Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2002

Ольга Иванова

Вольный посох

Ольга Иванова (Яблонская Ольга Евгеньевна) родилась в Москве в 1965 году. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Автор пяти лирических сборников, один из которых вышел под литературным псевдонимом Полина Иванова. В настоящее время работает риэлтором.

Как никогда,в этом году —стужа, мой свет,будто в аду…Сдаться велит.Слечь. Околеть.Жрет изнутриветхую клеть…Но и она —не холодна.Ибо душаоблеченаэтой зимой,вымысел мой,шалью с плечаЖизни самой.Чья правота —гробить ли, греть —присно была,будет и впредь.Идеже найтисмысл неземнойс Вами — не мне.Вам — не со мной.

…А счастье было так возможно,так близко!.. — скажешь — и солжешь.И в стопку сложишь осторожно,и ниткой свяжешь аккуратно, —и в топку кинешь, и сожжешьплоды амурныя химеры,тома рифмованной муры —тому реальные примеры,что не сподобишься обратно,что выбываешь из игры.И выйдешь биз дому, и дыма,и обожаемых тенеттуда, где тема несводимани к ним, ни к имени (вестимо,не упомянутому, нет),туда, где все цветно и разнои не сливаются словав одно созвучие «завишу»;пусть в алом пламени соблазнаеще пылает голова,но все — от звездности над неюдо вешней свежести шальной —тебе покажется важнее,и основательней, и вышенеобоюдности больной.И побредешь, едва живая,в уже рождающийся день,и до угла, и до трамвая,уже всерьез исцелевая,проводишь тающую тень…

Не земное наследье влекло —вольный посох, пустая сума…Притекали — брала под крыло.Обогрев, отпускала сама.Не блуждала по следу с тоски,не выглядывала беглеца.И в нужде не тянула руки —сплошь батрачила в поте лица.На виду — ни единого шва.Не по-нашему ношу несла.Где терпела — всходили слова.Свирепела — музбыка росла.Ни единого шва — на виду.Обрекли — попеклась о петле.Ей ли дня дожидаться в аду! —весь свой ад отжила на земле.

…Это проходит: объятия настежь,липы, июль… и уже человек —не человек, а живое ненастье:вьюжит из уст, моросит из-под век…Слипшийся ворс, индевеющий ворот,стужа, сквозящая из рукава…Сам себе изверг и сам себе ворог:поступь тверда, да тропа рокова.Ликом — Архангел, а грезит о Звере(свита немыслима, вид небывал).Мглой грозовою врывается в двери.Смотрит наотмашь, язвит наповал.О, для того ли из ада взывалиУла, Евлалия, Аннабель Лив дебрях у Обера, о, для того лилица пылали и липы цвели,чтобы колечко с умершего пальцажгло и велело — не жить, а жалеть,чтобы гнала отовсюду скитальцанесовпаденья нелепая плеть,чтоб ему, загодя вооружаясьчуткою тростью, неведомо где,словно слепому, бродить, отражаясьтенью согбенною в гиблой воде,чтобы потом одичавшею кожейслиться с вот этою волглою мглоймокрой материи в темной прихожей,с мертвой возлюбленной, с болью былой,чтобы, как с вещею, с голою веткой,немо мятущейся там, за окном,вечно беседовал юноша ветхийв платье неглаженом, в тапке одном!..

Пойми — не беглая холопкаи не безродная раба!И — вон она — прямая тропкатуда, на вольные хлеба!И не с того колени слáбы,а руки падают плетьми,что не нашлось для вздорной бабыдружка меж добрыми людьми…Пойми — ушла б! (один из тыщи ж!и хуже нет — чужое брать!) —не мешкая! следа не сыщешь!(так зверь уходит умирать) —ушла б! — бесследно и беззлобно(сам Бог с пути б уже не сбил!) —когда бы ты не так подробно,не так взыскательно и жадно,беспомощно и беспощадно,не так отчаянно ЛЮБИЛ!

Повеет высью… Ввяжешься, взовьешься,спеша на зов заоблачной блесны…И — что уж тут… — осваивайся, ежьсяна сквознячке нездешней новизны.Сиди себе и впитывай, как вата,забвения живительную взвесь,и сколь оно ничтожно, и чревато,и суетно — оставшееся здесь.И, свесив ноги с божьей антресоли,рассматривай земную хохлому,взрывоопасной доремифасолиуже не адресуя никому.А взблазнится последняя нелепость —иллюзию опоры обойти,и оперенье выпростать, и выпасть —не медли, дефективная, — лети!

В ослепительно-пустых небесах,в этой царственной Пустыне Пустынь,я сойду с его ладони, как тень,и ступлю на раскаленный песок…И, робея, побреду, как дитя,изумленное лицо опустив,с Казнью Казней в окаянной груди,с Песнью Песней в утомленных устах…И — ни слова (даже смертно скорбя,золотистые целуя следы), —кто возвел меня сюда для себяи оставил, не оставив воды…Чтобы залежи — тяжеле — нельзя —одолела на Господних весаходиночества страстная стезяв ослепительно-пустых небесах…

Холодно, милый, холодно!Зимнее всюду, снежное.Гладко отполированное.Ладное, твердокаменное.Умерло, милый, умерлоюное наше, нежное,тайное наше, кровное,ясное наше, пламенное…Надо ли, милый, силиться —перекликаться, мыкаться!Еле живешь, израненный.Еле хожу, усталая.Некуда, милый, выплутать.Незачем и аукаться.Старчество твое раннее,Блажь моя запоздалая…

Роман Сенчин

Нубук

Сенчин Роман Валерьевич родился в 1971 году в Кызыле (Республика Тува), окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Лауреат первой премии литературного конкурса «Эврика» за 2001 год. Живет в Москве.

Часть первая

Он появился как раз в тот момент, когда я почти забыл, что у меня была другая жизнь. Совсем другая. В квартире на пятом этаже, с ванной и унитазом, с удобной газовой плитой, телефоном; жизнь, где были друзья, веселые попойки на «свободной от родичей хате», субботние дискотеки… Да, я почти забыл ее, теперь я жил настоящим, последними пятью годами; жил в маленькой, одичавшей деревушке, в трехоконном домике; каждый день я должен был заботиться о пропитании, ковыряясь на огороде и ухаживая за животиной, что с наступлением холодов будет забита и пойдет на прокорм мне и моим родителям.

Он приехал, открыл калитку и испугал меня. Ведь я сразу все вспомнил. Наш класс, дискотеки, девчонок, нас с ним в салоне «ИЛа», бегущего по посадочной полосе Пулковского аэропорта; вспомнил, как мы прилипли к круглому окошечку, пытаясь разглядеть в огнистой мгле новую, обетованную землю… И когда он пошел ко мне, не обращая внимания на рвущегося с цепи, хрипящего от злости Шайтана, я испугался. Я готов был разозлиться, подобно псу, что он появился, давно оставленный в прошлом, чужой, изменившийся, заставил вспомнить…

Ведь ничего не вернешь, так зачем ворошить?

— Здорóво! — Улыбаясь, блестя крупными, ровными, как подушечки «Дирола», зубами, он протянул мне руку.

Я дернул было навстречу свою, но вовремя заметил, что она черная (только что разбрасывал по редисочным грядкам древесную золу от жучков), и находчиво подставил ему запястье. Бормотнул:

— Извини…

— Как живешь? Чем занимаешься? — бодро, без раскачки стал спрашивать он. — Совсем окрестьянился?

А я никак не мог прийти в себя и все бормотал, не слыша за лаем Шайтана собственного голоска:

— Да ничё… так… потихоньку…

Из огорода на шум собаки пришли родители. Увидели гостя, разулыбались — узнали.

— Мы-то гадаем: что такое, кто это к нам на такой роскошной машине? А это Володя! — зачастила, засуетилась мама. — Здравствуй, здравствуй! Откуда?

И отец, радуясь, поздоровался с ним, полюбовался его подтянутой, крепкой фигурой, дорогим костюмом, направился в дом ставить чайник.