Владимир Шуля-Табиб - Еврейское такси

ВЛАДИМИР ШУЛЯ-ТАБИБ

ЕВРЕЙСКОЕ ТАКСИ

Это ведь нонсенс. Еврейского такси в Нью Йорке нет и быть не может: все равны, никто не смеет отказать в услуге другому из-за его расы и национальности. Тем не менее еврейское такси в Нью Йорке есть, потому что аборигены-евреи предпочитают ездить на евреях. Свобода: на чем хочу, на том и езжу.

Я из тех, на ком ездят.

О своей прошлой работе американцы говорят: I used to work as a doсtor. Дословно это звучит так: я использовался на работе как врач. Я знаю, что дословный перевод всегда неточен, но глагол «использовать» — здесь прямо в десятку. Меня всю жизнь как-то использовали:: в молодости как врача, офицера-десантника, мужа наконец. Здесь в ходу выражение «юзаный» — русский варваризм от английского USE — пользоваться, употреблять. Юзаный — значит, использованный, б\у, бывший в употреблении. Так вот я — юзаный военный врач, бывший майор медициннской службы, бывший врач «скорой помощи». Разумеется, ТАМ, здесь же на «скорой» врачи не работают. А сейчас я драйвер — юзаный еврей, таксист-шоферюга, который живет от 8 утра до 8–10 вечера, остальное время спит. Живет — значит, вертится по нью-йоркским улицам в их бешеном ритме средь грозного урчания тяжелых грузовиков, истерического рыка свермощных мотоциклов, воя сирен «скорой», полиции, пожарных. А вечером, едва добравшись до койки, рухнет в нее и, не донеся головы до подушки, спит.

И снится ему один и тот же сон: машины — добрые и злые, красивые (их тут называют «секси») и с перекошенными оскаленными мордами. С ревом и рыком носятся они взад-вперед, как пылинки в узком луче света, и я мечусь в бескрайнем железном стаде, ищу спасения и не нахожу: справа и слева, сверху и снизу — бездонная темнота.

А ведь так недавно был я под крылышком доброй мамы НАЙАНЫ, и Америка казалась мне благодушной богатой тетей, щедрой и ласковой. Но кончилась НАЙАНА, кончилась и щедрость. Тетушка показала зубы. Я пошел по торной дороге всех русских эмигрантов — в кар-сервис. Я понятия не имел, с чем это едят, не знал ни языка, ни городских дорог, а в нью-йоркском атласе аж 31 карта! Но я знал, что денег нет, их надо как-то заработать. Что я умею? Двадцать лет лечил людей, это я умею. Но права на это занятие у меня нет, и неизвестно, будет ли когда-нибудь. А еще что? Откроешь в газете раздел «спрос труда» — взбодришься. Впечатление, что ты позарез нужен везде, тебя ждут не дождутся фирмы и прочие работодатели. Потом высняется, что без языка и пресловутого американского «экспириенса» (опыта работы именно в Америке) тебя ждут только в кар-сервисе, ну еще и в уличной торговле. Торговец из меня никакой, таланта на это Бог мне не дал, остается кар-сервис. Хозяину выгоден драйвер со своей машиной: он за тебя не отвечает, за твою машину у него голова не болит, а 25 процентов выручки ему отдай и не греши.

— Ты вот что уразумей, — просвещал меня опытный родич, — по твоей шоферской квалификации тебе больше всего подходит кар-сервис в еврейском районе.

— Почему? Я ведь…

— Знаю, все знаю, сам через это прошел! Дело в том, что тамошние евреи, как правило, ездят постоянными маршрутами, ты их быстро изучишь, не придется тратить время и нервы на поиски нужной улицы по картам Нью Йорка. И что еще немаловажно: религиозные евреи — народ относительно спокойный, трезвый, наркоманов среди них практически нет. Тебя не ограбят, бутылкой по башке не дадут, нож к горлу не приставят. Ни в Гарлем, ни в Южный Бронкс, ни в Ист Нью Йорк они не ездят. Тем более вечером. Наконец, чтобы работать законно, нужно купить права TLC.

— Это еще что за зверь?

— О, так ты и этого не знаешь? — засмеялся он. — Ставь бутылку за лекцию. Чтоб иметь право возить пассажиров, ты должен иметь права TLC — они стоят недорого, около 60 долларов. Но чтобы возить пассажиров на своей машине, вдобовок к этим правам нужно приобрести еще и номера TLC, а это уже пахнет двумя-тремя тысячами!

Я свистнул.

— Вижу, тебе это не больно нравится?

— Денег нет, вот и не нравится, — буркнул я.

— Значит, надо обходиться своей машиной и не попадаться на глаза патрулям TLC, не то таким штрафом огреют, что тебе и в сорокаградусную жару холодно станет. Понял?

— Не-а. А если остановят?

— В Америке просто так не останавливают, не имеют права. Вот если ты нарушишь правила движения, тогда остановят. И тут уж влепят за все сразу по совокупности: за нарушение, за непристегнутый ремень, за незаконного пассажира — за все! Этого контроля надо остерегаться главным образом при высадке: не приведи Господь, заметят, что берешь деньги — пропал, не отмоешься.

— Понял. Но неужели не останавливают просто так, чтоб хоть документы проверить?

— Могут. Но если ничего противозаконного не обнаружат, ты можешь подавать на них в суд: дескать, задержали, а я опоздал на деловую встречу или на самолет и из-за этого потерял миллион. Твой адвокат это мигом докажет. Патрули это знают и побаиваются, зря не трогают. Но и тебе надо быть осторожным, особенно в аэропортах, возле госпиталей.

— Убедил, — вздохнул я. — Веди.

Первый человек, с которым я познакомился на новой работе, диспетчер Иосси, оказался уникальной личностью: родился в Израиле, женился на русской, из-за этого перебрался в Америку и уже лет двадцать живет в Нью Йорке. Этот коротенький кругляшок-колобок неизменно весел и лихо болтает на идиш, иврите, русском, польском, английском и еще на каких-то экзотических языках — словом, на всех, которыми пользуются евреи всего мира.

— Ты не будешь жалеть, у нас хороший работа, да. Здесь живет ортодоксальные евреи. Это люди спокойный, на наркотик не знают даже. Остальное сам увидишь…

Вот уже полгода смотрю. Полгода — как один день. И каждый день — как полгода.

Сегодня первый вызов — к Бухарику. Это кличка, по-иному здесь его никто и не называет. Деньги-то будут, но машину после него придется проветривать, такое густое амбрэ не враз и выгонишь. Тип — хоть сейчас в кунсткамеру. Еще бы: хасид-алкоголик, редкость, уникум. Он одинок: то ли вдовец, то ли вечный бобыль. Машину вызывает часто, причем всегда почасово, двенадцать долларов в час, минимум на два часа. Возраста этот человек неопределенного — то ли 45, то все 70, портрет достоин кисти Рембрандта. Невысок ростом, слегка прихрамывает, рожа красная, с характерным для алкаша синеватым оттенком, половины передних зубов нет, оттого и речь невнятная. Одет традиционно в черное, но донельзя засаленное и измятое. Маршрут его знают все шоферы нашего кар-сервиса, Иосси и не спрашивает. Сначала в Манхеттен, на Первую авеню, в Кэмикл-банк. Там он снимет со счета деньги. Затем в Чайна-таун, к китайцам: он считает, что там водка и пиво дешевле. Возьмет у них ящик «Бадвайзера», плоскую флягу водки или бренди, какой-то китайской закуси и, облегченно вздохнув, усядется на заднем сиденье пировать. Разложит все свои богатства и еще минуты две блаженствует, созерцая и предвкушая. Он уверяет, что знает китайский кошерный ресторан в Чайна-Тауне- чудеса! Это, думаю, для успокоения своей хасидской совести. Впрочем, возможно, и не врет: в Нью Йорке можно встретить все, даже кошерную ветчину, особенно у китайцев.

Тронулись, не спеша, в Бруклин, куда-нибудь в район Флэтбуш, где черных больше, чем евреев, и, следовательно, меньше шансов, что его заметит кто-нибудь из знакомых.

По дороге он помаленьку отхлебывает из фляжки, запивает пивком и пытается завести разговор — ну как же пить без разговора! Его английский великолепен:

— Ай воллен спик ту ю бикоз ду бист джуиш туу, барух хашем!

Мой английский не намного лучше, разве что вместо словечек из идиша и иврита в нем будут отголоски русского.

Я слушаю вполуха и молчу — дорога ведь, еще ненароком нарушишь что-нибудь и нарвешься на полисмена.

— Зэт ю ис а идише гой!

Ну и ладно, гой так гой. Эту песню я уже выучил наизусть: дескать, я знаю, что ты еврей, только притворяешься, что не понимаешь, тебе это выгодно. Потому что ты русский, а притворяешься евреем… И машина твоя притворяется еврейской… Бикоз ю ист ацлоха, донт гоу ту синагога, ю зиест нихт, вери ис гут…

Мне смешно, я наконец не выдерживаю, пытаюсь втолковать ему, что и без синагоги смог бы увидеть Бога, если б мог выпить столько, сколько он. Вру, конечно, могу и не столько, я все же бывший офицер-десантник. Наш генерал, бывало, увещевал не знающих своей нормы: «Не умеешь пить — выпей свой литр и уходи, не порти настроения другим!»

…Бухарик вперил в меня тупо-подозрительный взор, и я в зеркале заднего вида вижу, как постепенно стекленеют его глаза, бормотание становится все невнятнее, уже ни черта и не разобрать, на каком это языке. Наконец голова его падает на грудь, раздается мощный храп.

Все, сеанс окончен, можно везти домой. Там я вытащу его из машины, он немного прочухается, поморгает глазками, силясь понять, где он и что с ним, я помогу ему добраться до двери, а ввалится в нее он уже сам. Рассчитается завтра, отдаст столько, сколько скажешь, спорить не будет. Но мы его никогда не обманываем — вероятно, по нашей российской слабости к пьющим.