Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Луи де Берньер

Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Эта книга посвящается моей семье за ее неизменную веру и увлеченность;

кладезю историй Каролине за ее светлое общество;

и всем, кто подвергается гонениям за дерзость мыслить самостоятельно.

Пролог

Эти события произошли как раз после того, как самый могущественный мировой производитель безалкогольных напитков достиг невероятнейших высот в современной рекламе.

Воспламененная духом корпоративного предпринимательства, воодушевленная идеей освежить все человечество и не удовлетворенная тем, что ее знаменитая эмблема закручивается в неоне от Красной площади до Тьерра дель Фуэго, компания закупила совместный российско-американский космический полет и с небес провозгласила о себе способом, неслыханным с тех пор, как сам Господь положил на небе радугу.

Компания запустила два спутника, по одному над каждым полюсом, и спроецировала свое название на вечные льды так, чтобы его видели в телескопы далекие расы и неизвестные цивилизации, которые, соответственно, переменили бытовавшее у них имя нашей планеты. В Арктике вывелись новые разновидности красных полярных медведей, лисиц и тюленей, слишком заметных, не отваживающихся покинуть световые границы и выйти на белое, а в Антарктиде такой же эффект наблюдался среди королевских пингвинов.

Но это послание – ничто по сравнению с тем, как компания трансформировала Луну. Сотни одетых в серебристые скафандры сотрудников с кандидатской степенью по астрофизике и низкогравитационной гидравлике по тщательной маркировке на сотнях километров вели специально сконструированные краскопульты, пока на Земле не увидели сверкающее, флуоресцирующее название компании, которое ни с чем не спутаешь.

Антропологи толпами отправились в самые удаленные уголки тропических лесов и гор собирать данные – какой эффект произвели эти лунные метаморфозы на примитивное мышление – и вернулись разочарованными. Даже племена кусикуари, наванте, коги, акауатеки хорошо знали эмблему, что свисала с деревьев в доселе неисследованных районах, красовалась над дверными проемами хворостяных хижин и на утесах горы Аконкагуа.

Но со временем даже созданная по специальной формуле краска не выдержала условий нашего спутника. От лунной пыли, метеоритных дождей, перепадов температуры краска рассыхалась, спекалась и надпись крошилась; с Земли казалось, что лик Луны измазан кровью. Люди смотрели в ночное небо и вздрагивали.

Часть первая

Hoy, sin miedo que libre escandalice,

puede hablar el ingenio, asegurado

de que mayor poder le atemorice.

En otros siglos pudo ser pecado

severo estudio, y la verdad desnuda,

y romper el silencio el bien hablado.[1]

1. его преосвященство, терзаемый бесами, принимает решение спасти свою душу

И снова живот кардинала Доминика Трухильо Гусмана пронзила внезапная острая боль, похожая на родовые схватки; кардинал перегнулся пополам и застонал, обхватив себя руками. В таких случаях приходили мысли только о греховности собственной жизни. В муке ему представлялось, будто пред взором раскрылись древние сундуки, но не битком набитые золотыми дублонами, луидорами и серебряными распятьями, инкрустированными рубинами: из сундуков вылезали бесы.

Его преосвященство знал все шествие бесов наизусть; они являли дьявольский пантеон, что шествовал в чудовищной пародии на процессию Страстной недели, глумясь и потешаясь, пока его преосвященство лежал на каменном полу с разверстым в страдании ртом.

Во главе дьявольского сборища находилось существо Крикун с двумя сварливыми головами. Шеи у них были поистине лебедиными, но длина и гибкость лишь позволяла отвратительным ртам бросаться друг на друга и кусаться, будто в чрезмерно страстных поцелуях. «Ватикан два! Ватикан два!» – визжала одна голова, а другая так же пронзительно кричала: «Обычай! Обычай!», возвращая его преосвященство в 1968 год на самую первую конференцию латиноамериканских епископов в Медельине. Кардинал уже тогда был влиятельным человеком и, в омерзении отбыв с конференции, решил покончить с влиянием «Богословия освобождения» в собственном епископате. Для верности он испробовал уговоры, убеждение и ссылки на прецеденты, но это не мешало его священникам покидать мирские блага, исчезать в дальних краях с одним лишь осликом и деревянным распятием, дабы сеять смуту среди бедняков и забивать им голову экономическими теориями. В этих теориях ни слова не говорилось о сохранении церквей и соборов, но только про лишение собственности тех очень богатых людей, на чьи щедрые пожертвования отливались серебряные статуи Непорочной Девы. «Нет предела воздаяния Господу», – говорил его преосвященство, но слышал в ответ лишь неуважительно резкое возражение какого-нибудь приходского священника (прибегавшего к этаким тошнотворным стереотипным формулировкам) – мол, «любовь к ближнему – дело практики». Его преосвященство без ностальгии воскрешал в памяти ожесточенные споры, так часто переходившие в недуховные личные оскорбления: он изгнал священника за «торгашество лозунгами», а тот окрестил кардинала «олигархическим паразитом, чье жирное брюхо набито хлебом неимущих».

Он вспоминал дни юности, когда жизнь в Церкви была спокойной и размеренной, этакая греза, благоухающая ладаном и убаюканная песнопением. Припомнил, как постепенно избавился от непокорного клира. Там был этот, который ушел-таки, и его убили в перестрелке, когда Национальная Армия застала врасплох отряд коммунистов; и был дон Рамон, кого кардинал нередко стращал, пока не выудил обещания, что тот никогда больше не позволит сорваться с уст политическому высказыванию.

Теперь не было приходских священников с осликами и деревянными распятиями. Вместо них появились пухлые, веселые попы, они ездили на внедорожниках, носили золотые перстни-печатки с крестом, и все кардинала устраивало, только вот когда он претерпевал такую муку, вечно перед ним возникала другая сторона проблемы, и он вспоминал: во многих деревнях вообще больше нет священников. В тех местах люди поклоняются Черной Деве, прося ее заступничества даже в самых нехристианских делах, браки не освящены церковью; мужчины брюхатят женщин и исчезают, оставляя невероятные матриархаты, не имеющие понятия о том, что Бог – Отец наш. В подобные моменты его преосвященство чувствовал все бремя раздора, что раскололо его пастырство и приводило к мысли: возможно, в своей убежденности он был слишком непреклонен.

За Крикуном шло кожистое существо с пятью ногами по имени Помеха, всех сбивающее, мгновенно возводящее незримые стены, в которые врезались другие бесы, и отвратительная процессия, молотя конечностями, съеживалась в сыплющую непотребными проклятиями гармошку.

Как ни наловчился он подправлять ужасающие видения, его преосвященство невольно припомнил махинации, в которые впутался, закрывая сельские школы.

Нельзя сказать, что он выступал против истинного образования – когда учат наизусть катехизис, таблицу умножения, жития святых и биографии национальных героев, постигают грамоту, историю и значение Страстей Христовых. Этому он вовсе не противился. Он возражал, когда тощие и, по сути, мирские миссионеры, отравленные коварными идеями Пауло Фрейре,[2] промывали бедняцкие мозги, болтая про «освобождение невежественных масс из культурного забвения» и проповедуя «борьбу» и «участие в историческом процессе». Его преосвященство не отрицал добрых намерений этих идеалистов, но как вынести мысль, что молодежь нации взращивается без обучения, что заранее обеспечит место на небесах одесную Господа?

С таким «образованием» несчастных отроков наверняка осудили бы вечно находиться в лимбе, где томятся язычники, или в огне чистилища, а возможно, и на нескончаемые страдания ада, где терзают бесы – такие же, как эти, разве что бесы ада еще хуже. Почему же его преосвященство чувствовал себя виноватым, когда рассудок утверждал, что кардинал несет грешникам спасение от вечности на костре, что не избыть и смертью, от трезубых вил, что нескончаемо проворачиваются в кишках? Зачем тревожиться, когда он лично избавляет их от вечного надругательства Люцифера со сдвоенным членом – один вставлен в задницу, другой – во влагалище (разумеется, если грешники – женщины, кем они в большинстве своем и были, поскольку женщины – величайшие искусительницы после Сатаны)? Догадывались ли эти заступники неимущих, что два дьявольских члена громадны, как башни, шершавее мякины и выбрасывают столько обжигающе холодной спермы, что осужденные то и дело раскалываются на куски, а затем чудодейственно восстанавливаются для нового двойного изнасилования? И все же его преосвященство удручали школы, ставшие теперь свинарниками и борделями, и сломанные судьбы священников, и тот факт, что когда-то добился продвижения по службе ложным доносом в нужные уши: дескать, его основной конкурент – гомосексуалист.