Евгений Немец - Кокон

Евгений Немец

Кокон

«Я всегда был отвратным знатоком человеческих душ.

Это моё самое очаровательное достоинство».

«…за всю жизнь меня не интересовало ничего,

кроме собственного члена, теперь мой член умер,

и я собирался последовать за ним,

пережить тот же роковой упадок…»

2007 год был не самым удачным в моей жизни. Вернее сказать, год был хуже некуда. Жена меня бросила, и была абсолютно права. К тридцати трем годам, когда состоялась моя вторая, и пока что последняя официальная женитьба, я все ещё не был приспособлен к семейным отношениям, а ответственности боялся панически. Всех моих прошлых женщин, таких разных внешне и внутренне, объединяло то, что рано или поздно они меня бросали, и это была единственная стабильная структура, которую я за столько лет умудрился создать. Просто удивительно, как жена терпела меня долгих два года, в то время когда я из кожи вон лез, чтобы этот срок сократить. В конечном итоге мое упорство принесло плоды: жена бросила не только меня, но и этот богом забытый городишко, — она укатила куда-то на запад, ближе к пестрой и громыхающей цивилизации, чтобы забыть и своего горе-супруга, и всю прошлую жизнь вообще.

Как и полагается, после развода я пустился во все тяжкие. Считается, что так мужчины выражают страдание, но либо это чушь, либо со мной дела обстояли противоположным образом, — никакие душевные муки меня не одолевали, и катился по наклонной плоскости я всецело из-за того, что был от природы к подобному движению расположен. Я таскался по кабакам, заводя знакомства со всяким сбродом, в результате чего часто попадал в малоприятные истории, много пил и вынашивал идеи мирового апокалипсиса.

— Мы должны развязать войну с Америкой! — вещал я, возвышаясь над сообществом алкоголиков, подонков и просто швали. — Война объединит нас! Только через боль, страдания и утрату мы вернем себе то, что потеряли сто лет назад — национальную гордость, нравственность и самоуважение!..

Эти идеи были так же безжизненны, как и мое существование, претворять их в реальность у меня не было никакого желания. На роль революционера или даже бунтаря я не претендовал. К тридцати пяти годам своей жизни я как-то незаметно растерял зерна смысла, юношеский пыл и жажда жизни улетучились, и теперь я гниющим бревном сплавлялся по реке времени, вяло размышляя куда меня вынесет течение. Впрочем, ответ на этот вопрос тоже не сильно меня беспокоил.

В довершении всего в начале лета 2007-го меня любезно попросили написать заявление по собственному желанию. Это предложение директор завода сопроводил следующим:

— Паша, ты совсем охуел! Я закрывал глаза на то, что ты на работу только к обеду приходишь, но это — уже ни в какие ворота не лезет! Тебя не было два дня, тебя невозможно было найти, и все это время твой ёбаный сервер не работал! Посмотри, на кого ты стал похож! Под глазом синяк, рожа небритая, волосы торчат мочалкой! А рубашка! Когда ты её стирал в последний раз?!

Я хотел было возразить, что два дня провел в милицейском изоляторе, и сотрудники милиции не давали мне позвонить, полагая, что я им хамил, а кровь на рубашке не так то просто отстирать, особенно находясь в милицейском изоляторе!.. Но легкий порыв возмущения уже улетучился, и я подумал, что нет никакого смысла оправдываться и, наверное, так оно будет лучше. Пусть разрушится все, и быть может тогда:

— На пепелище собственной жизни я взращу юное чистое древо познания и любви! — на секунду я вообразил, будто сказал это вслух, и мне захотелось захохотать. Но силою воли я смех подавил, потому что директора завода знал уже давно, и где-то даже уважал. Пять лет назад мы одновременно пришли на завод, и в последующие годы прекрасно ладили. Я сказал:

— Да и хрен с вами. Все равно работа — гавно. Уже два года ничего нового, ворочаем старье и никаких надежд и перспектив. Сетка до сих пор на коаксиале, срам, да и только. Такими темпами завод скоро перейдет на паровую тягу.

— Заявление, и проваливай, — устало попрощался со мной директор, и на том мы навеки расстались.

После увольнения я некоторое время болтался без дела. Новую работу я искал отчаянно, ровным счетом ничего для этого не делая. А вот выпивку даже искать не требовалось, она сама меня находила; почти каждый вечер заявлялись какие-то знакомые, звеня бутылками в полиэтиленовых пакетах. Иногда они приводили подруг, которые напивались так, что засыпали прямо за столом, и не просыпались даже тогда, когда я переносил их на диван и трахал.

Иногда, глядя пьяным взором, как утреннее солнце величаво восходит над крышами города, я, плавающий в экзальтации от алкоголя и недосыпа, представлял себя героем очередного романа Генри Миллера, может быть «Alcoholus», или какого-нибудь «Pophigistus». В общем, все было не так уж и плохо, вот только друзья доставали. Ещё с продавних времен осталось у меня пара человек, которые в силу неизвестных причин считали меня своим другом. В общем-то, они тоже были далеко не ангелы, любили завести романчик на стороне (как правило, акт адюльтера происходил в моей квартире), но на работу ходили исправно и имели стабильных жен. Так вот эти мои друзья, в отличие от случайных собутыльников, регулярно названивали и буквально требовали, чтобы я взял себя в руки, устроился на работу и вообще «прекратил сливать свою жизнь в унитаз», — вот какие перлы они выдавали. С телефонными звонками было просто, я с кристальной искренностью заверял звонивших, что работу усиленно ищу, и на том разговор заканчивался. Хуже дела обстояли, когда друзья являлись лично. Они выкидывали моих пьяных знакомцев на улицу, следом отправляли спящих девиц, и потом долго читали мне мораль про то, как низко я опустился, хотя в душе был и остаюсь «хорошим парнем», и стоит сделать небольшое усилие, как все чудесным образом вернется-преобразится. Я слушал их, размышляя над тем, что ничего не вернется, потому что ничего и не было, болезненно улыбался и кивал. Много-много понимающе кивал. В сущности, я был с ними согласен, но согласие мое было также безжизненно, как и все, что меня окружало.

Так продолжалось два месяца, а потом мне позвонила Алёна — жена одного моего такого вот друга Лени Михайлова. Лёня работал хирургом в нашей больнице, а Алёна преподавала в лицее литературу и русский язык.

— Грек, я тебе работу нашла, — сообщила Алёна. Друзья никогда не называли меня по имени, только по фамилии. Такая вот у меня выразительная фамилия, куда выразительнее имени — Грек.

— О, здорово! — я попытался обрадоваться. — Что за работа?

— Нам в лицее нужен преподаватель информатики.

Мне показалось, что я ослышался. Осторожно спросил:

— Алёна, в каких дозах ты употребляешь стимуляторы?

— Я уже порекомендовала тебя директрисе. Так что ноги в руки и дуй к нам в лицей знакомиться с коллективом. Учебный год скоро начинается, надо все быстро сделать.

Говорила она самым что ни на есть деловым тоном, так, словно все уже было решено. Но что могло быть решено, когда сама мысль о том, что я — преподаватель, казалась мне пародийной и даже гротескной!

— Алёночка, ты правда считаешь, что я могу учить детей?!

— Большая часть моего коллектива — мудачье и тупицы, и все они учат детей. Так уж у нас устроена образовательная система. Ты, по крайней мере, только мудак.

Черт, её доводы звучали убедительно! Очевидно, сказывалось знание русского языка, умела чертовка обосновывать и аргументировать. Но… я как-то не готов был вот так все бросить и пойти работать, тем более — учителем! Хотя, что мне было бросать то?.. В общем, целую минуту я напряженно размышлял над предложением Алёны, и с каждой секундой оно мне все больше и больше нравилось. Нет, мысль о том, что мне придется вколачивать основы программирования трем десяткам дебилов меня не радовала, но я и не думал, что до этого дойдет. Как-то сразу я для себя определил, что стоит директрисе на меня взглянуть, как мое преподавательство перейдет в разряд несостоявшейся истории, а мне самому придется опять искать (вернее, опять не искать) работу. Но сцена диалога с директрисой могла быть забавна, а потому заслуживала внимания.

Главный же аргумент в пользу посещения лицея заключался в другом — Алёна мне нравилась. В свои тридцать она была деваха что надо. Стройная, подтянутая, энергичная, с пронзительным взором и чувственными губками (которые, впрочем, в любую секунду могли застыть в волевом упорстве), — я почти её любил. Как-то, как только жена мне сделала ручкой, я сидел у Лёни дома и старательно напивался. Лёня в уничтожении алкоголя участвовал, но не так интенсивно, как я. Алёна не участвовала совсем, но изредка заходила на кухню проверить, живы мы, или демоны уже тащат нас за ноги в котел с кипящим спиртом. И вот, обсудив все нюансы мировых проблем, я понял, что пора говорить о главном. Я воинственно вздернул подбородок и, пристально глядя другу в глаза, заявил: