Брайон Гайсин - Заложники

Брайон Гайсин

Заложники

Хамри и Ахмед тихо жили в задней комнате арабского кафе, что напротив вокзала у набережной Танжера. Юношам не было и двадцати, но жили они самостоятельно. Хамри, старший, прежде промышлял мелкой контрабандой на поездах, следовавших вглубь Марокко, но после одного неудачного предприятия потерял все сбережения. Ахмед работал в винной лавке у испанца и содержал друга.

Ахмед, хрупкий и впечатлительный мальчик с большими испуганными глазами, однажды приехал, голодный и нищий, на поезде из родного городка. Хамри, хозяйничавший в захудалом кафе, сразу же взял его под свое крыло. Через несколько дней Ахмед нашел работу, и Хамри, любивший власть больше, чем деньги, целый день сидел на соломенном тюфяке, пока его друг трудился. По вечерам они потягивали сладкий мятный чай, играли в шашки пробками от бутылок и курили гашиш из длинной тонкой трубочки Хамри.

Кафе находилось на задворках авениды, где вечерами прогуливалась под пальмами пестрая танжерская толпа. К семи часам широкую террасу "Палм-кафе" заполняли арабы, пившие чай и кока-колу за расшатанными столиками, а в радиоприемниках ревела музыка из Каира. В этот час Хамри помогал обсуживать, но чуть позже потихоньку смывался и шел на вокзал.

Поезд приходил около девяти; в самый разгар променада, когда пестро одетая разноязыкая толпа бродила взад и вперед под фонарями и пальмами, смеясь и флиртуя. Маленькая электричка гудела, проезжая между пляжем и авенидой, вагоны были ярко освещены и набиты одетыми в лохмотья контрабандистами, которые с риском для жизни высовывались из окон, швыряя тюки поджидавшим сообщникам. Собиралась толпа, люди махали руками и подбадривали контрабандистов: разыгрывался великий спектакль. Полицейские и таможенники носились взад-вперед, исполняя свои роли, комически жестикулировали людям, забиравшимся на крыши вагонов четвертого класса и скрывавшимся в темных привокзальных закоулках, а, тем временем, из дверей и окон вытаскивали скот. Поезд, дернувшись, замирал, и арабские женщины, замотанные в белое, взвизгивали и били себя в грудь, если убегала коза или лопался большой мешок, и на землю высыпалась фасоль. Преследуемые и преследователи падали и катались, сцепившись, а собравшаяся на авениде толпа насмешливо подбадривала их сверху.

Хамри с изрядной сноровкой пробивался сквозь сутолоку, давая советы и подсказывая дорогу, хотя сам больше не принимал участия в игре.

— Когда-то я был Королем Поезда, — хвастался он, когда они с Ахмедом попивали душистый мятный чай, — и, если будет на то воля Аллаха, снова им стану.

Каждый вечер они играли в шашки, пока измученный дневной работой Ахмед не начинал клевать носом и проигрывать Хамри все партии.

— Завтра, когда христианин закроет лавку на сиесту, мы снова сыграем, и я выиграю, — протестовал он сонно.

— Если будет на то воля Аллаха, — благочестиво поправлял его Хамри, и они ложились спать там же, где сидели, — на соломенном тюфяке в задней комнате кафе.

Однажды жарким днем Хамри надоело выигрывать.

— Ты что, не пойдешь на работу? — зевнул он. — Уже пять часов.

Ахмед перевернул доску.

— На работу? — воскликнул он. — Быть не может, что уже пять!

Он вылетел из кафе и помчался вверх по улице, которая называлась Крутой, в лабиринт медины, где находилась лавка испанца.

Хамри зевнул, потянулся и, поймав взгляд владельца кафе, постучал по лбу, показывая, что Ахмед спятил. Безобидный псих, из тех, что часто сидели в тени кафе, внезапно загоготал. Хамри проворно запустил в него круглым железным подносом.

— Заткнись! — рявкнул он, когда поднос грохнулся на пол. — Заткнись!

— Мой поднос! — взвизгнул владелец кафе.

— От них спятить можно, от этих психов, — пробормотал Хамри, почти извиняясь.

— Все мы — рабы Аллаха, — упрекнул его владелец кафе.

Хамри хмыкнул, пригладил жесткую шевелюру и набил еще одну трубочку.

Внезапно снова появился Ахмед, рухнул рядом с ним на подстилку и, ни слова не говоря, расставил шашки на доске. Хамри с удивлением глядел на его голову, странно склоненную набок. Ахмед дал ему белые пробки, так что Хамри надо было ходить первым. Владелец кафе, поливавший цементный пол водой, остановился и недоуменно посмотрел на них. Ахмед низко склонился над доской, разглядывая ее с яростным вниманием. Хамри поднял брови и скорчил рожу, показывая, что не понимает, в чем дело. Потом, склонившись к Ахмеду, спросил:

— Сегодня нет работы, дружок, или тебя выгнали?

— Нееет, — выдохнул Ахмед, впервые подняв взгляд. Произнося это слово, он выпустил весь воздух из легких и очень широко раскрыл глаза. — Нет, я вошел, взял швабру, и он на меня посмотрел.

— Посмотрел на тебя?

— Да, христианин посмотрел на меня. Вот так. — Он страшно скривился, подражая испанцу.

— И что же?

— Я бросил швабру и побежал, побежал. Некуда было идти, и вот я пришел сюда. Я — черная шашка.

— Ты — что?

— Я черная шашка на доске, и мне надоело все время прыгать и поддаваться твоим белым.

Он говорил почти спокойно, странно приглушенным голосом, но забыл стереть с лица злобное выражение, которое появилось, когда он подражал своему хозяину. Он резко захохотал, потом завизжал, тут же поперхнулся, и его стошнило, но выражение на лице оставалось прежним.

— Мне страшно, мне все время страшно, — всхлипывал и хрипел он, смеясь, и в то же время слезы капали из его глаз на стиснутые руки.

— И я устал. Я так устал, что не могу поднять руку, но, если подниму, она вас всех убьет.

Длинная змейка слюны потянулась из уголка его рта и повисла, злобно блестя в воздухе. Его руки царапали друг друга, судорожно сжимаясь. Он закашлялся и подавился, пальцы вцепились в горло, потом стали рвать одежду на щуплом теле. Хамри набросился на него, но Ахмедом овладела неукротимая сила. Владелец кафе принялся колотить их шваброй, вперемежку попадая то по Хамри, то по новоиспеченному безумцу, катавшимся по полу. Люди стали заходить с улицы, решив, что началась драка, окружили мальчиков и пытались разнять. С бутылкой кока-колы в руках украдкой подполз тихий псих, вечно сидевший в заднем углу кафе. Недрогнувшей рукой он шарахнул бутылкой по голове Ахмеда, и бесчувственное тело мальчика выпало из рук Хамри. Разрывая нависшую тишину, проревела сирена христианской скорой помощи, прибывшей за Ахмедом.

С тех пор Хамри сидел в кафе, один, ни с кем не разговаривал и курил больше прежнего. В шашки ему играть не хотелось. Мусульманские безумцы Танжера скакали в жаркие дни по пустынной авениде. Они трясли длинными, спутанными волосами, плясали в ущербной тени пальм, гремя жестяными кружками, болтающимися среди разноцветных лохмотьев, и покачивали надетыми на голову старыми кастрюлями. Они приближались и отступали, делая знаки луне, пока, наконец, не валились на окурки под столиками террасы. Точно хитрые дрозды, они стремглав вбегали в двери кафе и угрожающе нашептывали Хамри:

— Подай во имя Аллаха! Подай во имя Сиди Ларби, покровителя безумцев! Подай, чтоб не попасть в беду, чтоб не коснулся тебя перст Всевышнего!

Хамри выворачивал карманы, показывая, что денег у него нет, но, погруженный в свои мысли, не смотрел на безумцев.

— Все мы рабы Аллаха, — беспомощно бормотал владелец кафе, когда безумцы непристойно гримасничали перед вечерними посетителями или быстро глотали мятный чай из оставленных без присмотра чашек.

Поезд прибывал в девять, но Хамри больше не ходил на вокзал.

— Ахмеда отвезли к матери в Арчилу и посадили на цепь, — как-то вечером осторожно сообщил Хамри владелец кафе. — Слышал от одного человека, который приехал на поезде. Может, пошлешь ей денег?

— Денег? — переспросил Хамри, запнувшись. — Нет у меня никаких денег.

Но все же встал и пошел на вокзал, пошептался с разными людьми, говоря о делах в прежней манере, напомнил, что он был Королем Поезда, и на следующий день снова занялся старым промыслом.

Он вошел в долю со старухой, которая была хитра, но не очень сильна, и довольно скоро сколотил небольшой капиталец. Хамри работал больше, чем прежде, твердо знал, какие давать взятки, не разбрасывался деньгами и к концу лета снова стал независимым человеком. Поезда следовали через Арчилу, напоминая об Ахмеде. И вот как-то раз Хамри спрыгнул с поезда в этом городке. Он смастерил новую доску для шашек и купил пирожки с медом.

Мать Ахмеда долго не открывала дверь домика в самом бедном районе города, и Хамри пришлось объяснять, кто он. Он ступил в маленький дворик — туда выходили двери двух комнатенок. Мать в синих лохмотьях едва держалась на ногах и дрожала. Ее руки, точно мыши, беспрерывно сновали по предплечьям. Она проводила Хамри в темную комнатку без окон, не переставая жалобно причитать по дороге.