Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)

Поздние разговоры

Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Окончила Московский институт инженеров транспорта. Автор нескольких поэтических книг. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

Четвертое стихотворение в данной подборке опубликовано в Тихоокеанском альманахе “Рубеж” (Владивосток, 2011, №11 [873]).

*      *

    *

Белое платье в пол,

нитка фамильных бус.

…век-истребитель насквозь прошёл:

жди, золотым вернусь,

времени больше нет,

стой во тьме на своём,

как столбовой свет

снежный под фонарём.

Мне ли одной-смешной

всё растопить кругом,

спит за моей спиной

родина мёртвым сном.

Лёд и державный стыд,

больно дышать в снегу,

жемчуг на горле горит,

полный обвал в мозгу.

Как продышать страх,

чем одолеть лёд,

белого платья флаг

ветер цепной рвёт,

светится-тает снег

всё веселей и злей,

словно вот-вот золотой век

будет стране моей.

*      *

    *

Гравий повизгивает под кедами,

стынет-густеет дорожек расплав,

прямо из гравия прут самосветами

жёсткие уши мелических трав.

Поздние гости на дачу слетаются,

топчутся, бычатся, ищут тепла,

пруд ли волнуют, в кустах рассыпаются,

маются, нервно гудят у стола.

Кто же вас гонит? Садитесь, товарищи,

астры гражданские, танская сныть,

может, зима ожидает нас та ещё,

мало ли что предстоит позабыть.

К северу милому — тучки железные,

к западу ясному — тонущий круг,

тьма на востоке, но, други любезные,

нет, не смотрите на юг.

Там, за косыми заборами, прячется,

косит быльё кругосветная ратница

жатвы грядущего — вдоль настоящего

машет косой из цезур и пустот.

Крутится — как сумасшедшая дачница.

Зимние гимны хвастливо поёт.

Ну её. Лучше нальём за просодию,

гравий и травы с их встречным  огнём,

рифму и красное лето, — за родину.

Выпьем и снова нальём.

*      *

    *

И когда ещё соберёмся вот так, вместе.

С ветки антоновка — тук! Прямо на стол.

Плавает запах первой лиственной меди.

Дом заскрипел. Ветер верхами пошёл.

Как я люблю поздние разговоры.

Самые все мои за одним столом,

реки гремят в округе, движутся горы,

и застревают в сумерках перед сном.

Ночь накрывает сад. Что будет с нами?

Трепет кустарный. Треск. Насекомый звон.

“Яблочко” хриплое — где-нибудь за горами

кто-то терзает нетрезвый аккордеон.

Кто грядёт? Набухает новая завязь,

раздвигает корни мёртвого языка,

в электрическом воздухе медленно разгораясь,

имя висит, не названное пока.

*      *

    *

Туман поднимается с тёмной воды

белея

и руки разводит укрыть от беды

смывая предметы сливая черты

как будто одна на земле я

А там за туманом за мутной стеной

в блестящей

в случайно отбившейся капле одной

растёт океан и молотит волной

невидимый свет настоящий

Но шума не слышно но он впереди

но к солнцу и грому и вою

так рёбра подпрыгивают в груди

что кажется — сможешь сквозь стену пройти

навылет

на вольную волю

Один старик

Ремизов Виктор Владимирович родился в 1958 году в Саратове. Окончил филологический факультет МГУ. Прозаик, автор книги “Кетанда” (М., 2008). Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

КРУЖКА КОФЕ

Памяти Андрея Иллеша

Андрей дошел до лагеря, плюхнул кукан у воды. Ленки, насаженные на ивовый прут, бессильно разъехались по песку мокрыми хвостами. Не освободиться уже было, и они только глотали воздух, которого им тут было чересчур. Рыбак прислонил спиннинги к перевернутой лодке, сполоснул руки. Верхний ленок съехал с кукана и запрыгал, пачкаясь. Андрей присел, провел рукой по гладкому рыбьему телу, счищая песок и речной сор. Ленок снова стал золотистым, жадно растопырил жабру. Рыбак достал нож, обратной стороной ударил за головой, потом усыпил остальных, снял всех с кукана и выполоскал в воде. Рукой помыл от песка. Ленки темнели на глазах, теряя живые краски. Распрямился устало и пошел к чуть дымившему костру.

Вчера вечером, когда они чалились и ставили лагерь, шел сильный дождь. Небо было серым, не отличалось от речки, и все было мокрым месивом — шмотки, палатка, дрова, руки, грязные и мокрые по локоть… Сейчас же речка мягко переливалась под солнцем и отражала чистое небо. Было одиннадцать утра, а уже жарило.

Палатка обвисла и не везде еще высохла, промокшие вещи были разложены вокруг на бревне и кустах. Стас все вытащил на солнце и куда-то делся. Андрей огляделся — не видно было дружка.

Стас обычно что-то делал: зашивал портки, сапоги клеил, чистил картошку, и видно было, что он доволен этим простым делом, зависящим только от него. Полощет Стас штаны в речке и улыбается сам себе в редкие светлые усы, почти незаметные на лице. Это если один, если же кто-то стоит рядом, то штаны моются с прибауточками, знал он их без счету, на все случаи жизни. Шутил чаще всего по своему поводу, как бы извиняясь, что он такой вот, неумеха-растеряха, спасибо, что взяли с собой на сплав. Если же дела кончались, а может, и еще по какой причине, замершую скрюченную фигуру можно было обнаружить где-нибудь в сторонке у речки или у костра, если никто не мешал. Всю свою жизнь он вел дневнички. Всегда в маленьких книжечках, которые помещались в любой карман, мелким-мелким почерком. На коленке писал или просто на ладони, из-за близорукости уткнувшись носом в убористые строчки. Они дружили лет тридцать, но Андрей не знал, зачем эти дневнички. Было, правда, несколько забавных случаев, когда, через много лет попав на ту же речку, Стас что-то быстро искал в такой вот записной книжке и обращался к причалившему к ним старику тунгусу по имени-отчеству…

Андрей сдвинул дымящиеся головешки прогоревшего костра, насыпал сверху мелких веточек. Встал на четыре мосла. Ему всегда нравилось раздувать костер. Особенно когда жизни в угольках едва-едва оставалось. Аккуратно, слабенько сначала дул, дыму прибавлялось, на черных головешках ширились жгучие алые точки… Подкладывал к ним легкий сухой мусор. Когда пламя поднялось, подбросил сучков потолще, взял котелок и пошел за водой.

С берега огляделся. Вниз речка уходила широким чистым плесом, выше их стоянки был поворот с большим заломом на том берегу. Стаса нигде не было видно. Андрей зашел в воду, поймал прозрачную струю котелком. Может, за грибами пошел, мелькнуло в голове, ленков надо выпотрошить.

Он приладил над костром сук, повесил котелок, вытер мокрые руки о штаны и достал сигареты. Вообще-то он курил трубку, но на сплаве — сигареты. Удобнее, не возиться. У них, кстати, все со Стасом так было — чем проще, тем и лучше. Взять хоть этот вот кривовастый сучок с котелком, по-таежному перегнутый через костер, люди основательные давно уже с таганками ходят. Или сам котелок — алюминиевый, мятый-перемятый, с проволокой вместо дужки, сто лет ему… Им как будто не важно все это было. Лишь бы слинять в тайгу, а там как-нибудь. Стас, на балконе которого хранился весь их походный скарб, никогда, кажется, и не чинил его дома. У костра шутки свои шутит и чинит, а не получается — ничего, разведет руки, прищурится хитро: “Раз ку-ку, два ку-ку, пёрнул повар во муку, сам в муке, хрен в руке, жопа в кислом молоке. Потерпим, Андрюша, хе-хе…” Андрею это не всегда нравится, но он не помнит, чтобы они когда-нибудь ругались. Погудеть маленько друг на друга могли, но беззлобно, какой смысл злиться, если ты точно знаешь, что дружок твой раздолбай. По поводу того, кто был большим раздолбаем, каждый имел свою точку зрения, но в силу все того же раздолбайства, а может, и еще по какой причине никогда на ней не настаивал.