, моторист с трудом сдерживает катер на месте. Темная Двина текла под ним со страшной быстротой.

— Думала, не прощусь с вами, — сказала Мария Петровна, когда Надя перебралась на катер и он, задрав нос, полетел по черной бесноватой воде. Пестрая шелковая косынка буфетчицы, как вымпел, трепыхала на ее затылке. У ног ее стоял чемоданчик, чуть побольше того, что был у морского помощника.

Они простились на пристани, среди грохота лебедок, гудков автопогрузчиков, окриков шоферов.

— Не обижайтесь, если что не так, — сказала Мария Петровна. Она поставила чемодан на землю, по очереди пожала руки Наде и Прямкову и достала из кармана бумажку и огрызок карандаша. — Давайте я ваш адресок спишу... Мало что. Может, доведется когда написать, встретиться... Я их сколько, адресов этих, списывала! Которые тут же потеряю, а которые у меня дома в коробке лежат... От конфет такая, знаете? Вишня в шоколаде. Кавалер когда-то мне подарил...

Ярко накрашенные губы ее резко выделялись на морщинистом, грубоватом лице, и только сейчас Надя по-настоящему поняла, как одинока эта женщина.

И еще Надя поняла, что не только ей знакомо щемящее чувство коротких встреч и скорых разлук. Вся жизнь этой женщины состоит из них, из недолгих дружб с необязательным продолжением. Не отсюда ли желание удержать эти уплывающие сквозь пальцы дружбы, это списывание адресов, которые ей никогда не пригодятся?

Прямков и Надя отправились в город вместе. Было приятно ступать по твердой земле, поросшей травой и вымощенной деревянными мостками.

Трамвай привез их в центр. Он дребезжал и подпрыгивал, словно шел не по рельсам, а прямо по булыжной мостовой, В магазинах было душно, пахло селедкой и лимонами.

Они прошли мимо театра, того самого, что был неудачно повернут к реке боком. Прямков предложил зайти на телеграф: он решил отправить домой телеграмму.

— А у вас... дети есть? спросил он.

— Нет, — сказала Надя.

— Что же вы? Надо, надо. Пока молодые.

Надя не любила, когда ей задавали этот вопрос. Сначала Андрей не хотел детей, теперь и она думала: это к лучшему. Может быть, после слов свекра: «Роди-ка ты нам, дочь, еще одного Аникина».

Прямков стоял в очереди к телеграфному окошку, а она сидела в почтовом зале на деревянном диванчике. Здесь тоже было душно, пахло пылью, чернилами и мухами, погребенными на дне чернильниц.

Покончив с телеграфом, они еще походили по городу. Вдоль сквера с полотняных щитов смотрели лучшие люди города. Надя обратила внимание на портрет молодого белобрысого паренька с серьезной миной на курносом лице. Под портретом было написано: «Дояр колхоза «Первое мая».

Каменные дома чередовались с деревянными. Наде запомнились закрытые балкончики во вторых этажах деревянных домов, резьба по наличникам, странно высокие, под самой крышей, окна.

А в общем, город не понравился Наде. Ей показалось скучно жить здесь всегда, ходить в этот театр, повернутый боком к реке, покупать селедку и лимоны...

Впрочем, думала она, можно любить и этот город, если с ним что-то связано: впечатления детства, первый поцелуй, радость первых самостоятельных шагов. С некоторой ревностью смотрела она на аллейки в скверах под старыми тополями, на которых едва пробивались клейкие листья. Где, на какой из них сидел он — молодой, влюбленный — в густой темноте позднего вечера? Сидел не один и был счастлив, так счастлив, что не может забыть до сих пор.

— Посидим, — предложил Прямков. И они сели на одну из этих скамеек, может быть, на ту самую. И ели мороженое, старик купил в соседнем ларьке.

9

- Больше моря им не видать! — сказал Лучников. Он и Надя стояли на корме.

Корабли шли по Северной Двине, полноводной и более спокойной, чем в устье. Теперь хозяйничали в рубке речники. Лучников впервые сменил китель на черную сатиновую робу. Он отдыхал. На палубе было жарко, настолько, что приходилось искать тень. После шести вечера жара сменилась мягким весенним теплом, и хорошо было стоять у перил и смотреть на крутые медно-красные берега, на церкви, над которыми, как журавлиные стайки, парили темные кресты. В пазухах красных глинистых склонов ярко зеленели елки, белые платки не растаявшего еще снега были разбросаны тут и там.

— А вот и шторм! — Лучников показал на длинные облака, тянувшиеся со стороны Белого моря. — Пожалуй, семь баллов будет. Вон, видите, облака перистые, Так и рвет оттуда. Не хотел бы я сейчас оказаться в Белм море...

— Теперь всё уже? — спросила Надя.

— Пока всё. Если в Опоках не сядем. Есть такое чертово местечко на Сухоне. Сейчас там вода падает— тридцать сантиметров в сутки.