Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

Вильям Козлов

Поцелуй Сатаны

Горький цветок полыни

Часть первая

Ревет ли зверь в лесу глухом,

Трубит ли рог, гремит ли гром,

Поет ли дева за холмом —

На всякий звук

Свой отклик в воздухе пустом

Родишь ты вдруг.

Ты внемлешь грохоту громов,

И гласу бури и валов,

И крику сельских пастухов —

И шлешь ответ; Тебе ж нет отзыва… Таков

И ты, поэт!

Глава первая

1

Столько милиции Николай Уланов еще никогда не видел. Люди в темно-серых шинелях, куртках с ремнями, синих фуражках с кокардами и в портупеях запрудили Невский проспект, окружили небольшую площадь у Казанского собора, сдерживая напиравшую на них толпу. Очередной митинг и, наверное, не санкционированный. Очень уж милиция настороже. У многих в руках опущенные резиновые дубинки. Два парня в теплых куртках взобрались на цоколь памятника фельдмаршалу Кутузову и, жестикулируя, что-то выкрикивали. Один из них, в вязаной шапке, размахивал трехцветным флагом. В толпе мелькали плакаты.

Несколько милиционеров пытались дотянуться до крикунов, но те ухитрялись увертываться: задирали ноги в кроссовках, укрывались за Кутузовым. Движение на Невском прекратилось, все больше прохожих напирало на жидкую цепочку блюстителей порядка. По лицам видно было, что они толком не понимают, что происходит, но стадный азарт уже охватывал даже случайно оказавшихся тут людей. Некоторые препирались с милиционерами, требовали пропустить их к памятнику, другие пытались силой прорваться. Слышались голоса: «Чей митинг-то? „Память“ или „Народный фронт“? „Народники“ с бородками, а эти из „Отечества“»…

Три парня и молодая розовощекая женщина бойко раздавали листовки, отпечатанные на ротапринте. С подписями, даже телефонами. Краем глаза Николай прочел: «Народный фронт»… Тут его кто-то сильно толкнул в бок и он резко повернулся, готовый дать сдачи. Толкнула высокая шатенка с папиросой в зубах. Глаза ее были устремлены на ораторов, выкрикивавших какие-то непонятные лозунги. По крайней мере, до Уланова они не доходили. Тем не менее, он почувствовал возбуждение, в нем поднимался протест против милиционеров, хотя они, в общем-то, вели себя довольно миролюбиво. Скорее всего, они и сами не понимали, что в данной ситуации нужно делать. Сцепившись руками, сдерживали напиравшую толпу. Много было молодежи, мелькали погоны и фуражки военнослужащих. Пожилые люди держались подальше от памятника.

— Почему не даете людям говорить?! — звонко прокричала шатенка, размахивая длинной рукой с папиросой, — Где же хваленая демократия, гласность?!

— Пусть бы лезли на собор, а они вцепились в Кутузова, — негромко проговорил Николай — Чего доброго опрокинут…

Шатенка метнула на него презрительный взгляд и не удостоила ответом. Нижняя губа у нее толстая и чуть оттопыренная, а карие глаза немного косят.

Март 1989 года был по-весеннему теплым, над Невским медленно проплывали голубоватые с желтой окаемкой облака, иногда скупые лучи невидимого отсюда солнца заставляли вспыхивать золоченый купол Казанского собора, песочного цвета высокие колонны мягко светились. На карнизах огромных окон топтались голуби, сверху вниз равнодушно поглядывали на гудящую и колышущуюся толпу. Милиционеры, наконец, стащили обоих ораторов с монумента и, всверливаясь в недовольную толпу, повели их к служебному «газику» с включенной мигалкой на крыше. Парни не сопротивлялись, но презрительно улыбались.

Уланову вдруг стало скучно, он вообще не любил толпы, и сюда его занесло совершенно случайно. Откуда-то из неведомых глубин его существа поднявшееся было стадное возбуждение постепенно исчезало, осталось ощущение какого-то самообмана: «Какого черта вдруг почувствовал себя недовольным, обиженным? Кем и чем? Уже готов был кричать, размахивать руками, ругать милиционеров, а сам толком и не знаю, что это за сборище? Может, разные ловкачи и провокаторы как раз и будят в толпе самые низменные инстинкты? Вот так, по-видимому, и совершаются разные перевороты, восстания, революции…»

Николай с трудом продрался сквозь густую толпу к Гостиному Двору. Стремящиеся к Казанскому собору молодые люди возбужденно спрашивали:

— Что, уже началось? Кого бьют?

Николай качал головой и усмехался: тоже — ничего не знают, а уже настроились воевать. Такие и раздумывать не будут — начнись заварушка — тут же, засучив рукава, ввяжутся. Этим нужно как-то утвердить себя в собственных глазах и показать другим, вот, дескать, какие мы смелые, отчаянные, никого теперь не боимся… На политику, идеалы им сейчас наплевать.

На пересечении Невского и Садовой толпа совсем поредела. Трамвай, звякая дребезжащим звонком и гремя колесами, медленно переползал Невский. Коренастый старшина в белых перчатках с раструбами и в сверкающих ваксой хромовых сапогах регулировал движение. Солнечный луч, вырвавшись из-за влажных железных крыш, пробежался по головам прохожих, бамперам машин, стеклянным витринам закрытых в этот воскресный день магазинов. Над Невским наискосок пролетели с десяток уток. С Фонтанки на Обводный канал. Всю эту теплую зиму провели они в Ленинграде, десятками, сотнями скапливаясь у мостов. А теперь полетят на свои родные гнездовья. Какая-то часть, может, останется в городе. Рассказывают, что летом, случается, мама-утка с десятком утят переходит проезжую часть в самом центре города.

Николай подошел к только что освободившейся будке телефона-автомата с разбитой стеклянной дверью — осколки весело посверкивали на тротуаре — набрал номер телефона. Несколько длинных гудков, и такой знакомый голос:

— Я слушаю.

— Через десять минут я буду у твоего дома, — сказал он.

— Я тебе уже сто раз говорила, я не хочу с тобой встречаться. Я выхожу замуж, Коля. Ты ведь не сделал мне предложения?

— За кооператора? Миллионера?

— Мне двадцать три года, и я хочу замуж. Я тебя два года, дорогой, ждала, пока ты был в армии, но ты вернулся и словом не обмолвился, что хочешь жениться на мне.

— Ты — ждала? — усмехнулся он — Не смеши!

— По крайней мере, замуж за другого я не вышла. И на письма твои отвечала.

— Послушай, Лариса, я хочу…

— Я знаю, чего ты хочешь, — перебила Лариса. — Не дави на меня, ради бога! Мы уже заявление в загс подали. У нас будет шикарная свадьба… — в ее голосе зазвучали горделивые нотки. Да, Лариска Пивоварова вся в этом: ей подавай шик, «бабки», «сладкую жизнь»…

— Я после свадьбы выкраду тебя у этого новоявленного буржуя, запрячу в нору подальше, а с него сдеру громадный выкуп! — пригрозил Николай.

— Решил заделаться рэкетиром? — смакуя словечко, поддела она. — Теперь это модно. Их даже в «Секундах» по телевизору показывают.

— Мы поделим с тобой нечестным путем нажитые деньги и счастливо заживем… — уныло балагурил он.

— Зачем мне с тобой делиться, если я и так все получу? — хихикнула она в трубку.

— Желаю счастья, Лариса — Уланов повесил черную трубку с изогнутым толстым проводом и, хрустя осколками стекла, вышел из кабины. Сколько он знает Ларису? Два года. Из них год он после института был в армии. Познакомились в какой-то неинтересной компании. До призыва Николай изредка встречался с ней, ходили в кино, на концерты приезжих знаменитостей, иногда, когда средства позволяли — в ресторан… Лариса предпочитала «Универсаль», где подавали ее любимые котлеты по-киевски. В армии было одиноко, и Николай стал писать ей. Лариса изредка отвечала. И письма ее были короткими и прохладными. После каждого письма у Николая портилось настроение. А вернулся в Ленинград и снова закрутил роман с Ларисой. У нее работали отец и мать, когда их не было дома, они занимались любовью…

Вот, как говорится, и вся любовь. Встречались раз-два в неделю, а как остальное время жили, что делали — это ни его, ни Ларису не интересовало. Да и зачем он ей нужен, когда подвернулся крутой мужичок? Неужели и впрямь кооператор? Николай слышал от многих, что ныне красивые девчонки перекинулись с продавцов, официантов и барменов на кооператоров. Эти сейчас у нас больше всех зашибают! Может, и ему, Уланову, податься в кооператоры? Государственный сектор разваливается, люди работают на предприятиях спустя рукава, а вот кооперативы процветают.

Нет, что-то было в этом уж слишком меркантильное. Николай закончил все-таки исторический факультет пединститута, поработал с год в школе, и его призвали на год в армию. Он еще в школе увлекался спортом: играл в футбол, занимался легкой атлетикой, борьбой, боксом. Попросился в десантные войска. Что это было: романтика или просто насмотрелся видеофильмов про крепких непобедимых ребят из разных спецподразделений? Ему нравился Сильвестр Сталлоне в фильме «Первая кровь», Чак Норрис, Чарлз Бронсон. Рост у него 185, натренированные мышцы. В институте занялся было каратэ, но скоро их шарашку прикрыли. Тренер оказался жуликом: его больше заботили червонцы учеников, чем сама борьба. Конечно, самым примитивным приемам он обучил, но все это так далеко от истинного искусства каратэ Брюса Ли — бывшего чемпиона мира.