Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин Страница 9

Я в запале колдую над котлом.

— Не чувствую перца, пожалуй, подбавим. Юра, не тереби дядю Васю, сходи лучше за дровами, у нас кончаются, да смотри не заблудись.

Вера вмешалась, подойдя к нам:

— Юра, оставь дядей, они оглушены ухой. Пойдем, я выслушаю твою историю.

Бедный мальчик, ему так хотелось покрасоваться перед нами, но взрослым нет никакого дела до старых легенд, трансформированных в современные анекдоты. Никогда не забуду горького лица, с каким он отошел от костра.

Во всем виновата наша суетность, которую мы обрядили в тогу динамизма. Мы оглушаем себя действием, но куда мы идем? Ведь еще Паскаль двести лет назад говорил: „Разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя“.

Остановка случилась вынужденная, но мне не хочется стоять на месте, мне лень стоять, я слишком динамичен для этого, я рвусь вперед. Дилемма такова: а) беру административный отпуск и лечу в Ленинград, чтобы повлиять на Веру: „Прости меня, дурака старого“… б) позвонить Зое и договориться с ней на вечер.

Увы, тут нет альтернативы. В чем истинная трагедия Григория Пушкарева? В том, что он всегда избирал самые резиновые варианты».

— Ну как, вы уже наговорились с бригадиром монтажников? Сейчас попробую показать вам нечто интересное. Пройдемте к тому зеленому вагончику, здесь сидит шеф-монтажник господин Судзуки, я вас познакомлю, у мистера Судзуки припрятана тут одна занятная штучка — действующая модель пресса.

Неудача. Дверь на замке. Судзуки-сан отбыл в кафе «Наташа» на обеденный перерыв, который полагается ему по контракту.

В таком случае: вперед! Шагаем вослед за современной технологией. Перед нами расточной станок, прибывший с Апеннинского полуострова. Высота двенадцать с половиной метров, диаметр вращающегося круга — восемь метров. Недаром итальянцы прозвали эту махину: «Русский бык». Обечайка любого размера и профиля разместится тут как на ладони, да еще останется резерв для грядущих реакторов повышенной мощности.

— Разве вам мало этих тонн и этих метров? — спросил автор, нарушая границы жанра и тем самым оказываясь неким бесцеремонным образом непосредственно на месте действия под сводами первого корпуса.

— К чему вы призываете нас? — забеспокоился Григорий Пушкарев. Топтаться на месте? Помните, еще у Паскаля было сказано…

— Позвольте, Григорий Сергеевич. Вы же прекрасно помните, Паскаля я вам сам приписал, так что не козыряйте им. Ваше дело стремиться вперед.

— А ваше, товарищ автор? — ревниво спросил он. — Вы призываете нас углубляться и углубляетесь сами — но куда? но в кого? Вы хотите углубиться — но не в себя, а в меня. Для вас это не углубление, а движение вперед, против которого вы протестуете. Вы хотите стать глубоким — но за счет своих героев, так я вас понял?

Незапланированная перепалка автора и героя была сродни обеденному перерыву, записанному в редакторском контракте. Впрочем, мы уже насытились взаимными обвинениями и вступали в стадию поисков общего языка.

— Вы технократ, Григорий Сергеевич. Мне трудно углубиться в вас. Вы прошли хорошую закалку, термообработку. Вы стали как броня и способны говорить вслух лишь о прессах, станках и прочем железном скрежетании. А где при этом ваше сердце? Если я спрошу напрямик о ваших семейных неурядицах, вы же мне не расскажете?

— Конечно, не расскажу. Я не обязан. Вам палец в рот не клади, вы тут же откусите его, мало того, размножите мой откусанный палец тиражом два миллиона экземпляров.

— Профессиональная тайна ваших воспоминаний гарантируется. А если я все же напишу, то заменю ваше имя, чтобы снять все ваши нарекания на сто страниц вперед.

— Все равно. Наш читатель дошлый, он узнает по деталям.

— Они-то мне и требуются.

— Для вас это художественные детали, а для меня надрез по живому сердцу, сквозная рана. Впрочем, я понимаю, это и есть ваша технология. Предпочитаю иметь дело с металлом…

— Чтобы не углубляться в себя?

— Кажется, мы начинаем по второму кругу. В таком случае вперед! Сейчас я посмотрю вашу программу на сегодня, утвержденную Варварой Семеновной. Вот она. Через сорок минут у вас назначена встреча с нашим замечательным строителем Николаем Ивановичем Рулевским. Он настолько прекрасен и чист, что выступает под собственным именем. А мы тем временем продолжим наш осмотр.

И мы бодро зашагали вперед, углубляясь в технологические пущи.

6

— Поехали, Иван. Мчи сначала на бетонку — и сразу в горком. Через двадцать две минуты совещание. А я пока помолчу, сосредоточусь. Если бетонку к празднику не дадим, нам счастья не видать.

Опять в этом году отпуск пропустил. Прошлым летом уехал в Крым почти тайно, даже название санатория не оставил. На одиннадцатый день дежурная приносит телеграмму. Ну, думаю, устроили всесоюзный розыск, а после узнал: меня в постройкоме выдали — ведь я у них путевку брал — и корешок от нее остался. Всюду мы пускаем если не корни, так корешки…

В телеграмме, известное дело, полный панический набор: «График сорван, необходимо ваше присутствие…»

Рядом с почетными грамотами можно вывешивать неиспользованные путевки на бездельную жизнь.

А ведь есть время и в этом году. Сдам бетонку и напишу заявление: прошу предоставить за неиспользованное время… И пущусь в погоню за прошлогодним снегом.

Я знаю, куда мне ехать. Не теплые края меня зовут, а дальние и давние. Увы, сейчас меня призывает горком. Осталось двадцать минут. Надо сосредоточиться, ведь в горкоме — как на духу, могут задать вопрос на любую тему. Поэтому туда являешься чистенький, как из баньки, при себе только тонны, кубометры, гектары и центнеры — ничего отвлекающего.

«Итак, товарищ Рулевский, чем