Марина Левицкая - Краткая история тракторов по-украински Страница 10

По всей видимости, Митрофан Очеретко был доблестным воином, бесстрашным и рассудительным: он любил жизнь, но не забывал и о смерти. В отличие от офицеров, набранных из знати, которые даже не считали крестьян за людей, Очеретко заботился о солдатах, берег их жизни и шел на риск, только если это могло принести верную победу. Из грязи и крови Мировой войны он вышел покрытый славой. Решающий момент его жизни наступил в 1916 году, на Восточном фронте, когда Очеретко получил пулю в бедро на озере Нарочь, переправляясь ползком через болото, чтобы спасти двоюродного брата царя, угодившего в ловушку, поскольку весенняя оттепель превратила берега озера в простершуюся на многие мили топь. Очеретко оттащил молодого аристократа в безопасное место и перенес на руках под градом артиллерийского огня.

За свою храбрость он был награжден Георгиевским крестом. Сам царь приколол орден к его груди, а царица погладила малышку Людмилу по голове. Два года спустя царя и царицу расстреляли, а Очеретко стал беглым преступником.

После революции 1917 года Очеретко не пошел ни в Белую, ни в Красную армию. Вместо этого он отвез Соню с тремя детьми — к тому времени у моей матери Людмилы появились младшие брат и сестра — обратно в Полтаву и оставил их на хуторе в полуразрушенной деревянной хате, а сам ушел воевать на стороне повстанцев, в Украинскую республиканскую армию. Нужно ловить момент: пока Россия разваливалась на части, Украина могла воспользоваться возможностью и сбросить с себя имперское иго.

Все эти годы Людмила почти не видела отца. Иногда он приходил посреди ночи, измученный и голодный, а утром снова исчезал.

— Никому не говорите, шо папа був тут, — шептала детишкам мама.

Гражданская война вылилась в череду таких страшных кровавых боен и репрессий, что казалось, будто в людях не осталось ничего человеческого. Не было ни одного города, ни одной деревушки и ни одной семьи, которых не коснулась бы война. В книгах по истории рассказывается об изобретенных новых способах мучительной, медленной казни. Воображение, извращенное жаждой крови, выдумало неслыханные дотоле пытки, и вчерашние соседи становились заклятыми врагами, для которых простой расстрел был слишком мягким наказанием. Но мои родители никогда не рассказывали мне обо всех этих ужасах: я была их любимым «мирным» ребенком.

Мама всегда описывала свое детство в идиллических тонах: долгое лето с палящим солнцем, когда они бегали босиком по полям и купались голышом в речке Сула или отгоняли корову на дальние пастбища и с утра до вечера гуляли на свежем воздухе. Не носили ни обуви, ни штанишек, и никто не указывал им, что нужно делать. Кругом росла такая высокая трава, что в ней можно было спрятаться: яркая зелень, усыпанная красными и желтыми цветами. Небо — голубое-голубое, а пшеничные поля — как золотое полотно, раскинувшееся насколько хватает глаз. Но иногда вдалеке слышались выстрелы и виднелись клубы дыма, поднимавшиеся над горящим домом.

Отец стоял перед картой Украины и читал единственному слушателю поневоле (Майку) насыщенную двухчасовую лекцию по истории, политике, культуре, экономике, земледелию и авиационной промышленности Украины. Его «студент» удобно разместился в кресле напротив карты, но сосредоточил взгляд в одной точке, расположенной за головой лектора. Щеки Майка сильно порозовели. В руке он держал рюмку с маминой домашней сливянкой.

— Часто забувають, шо Гражданська война велась не токо между белыми и красными. За контроль над Украиной боролись аж чотыре иноземни армии: Красна армия Советов, Бела руська императорська армия, Польска армия, яка ждала удобного момента для вторжения, и Немецька армия, шо поддержувала марионеточный режим Скоропадського.

Я резала на кухне овощи для борща и вполуха прислушивалась.

— Одних украинцев возглавили бывши козацьки отаманы, а други встали под анархистський прапор Махна. Цель в них була проста и у то же время невозможна: освободить Украину од усех оккупационных войск.

Секрет потрясающего маминого борща состоял в следующем: побольше соли (родители оба страдали от повышенного артериального давления), огромный кусок масла (насчет холестерина никто не переживал) и свежие овощи, чеснок и зелень с грядки. Я не умела готовить такой борщ.

— Надеждин дид, Митрофан Очеретко, вступив у отряд отамана Тютюнника и став его помощником. Они объединились з «украинськой директорией» Симона Петлюры и воевали умеете. Между прочим, Очеретко був очень видным мущиной з длинными вусами и чорными как смоль глазами. Я видев его фотографию, хоть, конешно, ни разу з ним не встречався.

Пока варился борщ, мама готовила тесто из сырого яйца и манной крупы, взбитое вместе с солью и травами, и с помощью чайной ложки лепила из него галушки — украинские клецки, которые, разбухая в воде, так и таяли во рту.

— По окончании Гражданськой войны Очеретко бежав у Турцию. Сонин брат Павел (между прочим, очень выдающаяся личность — инженер железнодорожных путей, який построив перву железну дорогу Киев — Одесса) був другом Ленина. Поетому он написав несколько писем, и Митрофан Очеретко був реабилитирован по амнистии и получив место преподавателя фехтования у военной академии у Киеве. Именно у Киеве мы впервые и познакомилися з Людмилою.

Он совсем охрип.

— Папа, Майк, идите обедать!

Между возвращением Валентины в Украину и ее повторным приездом в Англию отец вырос как личность и занялся активной интеллектуальной деятельностью. Он снова стал изливать свои чувства в стихах, которые валялись по всему дому, написанные на клочках бумаги все той же неразборчивой кириллицей. Пару раз я разобрала слово «кохання», но так и не сумела прочитать их полностью.

Каждую неделю отец писал Валентине в Украину, а между письмами звонил и разговаривал: иногда с ней, а порой с ее «интеллигентным» мужем. Судя по счетам за телефон, разговоры были долгими.

Но со мною и сестрой он скрытничал. Не хотел, чтобы мы указывали ему, что нужно делать. Он сам уже все решил.

Вера навестила его в сентябре. Вот что она рассказала:

— В доме грязь. Он ест на газете. Причем одни яблоки. Я пыталась убедить его переехать в приют, но он сказал, что ты его отговорила. Ума не приложу, что ты хочешь этим выгадать, Надежда. Наверное, боишься, что если он продаст дом, ты не сможешь унаследовать свою долю. Твоя мания, право, заводит тебя слишком далеко! Дом для него теперь слишком велик. Я предложила завести патронажную сестру, но он отказался. Что же касается всей этой отвратительной истории, я пыталась выведать что-нибудь насчет той потаскухи, но он наотрез отказался говорить. Просто перевел разговор на другую тему. Даже не знаю, что с ним творится. Он ведет себя очень странно. По-моему, нужно отвести его к врачу на освидетельствование. Такое впечатление, будто он живет в своем мире.

Я оторвала трубку от уха, а Вера продолжала трещать.

На следующий день позвонил отец и описал визит Старшей Сестры:

— Представь себе, Надежда, когда я увидев, как у двор въехала машина, а она з нее вышла и направилася к дому, я непроизвольно оправився у штаны. — Он сказал это таким тоном, словно его кишечник принадлежал не ему, а был какой-то абстрактной силой природы. — Понимаешь, Вера, она страшный диктатор. Тиран! Як Сталин. Постоянно меня изводить: ты должен зделать ето, ты должен зделать то. Почому я всегда должен делать то, шо мне говорять? Разве я не можу сам принимать решения? Си-час она говорить, шо я должен переехать у прыют. А я не можу етого себе позволить. Ето для меня дуже дорого. Лучче я остануся доживать тут. Тут и помру. Так и скажи ей. Скажи, шо я больше не хочу, шоб она ко мне приезжала. А вы с Майклом приезжайте.

Когда мы с Майком в очередной раз его проведали, дом и сад оказались именно такими, как описала сестра. Белые крашеные стены покрылись тонким слоем серой пыли, приставшей даже к паутине на потолке. Гостиная завалена опавшими яблоками, собранными с земли и разложенными по неглубоким ящичкам и картонным коробкам, которые стояли на столе, стульях, серванте и даже на гардеробе, наполняя весь дом запахом переспелых фруктов. Плодовые мушки летали над яблоками «гриве» и «батская красавица», более мягкими и уже начинавшими чернеть, покрываясь пятнышками плесени, которых отец не замечал из-за близорукости. Он сидел за столом и перочинным ножиком чистил, разрезал на дольки и складывал их в кучки, умещавшиеся в «Тосибу». Я заметила, что выглядел он гораздо лучше.

— Здоровеньки були! — Отец тепло с нами поздоровался. — Пока ничого нового. Отлични яблука! Гляньте! — Он поставил перед нами блюдо с клейким, запеченным в «Тосибе» месивом. — Сегодня нам нужно сходить у библиотеку. Я заказав пару книжек. Дуже заинтересовався техничеським вельтаншавунгом5 — идеологией, шо выражаеться у конструкции новых машин.