Инна Гофф - Рассказы-путешествия

Инна Гофф

Рассказы-путешествия

Как одеты гондольеры?

4 октября мы спустились – сошли – в Рим с небес. Мы – это группа советских писателей, многие из нас в Италии, как и я, впервые.

Мы погрузились в римское небо, черное и теплое по-южному, несмотря на октябрь. Наверху, там, где летел наш самолет, были еще сумерки. Мы погрузились в темноту, – она клубилась под нами клочьями сажи, – и она была римским ночным небом. Почему-то это особенно запомнилось – что мы вошли в римскую ночь сверху, опустились в нее.

«Я… не записываю своих сладостных воспоминаний, я заметил, что это нарушает их прелесть».

Правильно замечено. Но в то же время все, что не записано, исчезает без следа. Как же сохранить сладость воспоминаний? Как? Нарушает, убивает сладость и живую радость воспоминаний прилежная запись летописца. Протокол впечатлений и чувств. Поэтому я запишу только то, что мелькает в памяти в виде калейдоскопа.

Чувством Италии проникаешься постепенно, не сразу. Не так, как чувством Франции. Меня это чувство по-настоящему пронизало на второй день, вечером, на закате солнца, когда мы стояли на холме Джаниколо, и по обе стороны площади Гарибальди внизу простирался Рим, его купола и крыши.

Была теплая, мягкая погода, гаснущая голубизна, красный диск солнца сквозь темное кружево старой пинии, нагретые солнцем каменные скамьи и старые платаны. Потом откуда-то возник бродячий кукольный театр, и все, кто гуляли с детьми, – детей было очень много – стоя смотрели веселый спектакль и слушали кукольные голоса Пьеро и Арлекина. Потом Арлекин и Коломбина танцевали твист. Человек совсем не артистический, худой и низкорослый (разве что «неореалистический»), собирал деньги, обходя зрителей с небрежной улыбкой. Но главная выручка сыпалась из детских рук прямо в ведерко, спущенное на веревке куклами. А вокруг памятника катали детей на тележке с впряженным пони. Рядом с упряжкой шли возница и мать пассажира.

Яркие краски сувенирных лотков, сладости, жареные каштаны и орехи – их калили тут же, на жаровне. А потом – прогулка на автобусе по старой Аппиевой дороге уже почти в темноте, узкий коридор этой главной дороги древнего Рима, дороги Спартака. Аристократические виллы по сторонам, ресторанчики, траттории. Название одной – «Здесь не умирают!». Пинии, пустыри, развалины, которые модны сейчас и у тех, кто не силен в истории.

В римской архитектуре самое сильное впечатление на меня произвел Колизей. В его разрушенности – торжество незавершенности, и это рождает мысли о труде, о мускульной энергии тех, кто строил эти стеньг. О камне, поднятом на высоту и скрепленном с другим камнем, о смуглых голых спинах рабов… Не это ли незаконченные «Рабы» Микеланджело из Флорентийской академии? В чем сила незавершенного в искусстве?

Стендаль приводит анекдот о том, как друг Леонардо да Винчи советовал ему оставить незаконченной фигуру Христа в «Тайной вечере», потому что иначе она проиграет рядом с фигурой св. Иакова, являющей собой шедевр законченности. Интересная мысль – выше шедевра может быть только незавершенный шедевр?!

А вот колокольня Джотто и собор Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции, это чудо из зеленого, розового и белого мрамора, далеко уводят от мыслей о тяжести камня и мускульной силе. Кажется, что этот собор и колокольня существовали вечно, так совершенство их слитно с природой. Они уже отрешены от своих созидателей, ограждены от них своим совершенством и законченностью. И в этом, по-моему, венец и цель творца.

Мы жили в Риме в районе Оперы, недалеко от вокзала Термини. В первый вечер мы долго бродили по темноватым, скромно освещенным улицам вблизи от нашей виа Виминале. На площади стояли фиакры со счетчиками, как в такси, и лошадь жевала арбуз, так как рядом была фруктовая лавочка. Арбузы продавались в ней внарез, ломтями. Как вывеска висели нанизанные фанерные муляжи – красные ломти арбуза с черными нарисованными косточками. В теплом вечернем воздухе смешались запахи арбуза, жареных каштанов. Мангалы продавцов каштанов стояли тут же прямо на мостовой, красно тлели угли, и красноватый отблеск был на всем городе – то ли от реклам, то ли от где-то еще гаснущего заката. В красках Рима – вечерних – есть что-то тревожное. Да и весь Рим – нервный, напряженный, летящий куда-то, словно с горы, – он не успокаивает, а возбуждает, как итальянское кофе-капучино, кофе со взбитыми сливками. Знатоки утверждают, что после итальянского кофе невозможно пить нигде.

Наш отель «Имперо» на виа Виминале, старомодное здание с базарными пейзажами Рима на рыжих, скверно отлакированных деревянных дверях. У нас на двери был изображен собор св. Петра. Окно во двор. Зеленые ставни.

Когда я выглянула в первое утро, я близко увидела окна соседнего дома с наглухо опущенными жалюзи. Впрочем, одно жалюзи было поднято до половины, по комнате ходили мужчина и женщина, торопливо собираясь уходить. Они были видны наполовину, и я могла только вообразить, как выглядят их лица. На женщине было пестрое платьице. Сумочка лежала на окне, под жалюзи. Мужчина подошел к окну, поднял рывком жалюзи. Оно уехало вверх. Наши глаза встретились, и я еле удержалась, чтобы не поздороваться.

Недалеко от нас – уличный ресторанчик с красными фонариками, протянутыми над столиками в зелени листвы. Рядом книжный развал – целая улица. И конечно – фонтан. В Риме любят фонтаны. Есть очень красивые. И есть улица Четырех фонтанов – Катрафонтана – с перекрестком, где четыре фонтана по углам домов изображают четыре возлежащие фигуры, символы времен года. Если идти по улице Четырех фонтанов до Корсо и дальше, можно прийти к площади Испании – моей любимой площади в Риме. Вечерами мы долго сидели тут на ступеньках, наверху лестницы, под двуглавой церковью, постелив под себя газету, на которой кто-то до нас уже сидел.

Это площадь бездельников, влюбленных и философов. Здесь подолгу сидят молча, погрузившись в бездумное созерцание. Сидели так и мы. Рядом полулежала на ступеньках какая-то парочка. Как выяснилось – англичане. У них была сумка с покупками, но они не спешили домой. Откуда-то вынырнул мальчишка-битник лет шестнадцати, босой, в куртке с надписью во всю спину: (Битник).

Он подошел к компании молодежи, по виду студентов. Они схватили его за руки и за ноги и принялись раскачивать. Все это носило чисто дружеский характер. Мальчишка извивался, как уж, продолжая улыбаться.

По бокам лестницы сидели на каменных выступах женственные юноши с длинными кудрями до плеч и мрачные ультрамужчины, заросшие бородами, в ярких свитерах, иногда с нарочитыми заплатами. Звезды горели над площадью в темном небе. По обе стороны лестницы в домах цвета потемневшей охры загорался свет. Виднелись книги на полке в чьей-то библиотеке. Потом женщина опустила жалюзи, оградившись ими от любопытных зевак.

В воскресенье, в день нашего отъезда из Рима во Флоренцию, мы снова пришли сюда. У пожилого продавца цветов спросили улицу Кондотти. Оказалось, что она напротив лестницы. Мы прошлись по ней, заглянули в кафе «Эль Греко», где любил бывать Гоголь. На виа Кондотти много магазинчиков художественных ремесел – венецианское стекло из Мурано, глина, живопись. Мы прошлись по виа Бабуино, заглядывая во дворики с фонтанами и статуями, кариатидами и плитами, устилающими землю. Дома громоздились друг над другом, карабкаясь на холмы Пинчо, там, позади церкви Санта-Тринита деи Монти. Дома разных эпох. И, как над ущельем, в проеме среди этих нагромождений царило белье, трепыхаясь на веревке, и таз украшал балкон. И все это было там, наверху, у голубого небесного купола, и мы видели это из классического дворика со дна ущелья. По улице Бабуино мы дошли до Пьяцца дель Пополо – Народной площади – и вернулись на площадь Испании. Купили красную гвоздику у пожилого продавца, что торгует у подножья лестницы, и сидели на холодных, еще не нагретых солнцем каменных выступах. Смуглый человек лет двадцати семи сидел здесь уже довольно давно. Он заметил нас, и мы его. Увидев, что мы опять вернулись сюда спустя полчаа, он улыбнулся нам, как старым знакомым. И я подумала: на этой площади многие давно знают друг друга, по крайней мере в лицо. Ведь и у нас уже были «знакомые» – кое-кто из вчерашних битников и кудрявых молодых людей.

Было солнечное воскресенье. На площади встречались влюбленные, двух подружек фотографировал их приятель. Девушки смущенно улыбались. Компании встречались здесь, отправляясь кутить или на прогулку. Под лестницей в фонтанчике в форме лодки плескались дети, и вода была бирюзовая. Как любят воду на юге! Мраморная доска справа от лестницы гласила, что в этом доме с зелеными жалюзи и цветами, увившими балкончик, умер великий английский поэт Джон Ките. Битник сидел спиной к публике. На спине его желтой куртки была надпись. И дальше – его программа жизни: «Виски, любовь, спорт». Он повернулся к нам лицом. На его лице было написано и того меньше.