Аркадий Первенцев - Матросы Страница 94

Инструктор физподготовки, прыгун и пловец, шел за Ступниным, почти не прикасаясь к палубе пятками. На его отлично натренированном теле играли эластичные мускулы. Однако в присутствии командира, одетого в белоснежную форму, инструктор чувствовал себя неловко в своих красных сатиновых плавках.

Штурвальный, подающий большие надежды боксер, тренировался перед флотскими соревнованиями. Командир и сам не раз натягивал перчатки и бился на ринге юта с этим парнишкой с низким лбом, широкой грудью и могучим затылком.

— Что такое? — Ступнин остановился и показал на грудь матроса, расписанную орлами и обнаженными девицами.

— Татуировка, товарищ капитан первого ранга, — ответил инструктор. — Приходят служить с наколками…

— Не было у него наколок… А мы-то надеялись: завоюет призовое место. Как же его выпускать на люди с такими каторжными знаками? Кто сделал?

Штурвальный молчал, упрямо сцепив челюсти. Ступнин не стал добиваться от него ответа и пошел дальше. И еще не раз видел он следы тайной работы какого-то неуловимого татуировщика.

Архангелов, притаившийся за могучей фигурой Одновалова, неожиданно для себя громко чихнул. Ступнин обернулся. На торсе наводчика, классного специалиста, мелькнула свежая татуировка непостижимой по убогости фантазии.

— И вы, товарищ Архангелов? — А тому хоть сквозь палубу провалиться. — Соблазнили наконец? Экспонат для Миклухи-Маклая. Повернитесь! Кто же это наплодил на вашей спине обезьян и полинезийцев? Если у вас когда-нибудь среди потомства будут этнографы, им не придется искать дикарей в дальних странах… А ведь вы умный человек, Архангелов.

Старпом, вызванный по трансляции, захватил с собой бумаги для доклада — не знал, что командир раздражен появлением среди команды татуированных.

— Кто портит людей?

Человек, отвечающий за все, от турбин и лагун до выпечки хлеба и слаженности артбашен, только беспомощно развел пухлыми руками. Ведь все было хорошо. Ан нет, появился новый ловкач. Самого старпома в моряцкой юности расписали с таким вдохновением, что неприлично снять безрукавку. Тогда наколки считались шиком. Теперь времена другие. На корабле — целый стенд книжечек, посвященных тому, как стать культурным, в какой руке держать вилку, в какой нож. Наколки на человеческой коже — это дикий обычай, позорный пережиток. Командир невнимательно слушал сбивчивую речь старпома.

Через иллюминатор виднелся берег, а ближе к нему — подводные лодки, усеянные матросами, как чайками.

— Необходимо найти этого татуировщика, — продолжал свое Ступнин. — Изловить!

— Есть, изловить! — Из-под козырька у старпома выкатилось несколько крупных капель пота.

Начальническая медь в голосе Ступнина исчезла, он просто, по-дружески разъяснил:

— Такая позорная вещь на новейшем корабле. Нехорошо, Савелий Самсонович.

— Конечно. Эдакую мерзость сработали на Архангелове!

— И вы думаете, Архангелов знал, что́ ему накалывают?

— Рисунок предварительно утверждается… а потом…

— Простите, — перебил Ступнин. — Чтобы больше ни одной жертвы.

— Постараемся. Разыщем. Не иголка же в стоге сена! Живая личность.

Замполит Воронец только что закончил пробу, и от него пахло бараньим пловом; через шелковый китель просвечивало сильное волосатое тело.

Когда он подошел, Ступнин спросил:

— А как вы воспринимаете это зло, дорогой заместитель по политической части?

— Что я могу сделать? Негодовать? Сколько могу — негодую. Придешь в кубрик, заметят: «Вы негодуете, а адмирал, командующий эскадрой, тоже того…»

— Что «того»?

— Расписан по самое горлышко, — Воронец забулькал смехом. — Купался я с ним. И даже я ахнул.

— Адмирал был рядовым матросом, когда его расписывали. Так и отвечайте.

— Они тоже рядовые матросы. К тому же в уставах пока не запрещено, в инструкциях не записано. Моральный фактор? Конечно, следует искоренить… Разрешите идти?

А в это время ничего не подозревавший Карпухин извлек из тайной захоронки нехитрые принадлежности и отправился в один из трюмных отсеков: там котельный машинист чувствовал себя хозяином.

Гадкая это штука — исколоть свое тело, но редко у кого из моряков хватает мужества избежать соблазна. Если на тебе нет навечно пронзивших кожу синеватых рисунков, чем ты отличаешься от других? Кто ты? Сними форму — и кто угадает в тебе просоленного матрогона?

Если Карпухин решился продемонстрировать свое мастерство на братишке закадычного друга, значит, он считал это дело правильным, а разубедить его пока никто не сумел. В одном из самых глухих ходов сообщения поджидал человек, по коже которого сегодня должна пройтись рука великого мастера. Нужно было притаиться, присесть на корточки и поглядывать вправо и влево железного туннеля, нагретого, как сковородка, близко расположенными котлами и ритмично сотрясаемого работающей и на стоянке турбиной. Воздух поступал плохо, и потому мысль текла вяло. Мастер запаздывал. Еще можно было послать все к черту и, вырвавшись на свежачок, успеть окунуть разваренное тело в прохладную соленую воду.

«Считаю до ста… Если не придет, тогда вира помалу», — окончательно решил расслабленный молодой комендор.

На счете «двадцать три» послышались осторожные шаги, и лампочка, ввинченная в подволок, осветила широкие плечи и хорошо развитую грудную клетку Карпухина, привычно справлявшуюся с недостатком кислорода. Карпухин поздоровался кивком головы и приказал:

— Ложись!

— Куда?

— На палубу. Куда же? — с мрачной безапелляционностью проговорил Карпухин. — Животом ложись. Начнем со спины. Робу сними, тельняшку.

Архипенко окончательно смирился перед лицом такого делового подхода. Все совершенно просто, никаких излишних переживаний. Таинственность обстановки побеждала. Только бы скорее!

— Не пори, Вася, горячку, не на конке скачешь, — ласково буркнул Карпухин, приготовляясь к делу, в то время как Василий натужно примащивался голой грудью и животом на горячем железе.

Рисунок, предварительно показанный Василию, изображал картину баталиста, скопированную Карпухиным в Музее Черноморского флота. Это был один из эпизодов обороны, с Нахимовым, комендорами, заряжавшими пушку, с пороховым дымом и взорвавшейся бомбой, поразившей усатого артиллериста в застегнутом бушлате.

На спину, насухо протертую тряпочкой, Карпухин наложил копировальную бумагу, а поверх — эскиз. Глубокомысленно посапывая широкими ноздрями, он карандашом, вызывающим щекотку, перевел рисунок и спрятал бумаги за пазуху.

— Отдохни.

Можно расслабить напряженное тело, повернуться на бок и вобрать в легкие нестерпимо жаркий воздух.

«Художник» готовился к дальнейшей операции. Разбавленная молоком тушь в крышке коробочки из-под сапожного крема покрывала донышко лишь настолько, чтобы можно было окунать концы иголок, вделанных в пробки прямыми или узорными рядками. Долгий опыт подсказал Карпухину новинку — кое-какие детали рисунка накалывать секциями. Искусству портить человеческую кожу его обучил на тральщике ныне демобилизованный Кирилл Фигурнов, рулевой с эсминца «Свирепый». Этот моряк дрался на море и на суше, закалился в лобовых атаках и, увешанный орденами, произвел неизгладимое впечатление на молодого колхозного парня Карпухина. А там, на тральщике, всем хотелось быть похожими на самых прославленных мореплавателей. Командир одобрял буйные позывы матросских сердец. И можно сказать, почти вся история великой войны за Отечество отразилась на обнаженных телах экипажа: гибель кораблей и транспортов, десанты на Мысхако, Эльтиген, в Николаев, подвиги тральщиков, торпедных катеров и даже доставка боеприпасов из глубокого тыла…

Так Карпухин постиг мудрую науку накалывания. Сейчас ему понадобилось не менее часа, чтобы на спине Василия возникли брустверы бастиона и характерный картуз прославленного адмирала.

— Работенка ответственная, — пробормотал Карпухин, любуясь произведением своих жилистых рук. — Потерпи, Вася, зато потом… Только уговор: объявят купаться — не ходи… Сегодня уже были неприятности…

Упершись подбородком в горячее железо и тяжело дыша, Василий крепился изо всех сил. Но жара не успокаивалась, да и свободное время близилось к концу.

— Оставим… После… — простонал Василий.

— Ладно, — согласился Карпухин, — кожа у тебя нежная. Опухом пошла. Центральная задача в основном решена, а остальное сработаем после, где-нибудь на шкафуте. А грудь? Ты бы что хотел, Вася, на груди? «Могилу моряка» или «Гибель «Беспощадного»?

— Мне все равно, — Василий осторожно натягивал тельняшку.

— Спина получится на большой с присыпкой. На старости лет будет тебе кусок хлеба: можешь показывать себя как передвижную художественную выставку.