Эмилиян Станев - Когда иней тает

Эмилиян Станев

Когда иней тает

КАК МЫ ПОСЕЛИЛИСЬ В ЛЕСНОЙ СТОРОЖКЕ

Пятнадцать лет назад я работал в одном охотничьем хозяйстве. Там разводили оленей и серн на свободе, а в обширных лесах вокруг водилась всякая дичь. В то время найти работу в городе было нелегко, и я с большой радостью стал егерем. К счастью, служба моя оказалась очень приятной и интересной, в тысячу раз лучше службы мелкого чиновника в каком-нибудь налоговом или общинном управлении.

Я устроился в каменной сторожке с широкими сводчатыми окнами, чисто оштукатуренными комнатами и верандой, над которой повесил рога самца-оленя. Возле сторожки была поляна, окруженная вековым лесом. Летом этот лес был полон зеленого света и прохлады, а зимой, весь в инее, с ветвями, тяжелыми от снега, напоминал огромное фантастическое кружево. По ночам он высился темной стеной, деревья сплетали над поляной многосложную сеть, трепетавшую от малейшего ветерка, будто черная паутина…

В этой сторожке я прожил два года со своей охотничьей собакой Гектором и одним невероятным человеком, чью историю я расскажу потом. Говорю «невероятным», оттого что не могу найти другого слова, чтобы охарактеризовать его. Настоящее имя его было Тошо Караминков, но никто не звал его ни Тошо, ни Караминковым. Во всей округе он был известен под совсем другими именами. Одни знали его как Тошо Американца, другие как капитана Негро.

Сам он давно позабыл имя, данное ему при крещении, и, наверно, обиделся бы, если б кто-нибудь посмел назвать его Тошо. Он говорил, что двадцать лет был морским капитаном и по всем морям и океанам славился под именем капитана Негро, что по-испански значит «Черный капитан».

Я встретил его в находящемся поблизости от хозяйства городке, в то время сильно захиревшем. Капитан Негро веселил там сограждан в одной кофейне, рассказывая им всякие небылицы. Они смеялись, а он им врал — тем смелей, чем сильнее смеялись слушатели.

Капитан был маленького роста. Глаза у него были круглые, черные, как маслины, надо лбом свешивалось нечто вроде чуба, а над чубом лихо сидела баранья шапка. Но любопытней всего была его блуза. Благодаря ей он славился по всей округе, не меньше, чем своим морским прошлым. Она была переделана из домотканой деревенской наволочки для подушки — вся красная, вышитая какими-то иероглифическими черточками и цветами. Спереди она застегивалась молнией, а на груди имела два кармана «американского фасона», по выражению капитана.

Поселились мы в до тех пор пустовавшей сторожке и стали готовиться к встрече зимы. Нужно было нарубить дров — работа нешуточная. Изрядный запас буковых дров, сложенных поленницами в южной части двора, у входа в сторожку, обеспечил нас теплом до весны. Купили лошадку, очень старую, низкорослую, рыжую; окрестили ее Алчо. Потом покрасили кухню охрой, побелили комнаты, поправили печи.

— Поработали на совесть, — сказал капитан Негро, когда все было готово. — В Америке так не работают.

— А как же? — спросил я.

— Там на все машины есть. Даже чтоб зубы чистить. Поешь, подойдешь к машине, сядешь на стул. Сидишь, подремываешь, а она свое дело делает…

Он вытащил из-под кровати с расшатанным и провисшим, как люлька, пружинным матрасом большой чемодан и принялся расставлять свои вещи в комнате.

— Я хочу тебе что-нибудь подарить, — промолвил он. — Например, вот эту морскую раковину. Приложи ее к уху, услышишь шум океана, откуда ее добыли. Видишь, какая красивая?

— Она будет служить нам пепельницей, — сказал я.

Капитан Негро продолжал вынимать из чемодана разные вещи.

Вынул две рубашки манильского хлопка и кинул их на спинку кровати. Потом достал новую синюю блузу, перешитую из прежней капитанской формы, печально осмотрел ее и аккуратно расстелил на постели.

— Ежели кто в гости придет, надену, — объяснил он.

Из чемодана появлялись самые разнообразные обноски.

— Сейчас я тебе кое-что покажу, — сказал капитан, заметив в моих глазах недоумение: зачем нужно рыться во всем этом барахле? — Вот смотри! — промолвил он, найдя наконец нужный предмет.

Он был похож как две капли воды на латунные кофейные мельницы, которыми у нас до сих пор пользуются старухи. Но оказалось, что он растягивается и превращается в длинную морскую подзорную трубу.

— Антикварная штука, большая редкость, — заявил капитан Негро, протягивая ее мне. — В Париже купил, у одного старьевщика. Эта подзорная труба принадлежала одному знаменитому пирату, которого англичане повесили на мачте военного корабля, как требовали тогдашние законы.

На внешней стороне трубы сверху была выгравирована дата: 1745, а ниже — какие-то каракули, которые невозможно было разобрать.

Капитан Негро вынул из чемодана белые капитанские ботинки и грустно отложил их в сторону.

— Распорю их, подметки использую, — пояснил он и продолжал историю подзорной трубы: — В то время эти трубы представляли большую ценность. Старьевщик рассказывал мне, что после смерти пирата труба перешла к какому-то французскому адмиралу, забыл фамилию… Потом стала собственностью адмирала Нельсона, который уничтожил при Трафальгаре французский флот. Потом — одного исследователя Тибета, которого растерзали тигры, а труба попала в руки самого далай-ламы. Далай-лама посмотрел в нее на Гималаи и ужаснулся. Он еще никогда не видел подзорных труб… Так что это настоящий антик, вещь редкая…

— Ну полно врать! Мы будем смотреть в нее на луну, — сказал я, растянув полуметровую конусообразную трубу, и посмотрел сквозь нее вдаль, где под лучами октябрьского солнца догорали огненно-красные буковые леса.

На капитане Негро лежала обязанность приготовления пищи. Иногда я называл его капитаном, иногда величал мажордомом, и это ему льстило. Но поваром он оказался отвратительным: иной раз готовил такие блюда, каких не рискнул бы приготовить самый искусный повар в мире и названия которых не найдешь ни в одной поваренной книге на земном шаре.

— Черт возьми, капитан, что это такое? — спрашивал я, с ужасом глядя на принесенное блюдо из бобов с картошкой, обильно сдобренных красным перцем.

— Это? Это мексиканское блюдо. Если тебе не понравится, я нажарю грибов, — небрежно бросал «домоправитель».

— Нам надо было завести свинью — кто станет есть такие страшные кушанья? — сердился я.

Капитан Негро заливался смехом. Его пламенное воображение не могло удовлетвориться простыми кулинарными рецептами, не прибавив к яствам чего-нибудь нового.

Весь день с утра до вечера проводил он в кухне, открывая и закрывая печку, заслон которой взвизгивал, как собака, которую пнули ногой… Через левое плечо «мажордома» вместо полотенца перекинута грязная тряпка — чтобы всегда была под рукой… Капитан Негро очень любил сидеть возле печки и греть себе спину, пока варилась еда. Тогда смуглое лицо его с немного пухлыми губами, в которых было что-то детское и в то же время гордое, принимало задумчивое, мечтательное выражение, а левая бровь многозначительно поднималась кверху. В эти блаженные минуты он говорил мне чрезвычайно озабоченно:

— Дрова у нас что-то сыроваты. Этак опять, пожалуй, хлеб недопечется.

Либо высказывал опасение, как бы весной не обнаружилось, что крышу сторожки повредили зимние бури.

Не успели мы кое-как устроиться — глядь, уж зима на дворе. Пошли метели, повалил снег. Горы будто заглохли, пересекавшее их шоссе совсем опустело. По вечерам на белые леса безнадежно, печально опускалась тьма. Над бескрайними холмами и темными долинами нависало тяжелое молчание, собирались густые туманы, застилая все, и только окна нашей сторожки светились, словно желто — красные глаза.

В такие глухие и мрачные ночи капитан Негро читал одну английскую книжку, которую хранил у себя в чемодане. В ней шла речь о том, что все лорды равны королям, а сам король не больше чем лорд, только что титул королевский, земля — корабль лордов, а добрый господь бог принадлежит к этому обществу милордов и тоже, так сказать, отличный джентльмен. В книжке содержались указания и советы, что нужно для того, чтоб быть джентльменом, в каком банке держать деньги, как пользоваться зубной пастой и т. п.

— Я ее читаю, чтобы не забыть язык, — оправдывался «домоправитель», когда я спрашивал его, не слишком ли эти советы устарели.

В конце концов эта книга ему надоела. Тогда он перешел на старые газеты. А когда надоели и они, принялся читать те, которыми мы покрыли стену за вешалкой, чтоб одежда не пачкалась известкой. При этом он, держа лампу в одной руке, становился вплотную к стене, стараясь разглядеть буквы…

Но выпадали зимой и веселые дни. Случалось, утро было погожее или туман вдруг разойдется, и сразу покажутся убранные инеем и снегом леса. Белые кружевные недра их и туннели наполняли наши души чистотой. Обремененные ветви гнулись под тяжестью своего белого груза, исполинские буки представали в самых разнообразных и причудливых видах, нежно-синеватые и лиловые тени лежали на снегу или окрашивали клочья снега на ветвях. В этих сложных, переменчивых оттенках, еле уловимых глазом, мхи на стволах выступали еще черней, еще ярче желтели старые дождевики и еще красней казалась не опавшая там и сям прошлогодняя листва скрытого в белых туннелях низкого букового подроста. На синем небе сияло веселое, ясное солнце, снег искрился, и тысячи отблесков дрожали на инее.