Виктория Токарева - Нахал

Виктория Токарева

Нахал

* * *

До Нового года оставалось семь минут. Надо было успеть проводить старый.

Все подняли рюмки, и в этот момент раздался звонок в дверь.

— Это Эдик и Рудик, — сообщил гостям хозяин дома Алик и посмотрел на рюмку, как бы решая для себя проблему очерёдности: сначала выпить, потом встретить гостей либо сначала пустить их в дом, а уж потом сесть и спокойно выпить.

Гости выжидающе смотрели на хозяина дома Алика, готовые принять любую предложенную им программу.

— Одну секундочку… — извинился Алик.

Он решил проблему очерёдности в пользу гостей и помчался в прихожую.

Скоро он вернулся с Эдиком, но без Рудика.

Алик и Эдик стояли в дверях растерянные и смотрели на собравшихся с таким видом, будто они перепутали квартиру и видят всех в первый раз.

— Рудик под машину попал… — сказал Алик.

Все шумно вздохнули со звуком "а" и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились, глаза чуть вытаращились, рот чуть приоткрылся. Так продолжалось минуту или две. А может, пять.

Первым очнулся малознакомый гость.

— А кто это — Рудик? — шёпотом спросил он у хозяйки дома, поскольку она сидела рядом.

— Это знакомый Эдика, — шёпотом пояснила хозяйка.

— Эдик — школьный товарищ Алика, а Алик — мой муж.

Малознакомый гость мелко покивал головой, как бы выражая, что он все понял и теперь может отдаться скорби более полно и осмысленно.

Пауза была расколота, посыпались вопросы:

— Насмерть?

— Не совсем.

— Что значит — не совсем: жив или мёртв?

— Полуживой.

— Полуживой или полумёртвый?

— Разве это не одно и то же?

— Полуживой — это оттуда сюда, а полумёртвый — отсюда туда…

— А ты его когда видел?

— Я его не видел, — сказал Эдик.

— А откуда же ты знаешь, что он попал под машину?

— Мне Игнатьевы позвонили.

— А где он сейчас?

— Кто?

— Рудик, кто же ещё…

— В Склифосовского, где же ему ещё быть? — удивился Эдик.

— Мы должны туда поехать, — сказала хозяйка дома и первая встала из-за стола.

Гости задвигали стульями и тоже поднялись из-за стола.

Последовала минута молчания.

— И я тоже должен ехать в Склифосовского? — спросил малознакомый гость.

Он обратился в никуда, и ему не ответили. Никто точно не знал, что он должен, а что — нет. Каждый мог отвечать только за себя.

— Надо вызвать машину, — предложила красивая подруга хозяйки.

— Зачем? — с осуждением спросила некрасивая подруга, так как любая конкретность в этой ситуации выглядела неуместной.

— Ну не пешком же мы пойдём в Склифосовского?

— С Новым годом! — поздравила с телеэкрана нарядная дикторша.

Гости новогоднего «Огонька» сдвинули разом тяжёлые фужеры с шампанским. Раздался нежный хрустальный звон, записанный, видимо, отдельно, потому что шампанское съедает звук и наполненные фужеры звучат глухо и коротко.

— А между прочим, с Новым годом! — как бы извиняясь, сказал пятидесятилетний легкомысленный Шурка Петров, всеобщий любимец. Он был в полтора раза старше остальных, но не замечал этого. А может, не знал, и ему не сказали.

— С Новым годом, — согласились остальные и, продолжая стоять, открыли шампанское.

Пробка не взлетела в потолок, как бы понимая неуместность высоких траекторий, а отделилась скромно с сухим щелчком.

Все не торопясь выпили шампанское и вернули фужеры на скатерть.

На скатерти был расставлен старинный сервиз, на котором синим по белому были изображены картинки из прежней жизни: женщины — в кринолинах, мужчины — в париках с косичкой.

В центре стояла ваза с салатом. Если внимательно вглядеться, то можно разобрать, из чего салат составлен: картошка, морковка, зелёный горошек, крутое яйцо, отварное мясо, свежий огурец, солёный огурец, грецкий орех, яблоки, зелёная петрушка, и все это вяло утопало в майонезе.

Рядом на блюде лежала бледная осетрина с жёлтыми нежными прожилками и даже на вид была пресной.

Запечённая баранья нога выглядела красновато-коричневой. Гусь — оранжево-жёлтым. Белые грибы были маленькие, замаринованные вместе с ножками.

— Поехали! — напомнила хозяйка дома.

— А куда? — спросил глуповатый дальний родственник.

— К Рудику. В Склифосовского, — терпеливо объяснила хозяйка.

— В Склифосовского, но не к Рудику, — поправил дальний родственник. — К Рудику вас никто не пустит.

— Не пустят, — компетентно подтвердил Эдик, как будто побывал в больнице и знает внутренние распорядки.

— Ну, в приёмной посидим, — сказала некрасивая подруга.

— Можно, конечно, и на улице постоять. Но какая Рудику от этого польза? — спросил дальний родственник. — Какая ему разница, где мы будем стоять: там или тут?

— Но должны же мы проявить… — Алик запнулся, подыскивая нужное слово, — солидарность…

— Ты можешь из солидарности выйти на улицу и броситься под машину, — сказала красивая подруга. — Но Рудику от этого легче не будет.

— Что ты предлагаешь? — спросила хозяйка.

— Врача. Ему нужна не ваша солидарность, а хороший специалист.

— У нас есть лучший специалист! — закричала жена легкомысленного Шурки. — Он профессор, академик, членкорреспондент. Член восемнадцати королевских обществ.

— А разве на земле есть восемнадцать королевств? — спросил малознакомый гость.

Он снова спросил в никуда, и ему снова не ответили.

Шурка Петров кинулся к телефону и стал звонить лучшему специалисту. Все с надеждой смотрели на его лицо. Шурка был похож на добродушного сатану.

— Занято, — сказал Шурка. — Поздравляют, наверное. Со всего мира звонят.

— А между прочим, неудобно, — сказала вдруг Шуркина жена. — Звонить старому человеку среди ночи и отсылать его на другой конец Москвы. Не так уж мы его хорошо знаем, и не такие уж у нас отношения.

— Но если от этого зависит жизнь человека, — возразил хозяин, как бы оказывая на Шурку давление.

— Между прочим, в Склифосовского свои специалисты, — сказала Шуркина жена, — и, посылая своего, мы как бы оказываем недоверие им. Это даже неэтично.

— Но если внутренние специалисты будут знать, что Рудик не с улицы, они совершенно иначе к нему будут относиться, — сказала некрасивая подруга. — Это человеческая психология.

— Так все с улицы. Отделение дорожных травм, — компетентно заявил Эдик.

— У врачей своя психология, — заметил дальний родственник. — Они во всех случаях сделают все, что от них зависит.

— Но что же делать? — в отчаянье спросила хозяйка.

— Мы ведь не можем ничего не делать!

— Надо позвонить в Склифосовского, навести справки.

— Звони! — приказали Шурке, поскольку он сидел возле телефона.

— А куда звонить?

— Узнай по ноль девять.

— Что — по ноль девять?

— Ну, спроси сначала институт Склифосовского. Потом спроси отделение травматологии, — руководил Эдик. — А потом позвони туда и узнай конкретно про Рудика.

Шурка стал звонить ноль девять.

— Занято, — сказал он. — Поздравляют, наверное.

— В справочном не поздравляют.

— Почему? Что там, не люди?

По телевизору объявили Аркадия Райкина.

Все отвернулись от Шурки и стали смотреть на экран.

— Иди в другую комнату, — попросила его жена. — Ты нам мешаешь и отвлекаешься сам.

Шурка взял аппарат и, волоча за собой шнур, поплёлся в другую комнату.

— Давайте ешьте! — распорядилась хозяйка. — Баранину можно есть, только пока она горячая. А то потом жир стекленеет.

Все подвезли свои стулья к столу и во мгновение растащили баранью ногу по тарелкам.

Какое-то время было тихо.

— Как ты делаешь ногу? — спросила Шуркина жена.

— Я её вымачиваю в лимоне.

— А я в уксусе.

— Уксус это не то. Уксус — химия.

— Я понимаю диких зверей, — сказал Эдик, обгладывая кость. — Я иногда жалею, что у меня язык не такой, как у волка.

— А какой язык у волка?

— Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?

Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем говорил Эдик.

— А у Рудика есть семья? — спросила некрасивая подруга.

— Жена.

— Бедная…

— Бедный Рудик.

— Ему уже все равно.

— Давайте выпьем.

Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной ограниченной территории.

Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви. Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поёт про себя.

— Давайте потанцуем! — вздохнула некрасивая подруга.

Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке сидел с телефоном голодный и трезвый Шурка.

Включили магнитофон.

— Я ничего не слышу, — пожаловался Шурка.

— Иди в коридор.

Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.

Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались медленно, потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.