Кристиан Крахт - Faserland

Крахт Кристиан

Faserland

Моей сестре Доминик и Штефании, в благодарность за их идеи

Может быть, вот как это началось. Ты думаешь, что просто отдыхаешь чтобы лучше действовать, когда к тому представится случай, или же так, без определенной цели, — но вскоре обнаруживаешь, что вообще более не способен когда-либо что-нибудь предпринять. Не имеет значения, как это произошло.

Один

Итак, все начинается с того, что я стою у рыбного ресторанчика в Листе-на-Зильте[1] и пью из бутылки пиво. Этот ресторанчик знаменит тем, что является самым северным заведением такого рода во всей Германии. Он расположен на верхней оконечности острова, прямо у моря, и все думают, что здесь проходит граница, однако в действительности это всего лишь рыбный ресторан.

Я, значит, стою у ресторана и пью пиво. Поскольку на улице довольно прохладно и дует западный ветер, на мне куртка фирмы "Барбур" с теплой подкладкой. Попутно я ем вторую порцию скампи с чесночным соусом, хотя мне поплохело уже после первой. Небо синее. Время от времени на солнце наползает плотное облако. Я недавно вновь повстречал Карин. Мы с ней знакомы еще по Залему[2], но тогда едва ли обменялись хоть парой слов, а потом я видел ее несколько раз в "Traxx", в Гамбурге, и в "P-1", в Мюнхене.

Карин смотрится классно со своими светлыми волосами и стрижкой "под пажа". Правда, на мой вкус, у нее слишком много золота на пальцах. Зато, судя по тому, как она откидывает назад волосы, смеется и слегка отклоняется назад, в постели с ней наверняка хорошо. Кстати, она уже выпила по меньшей мере два бокала шабли. Карин изучает экономику в Мюнхенском университете. Так, по крайней мере, она говорит. А как обстоит дело в действительности кто ж его знает. На ней тоже барбуровская куртка, но голубая. Только что, когда мы с ней заговорили о куртках, она сказала, что не хотела покупать себе зеленую, потому что голубые, когда изнашиваются, выглядят лучше. Я так не думаю. Моя зеленая куртка нравится мне больше. Изношенные барбуровские куртки ни к чему хорошему не приводят. Что я хочу этим сказать, объясню позже. Карин приехала сюда на темно-синем "мерседесе" класса S, принадлежащем ее брату, который живет во Франкфурте и занимается каким-то торговым бизнесом. Она рассказывает, что "мерседес" просто обалденный, потому что развивает бешеную скорость и потому что в нем есть телефон. Я говорю ей, что мне в принципе не нравятся "мерседесы". Тогда она говорит, что сегодня вечером наверняка пойдет дождь, а я ей говорю: нет, никакого дождя не будет. Я лениво ковыряю вилкой в своем скампи. Есть уже не хочу. У Карин ярко-голубые глаза. Или она носит цветные контактные линзы?

Теперь она рассказывает о Готье, о том, что он уже сходит с круга как дизайнер и что ей гораздо больше нравится Кристиан Лакруа, потому что он использует такие невероятные краски, — или что-то в этом роде. Я особенно не прислушиваюсь.

В ресторанчике кто-то постоянно выкрикивает через микрофон названия каких-то блюд из моллюсков, и это меня отвлекает, так как я представляю себе, что один из моллюсков окажется испорченным и сегодня ночью какой-нибудь упившийся шабли пролетарий вдруг почувствует жуткие рези в желудке и его отправят в больницу с подозрением на сальмонеллез — и прочее в том же духе. Я усмехаюсь, представляя себе все это, а Карин думает, что меня рассмешил анекдот, который она только что рассказала, и усмехается мне в ответ, хотя я, как уже говорил, вообще ее не слушал.

Я закуриваю сигарету и, пока Карин продолжает болтать, наблюдаю, как черная борзая — в ошейнике, к которому прикреплены крошечные золотые коровки, — роняет возле одного из столиков колбасообразную какашку. Собака какает прикольно, на полусогнутых лапах, и мне хорошо видно, что четверть колбасы так и не отлипла от ее задницы.

Я невольно опять усмехаюсь, хотя сейчас мне действительно нехорошо, потому что скампи тоже имели какой-то прикольный привкус, и я перебиваю Карин и спрашиваю ее, не поехать ли нам в бар "Один", в Кампен[3]. Она говорит: можно, и я допиваю свое пиво, хотя эта марка — "Йевер" — мне, собственно, не нравится, и мы бежим к ее авто, так как я не испытываю никакого желания втискиваться в свой тесный "триумф".

Она открывает дверцу, мы садимся, и внутри машина еще пахнет как только что купленная, пахнет кожей. Я выбрасываю мою сигарету из окна, пока Карин включает зажигание, потому что не хочу портить этот запах новизны и потому что сама Карин не курит. Она вставляет в проигрыватель кассету, и пока из ящика доносится лажовая песня Snap'а, обгоняет какой-то "гольф", за рулем которого сидит на редкость хорошенькая девчонка. Я надеваю солнечные очки, и Карин что-то рассказывает, а я смотрю в окно.

Слева и справа от дороги проносятся пейзажи Зильта, и я думаю: Зильт, собственно, обалденно красив. Небо очень высокое, и у меня возникает такое чувство, будто я знаю этот остров во всех подробностях. То есть я хочу сказать, будто мне известно даже то, что находится под островом и за ним, впрочем, сейчас я уже не уверен, что правильно выразился. Я, естественно, тоже могу ошибаться.

Чуть-чуть не доехав до Кампена, Карин вдруг резко сворачивает направо, к парковочной стоянке перед дамбой №16 и пляжем нудистов, и я думаю: ну-ну, посмотрим, что будет дальше. Мы припарковываемся в аккурат между неким "поршем" и долбаным джипом, выходим, и когда я вопросительно смотрю на Карин через солнечные очки, до нее доходит, что в авто я ее не слушал. Она опять смеется своим приятным смехом и объясняет мне, что сперва мы должны зайти за Серхио и Анной, которые сейчас сидят на пляже и только что звонили ей по мобильнику — я хочу сказать, что они позвонили ей в "мерседес".

Мы, значит, выходим, и я думаю о том, что свой мобильник они наверняка загубили на этом пляже, из-за песка и соленой воды. Карин сует сторожу автостоянки пару марок, и мы по деревянным мосткам бежим через дюны к пляжу. Пока мы скачем по ветхим деревянным доскам, Карин умудряется что-то рассказывать о баре "Шуман" в Мюнхене, как она там недавно познакомилась с Максимом Биллером, человеком, обладающим столь блестящим умом, что она даже немного его побаивалась.

Дальше я не слушаю, потому что мне в нос внезапно ударяет этот запах прогнивших досок и моря и я вспоминаю, как ребенком каждый год приезжал сюда и в первый день на Зильте запах всегда казался самым лучшим: когда ты долго не видел моря, ты, вернувшись к нему, радуешься как ненормальный, и еще доски, нагретые солнцем, испускали такой теплый аромат. Это был дружественный запах, как будто бы полный обещаний и — как бы это сказать теплый. Сейчас опять так пахнет, и я чувствую, что вот-вот заплачу, поэтому быстро закуриваю сигарету и провожу рукавом куртки по лбу.

Все это очень мучительно, но Карин, по счастью, ничего не заметила она сейчас объясняется со сторожем пляжа, который проверяет наличие курортных карт у идиотов пенсионеров, желающих пройти к морю. Карин дает ему двенадцать марок за нас обоих, за однодневную карту, и я хочу поблагодарить ее, но так и не произношу ни слова.

Солнце начинает припекать, мне становится жарко, и Карин, очевидно, тоже — она сбрасывает куртку и стягивает пуловер. Пуловер у нее в самом деле отличный, без всяких скидок. Под ним она носит только боди, и я вижу, какие у нее большие, крепкие груди, и замечаю, что она сознает, что я это вижу. Ее соски немного напряжены и выступают вперед — из-за ветра, все еще довольно прохладного, несмотря на яркое солнце.

Я тоже снимаю куртку и пиджак, закатываю рукава рубашки. Хорошо, что у меня с собой солнечные очки, думаю я. Морской ветер ерошит мои зачесанные назад волосы. У меня спереди довольно длинные светло-каштановые пряди, если потянуть их вниз, они достанут до подбородка. Тут мне приходит в голову, что во внутреннем кармане моей куртки должно было остаться немного геля для волос, и я пытаюсь сообразить, в какой момент им воспользоваться, чтобы не показаться смешным.

Мы уже почти добрались до пляжа. Слева и справа — дюны, повсюду колышутся заросли вереска и песколюба. Выглядит это так, как если бы по земле ходили волны. Над нами кружат чайки, и я думаю о том, что Геринг, который любил отдыхать на Зильте, однажды потерял где-то здесь, в дюнах, свой кинжал. Была организована грандиозная поисковая акция, обещана высокая награда, и в конце концов кинжал нашел некий Бой Ларсен, молодой крестьянин. Так тогда говорили. Все до упаду смеялись над тучным Герингом, который, когда мочился в дюнах, потерял свой долбаный кинжал, не смеялся только Бой Ларсен, потому что ему досталось хорошее вознаграждение. Но мне кажется, что потом, вернувшись домой, он тоже от души посмеялся.

Я думаю об имени "Бой" и о том, что только здесь, на Зильте, у мужчин могут быть такие имена — как будто они живут не в Германии, а в стране, которая представляет собой нечто среднее между Германией и Англией. Здесь, на Зильте, стояли зенитные орудия (так сказать, на передовом посту), а после войны отсюда долго не уходили англичане, и я, когда был маленьким мальчиком, еще успел поиграть в последних немецких бункерах, у Вестерланда[4]. Потом, наверное, их взорвали.