Мо Янь - Колесо мучительных перерождений. Главы из романа

Мо Янь

Колесо мучительных перерождений

Главы из романа

Вступление Игоря Егорова

«Наконец-то свершилось — иллюзия, будто современной китайской литературы не существует, благополучно развеяна», — так откликнулся на присуждение Мо Яню Нобелевской премии по литературе 2012 года один из российских рецензентов, Кирилл Решетников. «Современный Китай, — пишет он далее, — перестал быть для отечественных книголюбов „бессловесным“»[1].

Благодаря сделанному в Стокгольме выбору широкомасштабное знакомство русских читателей с современной китайской литературой началось с творений действительно народного писателя, самородка, который прошел путь от простого деревенского паренька — впечатлительного и любознательного, впитавшего богатство устной повествовательной традиции, жадно читавшего — до выдающегося мастера слова, получившего общенародное и мировое признание.

Мо Янь (р. 1955) — на сегодняшний день, пожалуй, самый именитый китайский писатель как на родине, так и за рубежом. Хотя до октября 2012 года в России, например, его знали лишь по фильму «Красный гаолян», снятому известным режиссером Чжан Имоу по одноименной повести писателя и получившему в 1988 году приз «Золотой медведь» Берлинского кинофестиваля. За тридцать лет литературной деятельности Мо Янь написал более десяти романов, около двадцати повестей и восьми десятков рассказов, многие из которых переведены более чем на десять языков, в том числе на английский, французский, итальянский, немецкий.

Мо Янь — великолепный рассказчик. Как нельзя лучше его характеризует название его Нобелевской лекции — «Сказитель»[2]. Уроженец северо-восточной провинции Шаньдун, родины Пу Сунлина и Конфуция, он продолжает и развивает традиции устного народного творчества, классических китайских романов, таких как «Речные заводи», что объясняет его популярность на родине.

Мо Яня называют китайским Маркесом, китайским Кафкой и китайским Фолкнером. И это неудивительно, в каждом произведении он раскрывает новые грани своего таланта, плодотворно сочетая китайские традиции и достижения мировой литературы. Писатель много экспериментировал в поисках собственного стиля. Видимо, поэтому на родине его в разные годы причисляли то к литературе авангарда, то к литературе «поисков корней». В Нобелевской лекции Мо Янь называет Маркеса и Фолкнера двумя горнилами, от жара которых он, кусок льда, мог растаять, иллюстрируя таким образом свое стремление не поддаться их влиянию и сохранить собственный стиль.

Произведения Мо Яня очень «китайские». В его книгах можно встретить целые россыпи идиоматических выражений — чэнъюй и сехоуюй, пословиц и поговорок, цитаты из древнекитайской поэзии, а его главные герои — китайские крестьяне, простые люди Китая.

Успех его книг обусловлен и свободой творческого самовыражения, естественным сочетанием иронического и серьезного, претворением грубого и земного в нечто утонченное. Мо Янь пишет мощными мазками, обращаясь к историческим событиям, но и дополняя повествование полетом фантазии, едкой иронией и высмеиванием абсурдности происходящего, что зачастую приводит к размытости границ между прошлым и будущим, реальным и нереальным, миром мертвых и миром живых, между добром и злом.

В одном из последних произведений писателя, романе «Колесо мучительных перерождений» (2006), прослеживается пятьдесят лет китайской истории с 1950-го по 2000 год. Его основные герои — добродетельный зажиточный крестьянин, убитый во время аграрной реформы, и спасенный им батрак, который упрямо отвергает любую форму коллективизации. Читатель романа становится свидетелем нешуточных страстей, кипящих в глухой китайской деревушке, историй о стойкости и преданности, любви и ненависти, историй, полных трагизма и юмора.

Этот немаленький роман (около 35 а. л.) Мо Янь написал кистью за 43 дня. В одном из интервью он признавался: «Стоит мне начать писать, материал извергается из меня, как лава из вулкана». Идею романа автору подсказала настенная фреска в одном из храмов Пекина, на которой изображено перевоплощение в различных животных.

В романе немало фантастического. Буйвол умеет стоять на передних ногах, хряк — залезать на дерево, но у автора это воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Как нечто естественное звучат и лозунги времен «культурной революции»: «…поможем делу мировой революции, каждая свинья — это снаряд, выпущенный по империалистам, ревизионистам и контрреволюционерам», и древнекитайская поэзия в устах хряка-производителя, и многое другое.

До последнего времени современная китайская литература оставалась практически неизвестной для российских издателей. Зачастую они ориентировались на книги, получившие широкую прессу на Западе, где отношение к авторам из КНР, как правило, политизировано и больше внимания уделяется писателям, покинувшим страну. Усилия Китая по распространению своей литературы за рубежом наталкиваются на противодействие, не имеющее отношения к литературе. В качестве примера можно привести публичные протесты китайских диссидентов, не включенных в состав официальной делегации КНР, на книжных ярмарках во Франкфурте в 2009 году и Лондоне в 2012 году, где Китай был почетным гостем. Присуждение Нобелевской премии по литературе 2012 года Мо Яню вызвало еще одну волну политических спекуляций. Мо Янь и тут оказался на высоте, отказавшись вступать в полемику. «Все, что я хочу сказать, можно найти в моих книгах», — заявил он. И действительно, после знакомства с его романами и на Западе, и в России раздается все больше голосов, признающих мировой уровень таланта Мо Яня и обоснованность выбора Нобелевского комитета.

«Мо Янь, — говорит председатель Нобелевского комитета писатель Пер Вестберг, — поэт, срывающий стереотипные пропагандистские плакаты, возвышая личность над безликой человеческой массой. <…> В его произведениях перед нашими глазами предстает, как живой, забытый мир крестьянства, который будоражит чувства даже своими самыми едкими ароматами, поразительно безжалостный, но и с налетом радостного самоотречения. <…> Такое впечатление, что он собрал на кончике пера все стороны человеческой жизни».

Подобная характеристика из уст человека западной культуры, не специалиста по Востоку внушает надежду, что мы можем ожидать новых откровений от этого китайского мудреца, гуманиста и жизнелюба с добротной крестьянской закваской.

Пытки и неприятие вины перед владыкой Ада. Надувательство с перерождением в осла с белыми копытами

Рассказ мой начинается с первого дня первого месяца[3]тысяча девятьсот пятидесятого года. В течение двух лет длились мои муки в загробном царстве, да такие, что представить трудно. Всякий раз, когда меня притаскивали на судилище, я жаловался на то, что со мной поступили несправедливо. Исполненные печали и скорби, мои слова достигали всех уголков тронного зала владыки Ада и раскатывались многократным эхом. Несмотря на пытки, я ни в чем не раскаялся и прослыл несгибаемым. Знаю, что немало служителей правителя преисподней втайне восхищались мной; знаю и то, что надоел старине Ло-вану[4] до чертиков. И вот чтобы заставить меня признать вину и сломить, меня подвергли самой страшной пытке: швырнули в чан с кипящим маслом, где я барахтался около часа, шкворча, как жареная курица, и испытывая невыразимые мучения. Затем один из служителей поддел меня на вилы, высоко поднял и понес к ступеням тронного зала. По бокам от него пронзительно верещали, словно целая стая летучих мышей-кровососов, еще двое демонов. Стекающие с моего тела капли масла с желтоватым дымком падали на ступени… Демон осторожно опустил меня на зеленоватые плитки перед троном и склонился в глубоком поклоне:

— Поджарили, о владыка.

Зажаренный до хруста, я мог рассыпаться на кусочки от легкого толчка. И тут откуда-то из-под высоких сводов, из ослепительного света свечей раздался чуть ли не насмешливый голос владыки Ло-вана:

— Все бесчинствуешь, Симэнь Нао[5]?

По правде сказать, в тот миг я заколебался. Лежа в лужице масла, стекавшего с еще потрескивавшего после прожарки тела, я понимал, что сил выносить все эти мучения почти нет и, если продолжать упорствовать, неизвестно, каким еще жестоким пыткам могут подвергнуть меня эти продажные служители. Но если покориться, значит, все муки, которые я вытерпел, были напрасны? Я с усилием поднял голову — казалось, в любой момент она может отломиться от шеи — и посмотрел на свет свечей, туда, где восседал Ло-ван, а рядом с ним его паньгуани[6] — все с хитрыми улыбочками на лицах. Тут меня обуял гнев. Была не была, решил я, пусть сотрут в порошок каменными жерновами, пусть истолкут в мясную подливу в железной ступке…