Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин Страница 9

Сказал вроде бы не к месту, а никто этого не заметил.

- У всех брали... Время такое было, – будто тревожась о чём, беспокойно шевельнулся Сазонов.

Прокопий с силой давнул на рычаг, из горна вылетела тысяча золотых мух. На дальней закоптелой стене стало отчётливо видно деревянные тычки, на которых сохли смолёные тележные колёса, полки со старыми косилочными серпами, коробки с метизами на них.

- Шины тянете? – полюбопытствовал Сазонов.

- Кончил уж... Хочу вот золовцу топор изладить.

- Ловко у тебя выходит! – похвалил Митя вполголоса.

По-прежнему то тягуче, то обрывисто выводил металл.

- У них всё ещё из-за Натальи или другое что? – тихо спросил у Мити Сазонов.

- Из-за её, язви её в рот! Бабы эти – отрава одна! – сплюнул Митя, отвечая на вопрос. – Я вот теперь холостой, дак куда с добром.

- Шёл бы ты, Митрий, в конюховку! – посоветовал Евтропий. – Там тебя, небось, картёжники заждались...

- И то пойду. Я, брат, везде необходимо поспевать должон: народ веселю... Где я, туда все сбегаются. Сейчас вот прикидываю: не податься ли в артисты?

- Из-за шапки забракуют, – оглядев его, сказал Евтропий. – Артисты еких шапок не носят.

Ямин бросил топор в колоду. Вода по-гусиному зашипела, плюнув густым паром.

- Дедушкова память. – Митя поправил шапку и отправился в конюховку. – Ум в ей большой заложен, – уже из-за дверей разъяснил он секрет привязанности к своей шапке.

- Понял, золовец? А ты зиму и лето без шапки. Потому и без хлеба.

Ямин вынул из колоды топор, влажный, но уже остывший, и протянул Евтропию.

- Наточишь сам...

- Это сумею. Неподатливо железо, а всё ж так мнётся, как токо человеку надобно.

- Вот и вертится карусель, – хохотнул дед Семён. – Люди по железу колотят, оно – по им...

Всхлипывали со скрипом мехи, метался неровный огонёк в куче подсыпанного угля. Медленно грелась короткая болванка.

- Положи ровней! – приказывал Гордей сыну. – Не видишь, с одного боку греется!

- Скоро не только топоры, скоро людей ковать будут! – усмехнулся дед Семён. – Стук-стукоток – и человек выпрыгнул.

- Это смотря кто ковать возьмётся, – отозвался Евтропий. – Мастер так ладно. А другому доверь – уродцев накуёт...

Сазонов рассмеялся, показав полный рот белых зубов.

- Мудрёный вы человек, Евтропий Маркович! Ох, мудрёный!

- Кабы меня в кузнице ковали... А то ведь баба родила.

- Я вот думаю, – сказал дед Семён, все мы люди по образу и подобию божию, и все разные... Чудно! Двух человек, мало-мальски схожих, по всей матушке-России не сыскать. От разности своей и пыжимся...

- Потому и в колхоз не идёшь? – ухмыльнулся Евтропий. – Иди. Колхозы – божье дело. Ишо до Советской власти Вавилонскую башню колхозом строили, да бог испужался, что его председателем назначат. Колхоз развалил, разные языки людям дал... Крепко струхнул старичок! Где уж, говорит, мне, ежели помоложе меня и те боятся. С того вот и началось...

- Воронка перековать надо, Гордей Максимыч! – в дверях, заслонив собой бледное, малокровное утро, стояла Афанасея Гилёва.

- Веди, Прокопий подкуёт.

- В станке стоит.

- Сама-то всё ишо не кована ходишь, Афанаска? – выходя из узницы, спросил Евтропий.

Женщина не ответила. Прокопий, приподняв ногу фатеевского жеребца, провёл по копыту рашпилем. Иссиня-чёрный конь дрогнул крупом, провиснув на ремнях.

- Мясо не задень, – любовно оглаживая мерцающую шерсть, предупредила Афанасея.

- Советовать на конном дворе будешь, – огрызнулся Прокопий и сильней нажал на рашпиль. По длинному телу вороного волной прошла нервная дрожь.

- Иди-ко ты отсюда, мастер! – сердито оттолкнула его Афанасея. – Сила-то не здесь нужна...

- А где? – спросил Евтропий.

- Спроси у Агнеи, – обтачивая копыто, посоветовала Афанасея, а когда Евтропий отошёл, упрекнула Прокопия: – Истовый ты, парень!

- Докуль терпеть будешь, тятя? – не слушая её, спросил Прокопий.

- Кого терпеть? – не понял Гордей.

- Да хоть того же Сидора и всяких разных...

- Яйцо курицу учить?!

- Думаешь, у меня глаз нет?..

Гордей, не ответив, начал накладывать подковы.

Глава 6

Правление колхоза занимало второй этаж просторного фатеевского дома. Колхозники сюда поднимались редко, по-видимому, стесняясь хором, разрисованных деревенским живописцем Логином Тепляковым. Нарядный цветастый потолок напоминал узор церковного купола, только место Саваофа посередине занимала хозяйка дома, а с круглой голландской печки похотливо скалился чёрт, отдалённо напоминавший хозяина.

Зная до мельчайших подробностей грешную жизнь Наталии Фатеевой, люди, заходя сюда, насмешливо кривились. И лишь Ворон частенько забывался и впадал в конфуз, размашисто крестясь на собственную дочь. Изображение её и в самом деле было неожиданно: она и вроде бы не она. Эта Наталья отличалась от прототипа недеревенской одухотворённостью, тревожа мужиков не плотью своей, а неземным торжественным просветлением. Овал лица был тоньше, червонное золото волос, доставшихся от матери, – повоздушнее. А в чёрных глазах отцовских – вместо дерзости – благостная задумчивость. «Нездешняя!» – сказал про неё Евтропий, разглядывая Логиновы старания, и приглушил матерок, готовый сорваться с губ. Зато, спустившись вниз, в конюховку, свернул цигарку в самоварное колено и крыл до последней затяжки, отводя душу. Этой нездешности сторонились и другие, остерегаясь наверху «выражаться».

Конюховка, собственно, и была колхозным штабом. За грубым, рубленым столом, до блеска отшлифованным рукавами зипунов и шуб, толпились колхозники, спеша до наряда перекинуться в дурачка или раскинуть лото. Митя, главенствующий здесь, лихо заломив засаленную шапчонку ухом вперёд, остервенело хлопал измочаленными картами собственного производства, проклеенными для веса картошкой.

Иные грудились вокруг Евротопия, который с усмешечкой рассказывал где-то слышанную или по случаю сочинённую байку.

- ...Приехал в та пор к Вавиле Сёмка Святогоров, дикой силишши мужичина. Вавила поле своё пахал, ладил пашеницу сеять. Чует Вавила – земля из-под ног уходит. А это, братцы мои, Святогоров ту землю за колечко дёрнул и всю начисто повыдернул из-под мужика. «Хватит, – говорит, – мантулить, Вавила!..