Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Ибрагим Аль-Куни

Бесы пустыни

«Посвящается Мусе — дервишу этого времени»

Том первый

Часть первая

Глава 1

«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои».

1

Кто не дышал воздухом гор, вкуса жизни не отведал.

Здесь, на голых вершинах, становишься ближе к богам. Плоть сбросишь, и кажется: вот, сейчас руку протяну — за луну схвачусь, звезд насобираю…

С места этого интересно за людьми на дне наблюдать. Копошатся, спешат, как муравьи — будто бы и в самом деле чудо свершили. Спустишься на их землю и видишь: все — дервиши несчастные, в поисках погрязли, а наскребли-то один вздор. Как смешны и уродливы кажутся с вышних жилищ все их старания!

От гордой гряды Акакуса[1] откололись две сказочных горы и в Сахаре[2] застряли. Одна разлеглась к югу, по соседству с материнской грядой, и, вроде стала ниже ростом своей заблудившейся родственницы, даром что соседи к небесам вытянулись словно два гигантских творения. А северный пик, задремавший было по другую сторону равнинных просторов — Сахеля[3], так его унылые, неясные вершины на четыре башни раскололись и небеса гордо проламывают.

Сумерки окрасили пурпуром западную пустыню, рваные хлопья бесплодных облаков разлетелись по всему горизонту. На равнине, протянувшейся меж двух гор, прочертилась цепочка каравана: впереди шли пешие, тащили за собой внушительного вида паланкин, горделиво покачивавшийся на верблюде[4], окруженном рабами. Следом за важным паланкином двигались верблюды, груженные поклажей, однако, все величие данной процессии представлялось, с подвешенной в небе вершины, зрелищем довольно смехотворным.

Гора, заметил он, обращает все вещи, такие важные и величественные на земле, в чистого вид игрушки. Верблюды-махрийцы[5] превращаются в мышей, а люди в покрывалах, надменные и надутые как павлины, становятся куклами, вызывающими смех и слезы. Даже благородный шейх племени в своих голубых одеяниях, вызывающий трепет в душах, с вершины выглядел в его глазах крошечной немощной куклой, немало рассмешившей его. Про себя он отметил, что забава горной вершины над масштабами людей и их суетливой активностью становится тем более острой, чем большую серьезность и надменность они проявляют. Часто, пожимая руку заносчивым отпрыскам рода людского, он говорил себе: «Погодите, залезу на гору, посмотрю оттуда, какие вы боги на самом деле, может, все — мыши серые!» Загадка не оставляла его, изумляя все больше. С чего это горная вершина глумится над чванливыми гордецами, превращая их в несчастных дервишей[6]? Чутье говорило, вершина ошибкой не грешит и, если выставила гордецов куклами, то так оно и есть. Плоскость — вот кто занимается украшательством над людьми, раздувая их до иллюзии. А те, что бегут, суетятся в делах больше прочих, так еще смешнее кажутся, потому как жизнью земной ослеплены более чем все остальные и души свои шайтану препоручили.

Степенные — лакомый кусочек иблису[7].

А если горы — обитель богов, то равнина — точно царство иблисово.

2

Лагерь разбили у подножия. Верблюды разбрелись по неглубоким вади на востоке, где их опекало несколько негров, а другая команда занялась расчисткой земли для изначального поселения.

Тенери[8] выбралась на свободу — размять ноги и вновь приучиться ходить. Долгое сидение в паланкине сковало все мышцы, парализовало способность к движению, она брела, спотыкаясь, меж острых скалистых отрогов, спускавшихся с самых горных вершин. Собственная немощность удивила ее, она вдруг громко и весело расхохоталась. И услышала голос, раздавшийся словно бы ниоткуда:

— Впервые вижу, чтобы красавица смеялась над собой.

Она в изумлении оглянулась, но никого не увидела. Прошептав заклятье, спросила громко:

— Ты что, иблис?

— Нет, я — ангел! — за словами раздался громкий хохот.

Он вышел из своего прибежища за скалой и любезно извинился.

Она долго разглядывала его, не проронив ни слова, ничем не отвечая на его приветствие и извинение за столь неожиданное появление. Скрытая улыбка тронула ее губы. Она и не подумала спрятать свое красивое личико.

Лицо светилось необыкновенным образом — выражение было такое смелое, какое бывает у людей, скрывающих загадку.

Ее улыбка обнажила два ряда белых зубов.

— А из гор вылазят только привидения, или иблис проклятый! — озорно заметила она.

— Иблис укрывается на равнине, а привидения живут в горах на севере, вон там.

Он указал пальцем на северный Идинан[9] и закрепил конец чалмы поверх рта, сопроводив свой жест смехом. Толстая черная коса девушки показалась из своего убежища под покрывалом, скатилась с ее плеча и растянулась по упругой груди — она и не подумала прятать ее вновь, продолжала с любопытством разглядывать мужчину. А потом двинулась вверх по склону. Слабость свою она одолела, выпрямилась в полный рост и зашагала легко и гордо. Удад[10] знал, что идет рядом с женщиной из сказочного мира: гурия[11] райская, фея-волшебница… Он задрожал вдруг, почувствовав восторг и смущение одновременно. Не взглянув на него, она сказала:

— Не гадала я встретить живую душу в этаком безлюдье.

— Ну, люди везде есть, и под камнями, и поверх вершин горных.

— Что ж, теперь не сомневаюсь… А ты где живешь — на вершине или в пещере?

— Когда о покое думаю, ничего лучше вершины не найду. В пещерах душно.

Она расхохоталась, потом подавила смех, спросила:

— Как баран[12], значит, дикий?

Он обмотал лицо куском зеленого муслина, понемногу справляясь со своим смущением. Согласился по-детски:

— Как баран дикий.

Склон по мере подъема стал выравниваться. Она замедлила шаг, потом присела на скалу на краешке. Спросила его:

— Ты что — безродный?

Он указал рукой на запад, где солнце клонилось за горизонт огромным кровавым диском:

— Там пастбище племени… — помолчал секунду, потом вдруг заговорил вновь:

— Если б соблаговолила… приняла б гостеприимство мое на вершине, я бы там потом навеки остался!

Она пристально взглянула ему в глаза, ничего не сказала. Выражение на лице приняло оттенок скрытности — неуловимой и загадочной.

— Ты как ребенок, — наконец произнесла она. — Я таких несмышленых еще не встречала.

— Уж лучше я ребенком останусь, чем молодцом дородным с равнины буду. На равнине они все — рабы, мужчины эти. Что лучше — рабом быть или ребенком? — рассмеялся он.

Она закрыла лицо покрывалом.

— Все мужчины что дети. А люди все — рабы.

Тьма на горизонте сгустилась. Черные тучи побежали с юга.

— В воздухе пахнет дождем, — сказал Удад. — Твой приход — добрый знак.

— Не думаю, — небрежно обронила она.

Затем улыбнулась печально.

Помолчав, он заговорил вновь:

— Ты извини меня, что не спросил я: ты что, явилась к нам из Аира[13]?

— А ты и неведомое читаешь?

Он опешил от такого ответа, но она шуткой вывела его из замешательства:

— Ага, из Аира явилась. Пристанища ищу — от ветров спрятаться. Найдешь мне пещеру от гиблого[14] укрыться?

Он ударил себя кулаком в грудь, шуткой ответив на шутку:

— Да я тебе такой приют дам — лучше всякой пещеры и надежнее будет. Вот клетка — никакой ветер сюда не попадет!

На эту его шутку она не ответила — загляделась на уплывающий во тьму горизонт.

3

Вождь[15] еще раз подтвердил необходимость возводить укрепления вокруг колодца — он опорожнил маленькими глотками последний стаканчик горячего чая и завершил свою длинную беседу о стрелках и о войне. Уха[16] получил от него задание.

Уха — из знатных, вождю родня. Роста высокого, стройный, смекалистый. Сочиняет стихи, песни слагает. Всадник пустыни — на махрийцах скачет. В трех набегах на реку Коко[17] участие принимал — шейхи им не нахвалятся, подвиги пересказывают. А девчонки все в него влюбились, ждут — не дождутся, чтоб он взор свой усмирил однажды да в жены взял. Ишь ты!..

Он пересек вади и поднялся на возвышенность в окружении горделивых соплеменников — что тебе стая павлинов! На южных склонах, справа от пастбища, копошились рабы[18] и слуги, кричали, переговаривались. Они несли мотыги и топоры, толпились в беспорядке. Некоторые вытянулись в длинную вереницу, двигались друг за другом — как, бывает, цепочки газелей на кочевье. Сахара сморщилась темными складками, горизонт нахмурился и помрачнел до следующего восхода. Небо налилось кровью, облака нагнали тьму и башни северного Идинана окутались чалмой туч.