Наталия Терентьева - Чистая речка

Наталия Терентьева

Чистая речка

Граница между светом и тенью – ты.

© Н.М. Терентьева, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Я помню эту странную тишину, которая наступила в доме, когда умерла мама. Мама умерла в больнице, но до того, как мне позвонили и сказали, дом был наполнен разными звуками. Кричала на детей соседка, капала вода на кухне, громко включался холодильник, скрипело окно, которое я никак не могла плотно закрыть. А потом как будто заложило уши. А когда отложило – звуков больше не было. Потом это прошло. Через месяц или два, когда наступила совсем другая жизнь.

Я помню, как приходил папа, и на похороны, и после похорон. Он пытался меня обнимать и несколько раз путано объяснял, что теперь мне лучше жить у него, но жить негде. И что он никогда меня не бросит и всегда будет помогать. Что в детском доме мне будет одиноко, но там мне будет очень хорошо, потому что я поеду за город и буду там всегда жить, пока мне не исполнится пятнадцать лет.

Я это помню, но иногда мне кажется, что этого никогда не было. Что ничего не было до того, как я попала в детский дом. Мне трудно теперь поверить, что у меня была своя комната, даже с балконом, что меня кто-то любил. Я помню маму, но не очень четко. Я привыкла разговаривать с ее фотографией – молча, про себя, и мне кажется, что она всегда была такой, как на этой фотографии, – в голубом платье, смеющейся, с легким шарфиком вокруг шеи.

Наверно, мама знала, что она должна умереть. Я помню, что перед тем, как ее забрали в больницу, она мне почему-то сказала: «Если со мной что случится, обещай мне, что ты будешь хорошо учиться, будешь, несмотря ни на что, хорошей девочкой. Обещаешь?» Мне было десять лет, я училась в школе отлично, я не могла понять, почему мама вдруг говорит о таком. Не знаю, что я ей ответила, наверно, пообещала. Потом я часто вспоминала эти ее слова. Она взяла с меня слово, которое сдержать оказалось не так просто.

– Брусникина, ты долго еще? – в комнату заглянула Лерка. – Тебя ждем.

– Я не пойду, я устала.

– Деньги тогда давай, куплю тебе чего-нибудь.

– У меня нет денег.

– Тебе что, отец не прислал?

Лерка подошла, сунула нос в мою сумку, которая стояла на тумбочке. Я могла ее оттолкнуть, мне это ничего не стоило, но я не стала связываться, лишь пожала плечами.

Я знала, что Лерка может полезть искать деньги, когда никого нет – например, все уедут в школу, а она скажется больной. Остановить ее может только страх. Например, если сейчас дать ей в лоб, но ничего хорошего из этого не будет. Затаится и станет мстить.

– Что, ему денег на тебя жалко? – Она не уходила, стояла около меня, раскачиваясь на носках и надеясь, что я ей копеечку все же дам.

– Не жалко, хотя не знаю. Может, и жалко. Я его плохо знаю. Он зато конфеты привозил, ты помнишь? Огромную коробку. И духи.

Лерка вздохнула:

– Ну ясно, денег не дашь. Можно брызнуться духами?

Я кивнула:

– Брызнись. Только не удивляйся тогда, если Веселухин за тобой будет увиваться всю дорогу.

– Я не про-отив… – глупо засмеялась Лерка, но духи все же поставила на место. – Ладно. Жалко, что ты с нами не идешь.

– Мне алгебру делать нужно. Очень сложная тема. Одну задачу решали весь урок и не решили.

– Зачем тебе алгебра? – искренне удивилась Лерка. – Не понимаю. Никто, кстати, не понимает.

Лерка, которую не любит никто, часто говорит от имени всех, чувствует себя так увереннее. Я спорить не стала, у нее гнусный характер, с ней – чем меньше разговоров, тем тебе же и лучше.

– Руська… – заныла Лерка. – Ну дай хотя бы десять рублей. У тебя же есть деньги…

– А на что тебе сегодня деньги так нужны?

– На то же самое! – глупо засмеялась Лерка. – Тебе куплю, хочешь? Как полезет к тебе Веселухин, ты ему – р-раз и…

– Так, все, я поняла. Не полезет, не волнуйся.

– Чё это? Уже лез, все знают.

– Лез, больше не полезет.

– Что, не понравилось? – задиристо спросила Лерка, на всякий случай отступая от меня подальше.

– Лер… – я постаралась сохранять спокойствие.

Я давно поняла ее свойство – задираться до тех пор, пока она не разозлит другого человека, чтобы он первый начал ссору. А потом она уже с удовольствием встрянет в скандал и никогда не будет виноватой – не она первая начала орать или даже драться. А довести Лерка может так, что иногда завязываются драки.

– Ну, скажи, скажи – чё ж он вокруг тебя ходил-ходил, а потом перестал?

Я поглубже набрала воздуха, так подержала его и выдохнула. Я только что читала, как один герой так делал, чтобы не вступать в драку, когда драться нельзя было. Зря она вообще о Паше заговорила. Мне немного обидно, что он теперь бегает за Алёхиной, и я даже знаю, почему бегает – именно потому, что с ней все проще получается, безотказно. Но я на Леркины провокации поддаваться не буду.

– Слышь, Брусничка, какая же ты коза все-таки! – нелогично подытожила Лерка, поняв, что сегодня не поорать, и яростно почесала давно не мытые волосы. – Ну что, не пойдешь с нами в поселок?

– Нет, не хочу. Мне заниматься надо. И я устала. Я же пять кругов бегала.

– А кто тебя заставляет? Никто не бегает, пацаны мелкие да ты.

– Я тренируюсь, может, в ВДВ пойду.

– Чё, серьезно?

– Ну да. Там же парней много вокруг. Здоровых таких…

Лерка всмотрелась в меня с подозрением.

– И чё? Ты гонишь, что ли?

– Ле-ерка! – из окна раздались голоса. – Ты где-е? Ты что там застряла?

– Иду-у! – проорала Лерка так, что шторы заколыхались. – Не говори Любовь Игоревне, что мы ушли. Мы вообще-то здесь, в лесу, грибы собираем.

– С чего я буду говорить?

– Ага. – Лерка кивнула, прекрасно зная, что я никогда ни про кого не сплетничаю и не докладываю. Просто она не может не дернуть человека.

Пошли они в поселок за сигаретами, это понятно, у Лерки там есть знакомая в киоске, которая всегда продает им сигареты, хотя это и запрещено. Лерка у нас не самая старшая, ей только исполнилось четырнадцать, но она одна из старших, и на вид ей можно дать гораздо больше. Наверно, потому, что она давно живет с мальчиками. У нас многие девочки рано начинают жить с мальчиками, в тринадцать, некоторые и в двенадцать лет. В прошлом году одна девочка даже не успела выпуститься, родила еще в девятом классе. Но это бывает редко. Потом с ребенком совсем некуда деться, особенно тем, у кого нет родственников.

Но вот у меня есть папа и его родня, а это ничего не значит. Все равно у них другая жизнь, и когда я выйду из детдома, к ним не пойду. У них нет места, да и вообще… Не пойду. Раньше бы, может, и пошла, если бы позвали, когда очень плохо было в детдоме, когда я была меньше. А теперь, думаю, я и сама справлюсь.

– Слышь, Руська, а двух рублей нет? Может, поищешь?

– Два есть, – сказала я и дала ей пять рублей, чтобы отвязалась и, наконец, ушла.

Когда Лерка ушла – я в окно видела, как она с другими ребятами выкатилась из двора, – я вытащила из тайника конверт с деньгами. Быстро пересчитала деньги. Тысяча двести рублей. Как было, так и есть. Если набрать грибов, то их можно будет продать на рынке рублей за сто, ну хотя бы за восемьдесят. Еще неделю-две подержатся грибы, и если не будет дождей, то рублей пятьсот можно заработать.

Вчера вечером, когда мы гуляли за территорией, я отчетливо слышала грибной запах. Это свойство у меня от мамы. Я очень хорошо чувствую запахи. Я даже помню, как мама кому-то рассказывала, что, если бы не ее отличное обоняние, она бы не узнала, что папа ее обманывает, и не спросила бы его, и он бы не ушел, когда я была совсем маленькой. А так она почувствовала запах чужих духов, спросила, нет ли у него женщины, он ответил, что есть, и ушел.

Мама преподавала литературу и русский язык в школе. Я помню, как она тщательно и серьезно готовилась к урокам по вечерам, как проверяла тетрадки допоздна под большой зеленой лампой, на которой была приклеена фея с волшебной палочкой, это я ее приклеила; помню, как аккуратно мама одевалась утром и всегда поправляла мне хвосты. Она часто делала мне такую прическу – два задорных хвостика. Почему-то помню именно это – у меня хвосты съезжали, никак не хотели держаться на одном уровне, а мама поправляла их и расстраивалась, говорила: «Ну что же у тебя такие волосы? Ведь ты сама правильная, послушная у меня девочка, а волосы непослушные…» Мне казалось, что это не волосы, а резинки такие, но я с мамой не спорила, старалась укрепить их как можно лучше.

Когда я попала в детдом, волосы мне постригли покороче, чтобы не возиться с расчесыванием, да и просто как-то стригли всех вокруг. И я привыкла два раза в год постригать волосы, хотя многие девочки к выпуску отращивают волосы, так красивее, и они больше похожи на женщин, а не на соплюшек из детдома, кое-как подстриженных.