Дарья Асламова - В любви, как на войне Страница 10

Мы снова выпили.

– Можно, я задам вам нескромный вопрос? – спросил меня майор.

– Валяйте!

– А какой у вас размер груди? А то под вашей курткой не видно.

– Минус один, – ответила я.

– Это как? – озадаченно спросил он.

– Это когда не вперед растут, а внутрь. Он захохотал.

– А у вашей жены какой размер? – поинтересовалась я.

– У моей седьмой.

– А такой бывает?!

– Конечно! Видели бы вы эту грудь!

Майор нарисовал в воздухе два обширных полушария.

– На одну сиську ляжешь, второй укроешься. Красота! Мечта любого вояки. Уже ее полгода не видел, но скоро в отпуск. Вот оторвусь!

В этот момент рация затрещала и ожила.

– Есть вертолет до Ханкалы, – сообщил дружок майора. – Борт номер такой-то сякой-то. Пусть твои ребята быстрее садятся.

Мы сели в совершенно пустой вертолет и решили выпить на посошок. Я как раз опрокидывала стаканчик, когда в вертолет заглянул какой-то ретивым подполковник и устроил форменный разнос нашему майору:

– Опять на работе пьешь, сволочь! Я сейчас т" звоню твоему начальству, получишь так, что мало не покажется! Кто эти люди здесь сидят? Мне вертолет нужен.

Наш майор вышел на поле с налитым кровью лицом, бормоча себе под нос: "Я тебе покажу кузькину мать, стукач проклятый!" Мы сидели подавленные. Что за невезуха!

Наш новый друг вернулся через некоторое время и сказал: "Короче! Вы, ребята, полетите сейчас на вертолете назло этому мудиле-стукачу. Я все устроил. К вам сейчас сядут две девчонки-медсестры и вперед, пока не остановили".

Ребята пожали майору руки, а я с ним расцеловалась в обе щеки. Пришли медсестры и летчик, который о чем-то потолковал с майором. Когда мы наконец взлетели, наш славный усатый друг стоял внизу, задрав голову, и энергично махал нам вслед рукой. Я поставила маленькое зеркальце- на подставку для пулеметов и стала красить губы. Впереди ждала Чечня, а значит, надо встретить ее в полной боевой готовности.

Поезд, который никуда не идет.

Буйная грязь – вечная спутница войны и, как выражаются военные, единственная сексуальная ориентация. Прыгаешь из вертолета в Ханкале – и тут же падаешь по колено в лужу, из тех, в которых любят поваляться свиньи. Ханкала – пригород Грозного, место, где завязла в мартовской грязи армия победителей. Земля здесь не твердь, а жижа. Не каждый рискнет выйти ночью в туалет из палатки или вагона – можно безнадежно застрять в ледяном окопе до утра, если только не наткнешься на патруль. А там уж как повезет – знаешь пароль, вытащат, не знаешь, могут и пристрелить. Нервы у всех ни к черту.

Особый шик для военных – сохранить в этом болоте чистыми сапоги. Любуясь на подчеркнутую офицерскую выправку и болтающийся, словно второй член, автомат, я сразу вспоминаю меткое замечание своего приятеля: "И военный, как и негр, бывшим не бывает". Это уже в крови.

Армия после побед добродушна. Есть что выпить и есть чем закусить. На завтрак, обед и ужин в столовой дают сало с луком. Водку возят из Моздока, опасаясь покупать травленую у мстительных чеченцев, которые шприцем через пробки загоняют в бутылки яд. Были уже случаи тяжелейших отравлений среди омоновцев.

"Это проклятое кавказское гостеприимство, когда тебя угощают до смерти, – рассказывал мне один ростовский майор. – У чеченцев в прежние времена был обычай. Они ставили дома. На перекрестке дорог у границы с Грузией и заманивали усталых путников отдохнуть. Гостей кормили и поили, а ночью во сне резали, как цыплят, и грабили.** Дом, которому повезло заманить к себе несчастного путника, вызывал искреннюю зависть у соседей. Вот, мол, повезло кому-то обстряпать дельце".Водку здесь пьют из "нурсиков". Так называют колпачки от взрывателей мин, совершенно, кстати непонятно почему. "Нурс" расшифровывается как! "неуправляемый реактивный снаряд" и никакого! отношения к колпачкам от мин не имеет, но так уж повелось, приклеилось название и все тут.

Традиции тостов у военных разработаны покруче, чем у какого-нибудь грузинского тамады. Первый тост – как душа просит, второй всенепременно за святого Георгия-Победоносца, покровителя воинов и путников. Есть прелестная притча. Сидят на! краю пропасти черт и святой Георгий, болтают ножками, разговоры разговаривают. Вдруг скачет воин! и просит святого: "Помоги мне перепрыгнуть через пропасть". – "Прыгай", – говорит святой. Прыгнул воин и свалился в пропасть. Черт удивился, нов промолчал. Скачет второй воин и, никого ни о чем не спрашивая, легко перепрыгивает через пропасть. "Ничего не понимаю, – говорит черт. – Отчего ж ты не помог тому, кто просил тебя о помощи?" "Первый воин вспомнил обо мне лишь тогда, когда ему худо стало, – отвечает святой Георгий. – А второй поминал меня каждой второй рюмочкой".

Третий тост пьют за погибших товарищей, а четвертый – чтобы за нас никогда не пили третий тост. Главная достопримечательность военного лагеря – поезд, который никуда не идет, несколько вагончиков, где проживает банда одичалых журналистов.

Стоит пожить здесь несколько дней, и весь лоск цивилизации слетает с вас, как ненужная шелуха. Я заметила, с какой готовностью, даже с радостью люди освобождаются от правил и возвращаются к первобытному, дикому образу существования – только позволь обстоятельства, только будь оправдание. Все это сборище ни на что не похожих образин, познавших все утешительные прелести алкоголя и цинизма, просто просится в передачу "В мире животных".

Вообразите себе плацкартный вагон, где в течение нескольких недель живут пятьдесят здоровенных немытых мужиков совершенно дикого вида – курят, пьют, жрут консервы, сталкиваются в узких проходах, выясняют отношения, режутся в карты, справляют малую нужду по ночам прямо из тамбура, падают с верхних полок, бьют друг другу морды, спят на голых матрасах без белья, не раздеваясь и не снимая ботинок, отращивают бороды, потому что лень бриться. Здесь стоит дух берлоги, ядовито-пахучий спиртовой дух солдатчины, и царит оживление табора. Говоря о водке, люди употребляют выражения, в которых сквозит глубокая нежность.

Ночью, когда нет электричества, в вагоне зажигают свечи, стаканчики с водкой ставят на зажженные фонарики, все сбиваются в кружок, словно дети, и принимаются рассказывать самые смешные истории на свете, из тех, что посолоней. Причем все эти интеллигентные, образованные люди, некоторые с двумя высшими образованиями, разговаривают исключительно матом, бессознательно и привычно пристегивая к каждой фразе похабное ругательство. Далеко за полночь валятся спать, и до утра вагон сотрясает могучий храп. Сонная мешанина беспомощных, полураздетых тел, по-рыбьи открыт рты – зрелище жалкое и одновременно трогательное. На рассвете от смешанного запаха лука, перегара, курева и пятидесяти пар грязных мужских носков в вагоне нечем дышать. Много понадобится роз, чтобы заглушить этот смрад. К утру журналисты начинают шевелиться, как крабы в банке, и тогда кто-нибудь кричит: "Откройте дверь, пустите свежий воздух из туалета!" Туалет и в самом деле единственное приличное' место в вагоне, поскольку он не работает. Для естественных надобностей на улице построены деревянные кабинки, где внутри так скользко, что боишься нечаянно провалиться в зловонную яму.

Особенно в темноте. Одна из местных невинных шуток – сунуть в уличную уборную дымовую шашку, чтобы испуганный приятель выскочил из туалета со спущенными штанами.

Отношения между коллегами просты до крайности. Это демократизм людей, потерпевших кораблекрушение и выброшенных на необитаемый остров. Все поделено на всех, здесь даже операторов' одалживают, если собственный в момент прямого эфира скотски пьян. Телевизионщики, которых меняют раз в несколько недель, совершенно звереют и орут в Москву по спутниковому телефону: "Дембеля давай!" Чеченцы смотрят на журналистов, как на бройлерных куриц, – всегда есть возможность выгодно, продать. Были случаи, когда газетчикам предлагали сесть в плен в доле, – то есть полученный выкуп разделить пополам между жертвой и захватчиком.

Военные смотрят на журналистов как на жалких штатских. Их попытки выразить свое снисходительное расположение весьма своеобразны. Они вечно пытаются всучить в подарок то ящик патронов, то пару-тройку гранат или ракетниц. Лично мне пытались подарить ракету. Скажите, ну что я с ней буду делать? И как повезу ее в Москву?

Я была единственной женщиной среди журналистов, и, когда вместе с моим появлением в вагон вплывал чудесный запах изысканных французских духов, люди тревожно поводили носами и спрашивали друг друга: "Странно, странно. Как будто что-то скисло". Сукины дети!

Проводница была не в восторге от моего приезда. Она выдала мне жидкую нечистую подушку без наволочки и заявила, что одеял и белья нет. Закончились. "Ну и стерва", – подумала я, устраиваясь на новом месте. К вечеру меня вызвала в тамбур для разговора проводница из соседнего вагона по имени Людмила, молодая решительная женщина.