Илья Троянов - Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом

Илья Троянов

Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом

На Георги

Здрав будь и гъз гол[1]

Для истолкования мира средствами искусства обычно прибегают к форме путешествия.

I'm looking for а home in every face I see.[2]

Нет ничего более постоянного, чем временное.

НАЧАЛО ИГРЫ

ПРЕЖДЕ ЧЕМ СОВЕРШИТЬСЯ ВЕЛИКОМУ-ПРЕВЕЛИКОМУ МНОЖЕСТВУ БРОСКОВ, в тайной столице игроков, в городе, который до того надежно укрылся в горах, что о его существовании не подозревал ни один сборщик налогов, и даже географы царей, султанов и генеральных секретарей не означили его на своих алчных картах, в горах под названием Балканы изо дня в день совершалось одно и то же действо. Действо это, внушающее не меньшее доверие, чем церковный благовест, имело своим исходным пунктом банк. Во всяком случае, там на фронтоне, поверх портала, красовалась надпись «БАНКА», и широкая лестница вела под его сень, но с тех самых пор, как была изобретена игра в кости, еще ни один человек не заходил в эту «БАНКУ». Ни разу эта лестница по будням не доставляла к входу клиентов, дабы затем свести их вниз, ни разу не стенала в часы пик под бременем своих обязанностей и, расправляя перышки в обеденный перерыв, не стряхивала пыль, желая уничтожить даже мельчайшие следы своего родства с дорогой. Не было ни клиентов, которые бодро или боязливо переступают порог, ни мыслей, которые сосредоточены вокруг стопки пестрых бумажек, ни профессионально-привычных взглядов со стороны банковских служащих, ни тех порций иллюзий, которые, будучи извлечены из толстокожих вместилищ, молниеносно пересчитываются и равнодушно подаются в окошечко.

О том, что же там все-таки есть, не знали и мужчины, которые изо дня в день чего-то дожидались перед этим зданием, и что бы там ни было, им оно не требовалось. Зато все знали человека, который выходил оттуда: Бай Дан. Он выходил из тени портала, он поправлял свой галстук — протокольное действо, означающее, что Старые горы и на сей раз остались верны себе. Это и было отмеченное барабанной дробью начало всех начал. Кто ранее стоял, прислонясь к колонне, выпрямлялся, кто сидел на корточках, вставал. И вниз по лестнице шествовал квазидиректор банка, бывший на самом деле Великим Магистром игры в тайной столице игроков.

— День добрый, Бай Дан. — Мешанина голосов, мешанина из самоуверенности и сковывающей язык нервозности.

Молодежь еще не обучена, вопросы задает осторожно, но она гордится хотя бы тем, что ей дозволено присутствовать. Она приплясывает вокруг тех, кто уже состоялся, боясь привлечь к себе внимание, стараясь дышать как можно тише, полная надежд… Бай Дан улыбается, слышит голоса, слышит Пенчо, и Димчо, и Элина, и Умеева, устами которого обычно вещает его жена… тебе что, опять туда приспичило, никому не нужная затея, пустая трата времени, дьявольские забавы, и пожалуйста, пожалуйста, вернись сегодня пораньше.

Мужчины движутся вниз по улице, клубок голосов скатывает день, наматывает на себя как значительное, так и банальное, все, что произошло в городе с прошлого вечера. В конце главной улицы процессия сворачивает налево, под арку, к центру города, к южному центру, к кафе игроков. К каменным, высотой в человеческий рост стенам лепятся деревянные дома, с бесстыдством тучности выставив напоказ набитые животы. Это они превратили улицу в хоть и милый, но совершенно никчемный переулочек. А когда они предаются разгулу и затем устают, устают донельзя, то сонливо, нахлобучив крышу на лоб, наваливаются в защитной дремоте на переулочек и делают его настолько узким, что соседи из противоположных домов могут по настроению либо пожать друг другу руки, либо оттаскать друг друга за усы.

Средоточием жизни этого города правит лысый, коренастый и грузный тип. Широко расставив ноги, он бдит перед дверью своего кафе — и ждет, и знает: они придут, прямо сейчас, как приходят каждый день, — придут на маленькую площадь, где каштаны и колодец, и попасть на нее можно лишь через тот самый переулочек, по которому и шагают игроки. Процессия вливается в маленькую площадь и наводняет ее.

— Бай Дан! Наконец-то! Приветствую тебя!

— А я тебя, Пейо!

— Как прошел день, Бай Дан?

— Спасибо, а твой?

— Мой только начинается… а как здоровье?

— Не жалуюсь! А твое?

— Как всегда, не о чем и говорить.

— Что слышно нового, Пейо?

— А что может быть слышно, Бай Дан? Они ждут тебя.

— А как семья?

— Все путем, Бай Дан, все путем. Но скажи на милость, где ты пропадал?.. Почему нам так долго пришлось тебя дожидаться? Чем мы тебе не угодили? Или в другом месте тебя лучше обслуживают, или тебе не по вкусу мое гостеприимство? Кто захочет ходить ко мне, если ты меня не почтишь?

— Ну что ты, Пейо, Пейо! Какой же петух не нарушит тишины при восходе солнца? У тебя мы всегда как дома, куда ж нам еще идти?

— Рад это слышать, Бай Дан, такие слова мне по душе. Но чего ради мы разболтались перед дверью, когда за дверью нас ждет столько дел?

И, как обычно, хозяин заходит первым, через плечо переброшено белое полотенце, которое на исходе вечера пятнами и другими следами поведает историю долгого дня. Когда наводишь глянец на игральные кости, они оставляют отпечаток своей непредсказуемости, полотенце стирает деяния неверных, пьяных рук, беззаботная муха чистит крылышки, прежде чем ее грубо шуганут прочь. Хозяин теребит свои губы, изображает глубокое раздумье, расхаживает по залу и указывает на самый большой стол, окруженный широкими скамьями. Вот за этим столом Бай Дан каждый вечер бросает игральные кости, являя игрокам свое мастерство. А хозяин кричит своей матроне: «Вейка, у нас гости, поставь-ка еще кофе на огонь!..» — «А какие у нас гости?» — доносится ответ сквозь занавеску, которая защищает кухню от посторонних взглядов. Игроки, усевшиеся тем временем вокруг стола, отвечают на ее вопрос с плутовской усмешкой: «Это сборщик налогов, Вейка». — «Эй, почтеннейшая, с вами говорит бургомистр, доктор, инспектор, директор»… Голова с огромным носом появляется из-за занавеса… а ну, дайте мне хоть одним глазком взглянуть, как они выглядят, эти господа. Ах вы, неверные ятаганы, вы, видно, не желаете нынче отведать моих цукатов?.. И тут гости с виноватым видом заказывают какую-нибудь ерунду к своему кофе.

Кофе подан и с удовольствием выпит, хозяин занимает место перед занавеской, руки у него скрещены за спиной. Наступила тишина, шапки горой навалены в углу, звяканье и шипенье позади занавески сулят ужин. Допитые чашки перевернуты вверх дном. Через некоторое время мужчины заглядывают в свои чашки, предаваясь бесплодным размышлениям. Одна лишь Вейка может истолковать осевшую на дне кофейную гущу, одна лишь Вейка способна заглянуть в исход тишины…

Поначалу — полное равновесие на игральной доске. Кости — кучками по две, три и по пять, застывшие формации, до того как их перемешает первый игрок. Первая рука. Первый бросок. Элегантные пальцы мастера и мозолистая кисть партнера захватывают по два орудия времени. Времени для игры в кости. Короткая проброска. Победитель четырьмя пальцами — мизинец остается в резерве — берет обе кости, отводит запястье назад и затем плавным движением выбрасывает вперед. Мгновения катятся по игральной доске, замирают, первые выводы, идеи, разрушения. Позиции заняты, позиции оставлены, стены воздвигнуты, стены разрушены.

И неизменно — барабанная дробь и шлепанье, триканье и траканье, дробь, шлепанье, триканье, шлепанье, внезапно пронзительный, обостренный корой мозга звук, дитя с криком извещает о своем рождении, очень отчетливо извещает в некоем городе в тишине после шума и гама светлых часов дня, присоединяя свой голос к хоровому воплю рожениц, в мрачном зале с зарешеченными окнами лежит новорожденный, еще липкий, еще мокрый, вонзает пальцы в воздух, и кричит, и протестует против материнских страданий.

ИЗ ТАЙНОЙ СТОЛИЦЫ ИГРОКОВ

ТАК ЯВИЛСЯ НА СВЕТ АЛЕКСАНДАР ЛУКСОВ, сдается мне, что и вы явились точно таким же манером. Из одного броска — в другой. После чего вам пришлось приложить усилия, чтобы, подобно ему, обыграть этот факт наилучшим образом. В его случае бросок оказался удачным, вроде открытия солидного заведения: активные клетки мозга, медленные ноги, белая кожа, черные волосы и жилище на краю Европы, там, где она кончается, так еще и не начавшись. Его мать провидела свое счастье и хотела быть настолько в нем уверенной, насколько это допускает полет фантазии. Еще до родов она так углубилась в мысли о том, какая роскошная жизнь должна выпасть на долю ее дитяти (по-моему, это даже и объяснять не нужно: бочка здоровья и денег, профессия под названием адвокат или врач, и никаких неожиданностей), — а ее соседки тем временем вопили и стонали, — что она совершенно позабыла свою непосредственную обязанность: для начала произвести Александара на свет. Она не замечала его нетерпения, не заметила даже, как он высунул голову, чтобы без посторонней помощи выбраться в зал, выложенный темными изразцами. Пробегавшая мимо медсестра увидела его пушистый затылок, во весь голос окликнула врача и, вынимая ребенка, бормотала себе под нос …в жизни такого не видела, почему вы молчите, я здесь двадцать лет работаю, но чтобы такое, такое, такого и в самом деле не … тем самым она допустила перерасход слов, и потом ей их не хватило, когда она взяла новорожденного на руки, по всем правилам осмотрела, и у нее дух занялся, и, не веря собственным глазам, она спросила у врача — что это такое — как это прикажете понимать — вы не могли бы сказать?.. Врач сказать не мог, от растерянности он вообще не мог двинуться с места в отличие от пальцев явившегося в сей мир Алекса, а уж эти пальцы захватывали и рвали на части, впору подумать… нет, нет, всего лишь безобидные прорехи в стерильном воздухе родильного зала… впрочем, так внимательно, как сестра, никто на него и не глядел, та же устремила взгляд на животик младенца, мягкий и свежий, словно только что вызревший йогурт, вполне обычный вид для младенческого живота, если бы не отсутствие чего-то основного, того, что, подобно лонже, привязывает младенцев к месту их происхождения, — отсутствие пуповины. Не иначе Алекс сам ее оборвал своими беспокойными пальцами. Но сработал он при этом халтурно, до того халтурно, что и по сей день место, которое принято называть пупком, смахивает у него на третье ухо. С тех пор как мне стало об этом известно, я только и жду, что сыщется какая-нибудь наделенная богатой фантазией женщина, которая прошепчет в этот пупок слова любви.