Яков Арсенов - Тринити Страница 10

— Замучили лисицы, — сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, — пятого гуся тащат.

— Нет, милок, — возразила бабка раннему гостю, — это не лисицы. Такого жирного гуся лиса не дотащит. Это волки.

Tеперь старуха стала сливочной. По вечерам она устраивала глазунью, а первые блюда вообще не выводились круглосуточно. Веселясь, бабка беззубым ртом выделывала непонятные шамканья, и на нее было жутко смотреть. Сила ее логики и острота намеков стали пугать постояльцев. Бабка напрямик не просила студентов сходить к соседям за продуктами, однако все ее легко понимали, пусть даже и не всегда правильно.

А вот Гриншпона бабка боялась сама. Она ни о чем не просила его и всегда отводила от него свои блудливые очи. Но в тот вечер злосчастный послала в сарай за яйцами почему-то именно его.

Гриншпон вернулся назад бледный и испуганный.

— А бабка где? — резко спросил он.

— Вышла на улицу следом за тобой, — ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери.

— Ну и напугала, ведьма! — выдохнул Гриншпон с заметным облегчением. Иду я, значит, в сарай и случайно оглядываюсь перед входом. Вижу, за мной крадется бабка. В лунном свете она мне дико напомнила одну гоголевскую старушенцию. У меня аж под ложечкой засосало от жути. Я и раньше всегда чувствовал, что на меня она как-то косо смотрит, особенно после того, как я случайно нарвался на ее спрятанное сало.

— Она на всех косо смотрит! — пропели в один голос Пунктус с Нинкиным.

— И что далше? — спросил, словно взял в руку саблю, Мурат.

— Шарю я, значит, по гнездам, а сам оглядываюсь, — начал рассказывать Гриншпон. — Ну, думаю, вскочит сейчас на спину и до пены заездит на своих небесных дорогах. Из сарая выходить страшновато — цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом все ж решился, вышел. А тут петух как даст во все горло! У меня и ноги крестом! Чувствую, потеть начал.

— Н-да, — закурил Рудик свой «Лигерос», — с этой бабкой мы натерпимся.

Новость, что бабка нечиста на душу, молниеносно распространилась по группе. От потерпевшего Гриншпона не отставали с расспросами. Ему пришлось пересказать историю раз двадцать. В конце рассказа Гриншпон добавлял, что, в принципе, ничего особенного не произошло — он как бы сам себе все вообразил, но эту надуманную тонкость пропускали мимо ушей и сходились во мнении, что перед отъездом бабку надо… того… проверить.

Предлагались сногсшибательные варианты.

В субботу, как и обещал бригадир, Левый с Борзым устроили танцы и пригласили на них студентов. Как только загремела музыка, начался культурный обмен девушками. Местные потеряли почти всю свою женскую половину. Студенты же из своих подруг упустили только Татьяну. Рудик изменил ей, увлекшись загорелой соседкой Машей в лапидарном платьице поверх трико. Той самой, которая по утрам ходила за водой с коромыслом через плечо. Магия двух полных оцинкованных посудин, ежеутренне поднимаемых ею в гору, сделала свое дело Рудик не устоял, схватился за Машенькин подол и не выпускал его из рук, надеясь на скорую взаимность. Маша была горда тем, что за ней приударил городской, и было видно, что она приплыла.

Татьяна, обидевшись на старосту, осмотрелась вокруг и нашла среди деревенских парубков себе по росту. С каждого — по возможности, каждому — по потребности, вспомнила она расхожий социалистический лозунг. Сразу после знакомства Татьяна с парубком поторопились в стога на прогулку. Отсутствовали они мучительно долго. После их парных игрищ и сладостных утех с продолжением колхозникам на следующий день пришлось вновь переметывать все стога, настолько развороченным они нашли наутро уложенное в зиму сено. После этого памятного вечера Татьяна в течение недели вынимала из трусов и карманов то клок, а то и целый пук тимофеевки.

— Пук — это заблудившийся ик, — комментировал тонкости момента Артамонов, но Татьяна не обращала на это никакого внимания — ее колотило от нового знакомства, и, с нетерпением дожидаясь очередного вечера, она в полном загоне собирала со своей и смежных гряд столько картошки, что специально для нее под погрузку пригонялся отдельный трактор с прицепом.

А вот у всех остальных уборка как-то не шла. Может быть, из-за отсутствия личной жизни. То картофелекопалка у них ломалась, то запивал ее рулевой Борзой. То неделю женили кого-нибудь из местных, то девять дней хоронили. Сами колхозники, за исключением Левого и Борзого, вообще не выходили в поле. Не считали для себя возможным. И на них старались равняться приезжие. За исключением Татьяны, конечно. Но одинокая прыть Татьяны не спасала положения, и устроители работ стали опасаться насчет выполнения студентами условий договора.

— Если так пойдет и дальше, — чесал репу бригадир, — то съеденных баранов не отработать. И как бы вам вообще не пришлось устранять отрицательный баланс из собственного кармана. Вы даже свое пребывание здесь не отработали.

Чтобы как-то поправить дела и выступить более широким фронтом, студентов расформировали по вспомогательным объектам: кого на лесопилку, кого на зерносклад, а кого и на силосную яму.

Забелина поставили чинить комбайн в паре с Левым и Борзым. Механизаторы никуда не торопились. В качестве грузовика комбайн использоваться мог, и ладно, говорил Левый. Обыкновенно они с Борзым подъезжали к бурту, забивали бункер комбайна картошкой и везли сдавать в магазин. Большой корысти в этом они не видели, поскольку брали за сданный товар не деньгами, а коньяком и сорокапятиградусной польской водкой, которую, как уверял Борзой, ни под каким предлогом нельзя закусывать молочным супом. Лучше вообще не закусывать, чтобы не переводить харчи.

— Вам не кажется, что магазин может перевыполнить план по закупкам? — спросил как-то Забелин.

— Не перевыполнит, — успокоил его Борзой. — Хоть всю колхозную картошку вместе с колхозниками запусти в оборот.

— Вот именно, колхозную… — пытался нажать на совесть Забелин.

— Э-э, парень, ты, видно, еще не скоро поймешь. Все поля вокруг засадили и окучили мы с Леваком. Пахали день и ночь. Свои огороды обрабатывать было некогда. Вот тут-то все и перепуталось. Не поймешь теперь, где она, колхозная.

Клинцов напросился на силос. Он решил, что там будет легче, но просчитался. Разгребать по углам кузова колючую траву, летящую из жерла косилки, было настолько противно, а покосы были настолько огромны, что за три дня Клинцов исчесался до горячки набивавшимися в одежду колючками.

Разделение труда дало свои результаты, дела пошли на поправку. Зато весело теперь было только вечером, когда собирались потрепаться на крыльце клуба или шли на речку с гитарами.

Как-то Замыкин сказал Рудику:

— Пора провести комплексное собрание. И комсомольское, и профсоюзное заодно. По традиции первые собрания первокурсников проводятся как раз в период сельхозработ.

— Нет проблем, — пообещал Рудик и быстро разнес весть.

Вечером собрались в клубе. Приехали даже те из группы, кого отправили в соседнюю деревню. Куратор с трудом настроил согнанных вместе подопечных на серьезный лад.

— Вы уже долго находитесь вместе и наверняка присмотрелись друг к другу, — начал он вкрадчиво. — На посты нужно выдвинуть ответственных товарищей. От их активности в дальнейшем будет зависеть авторитет группы на факультете и в институте. Я предлагаю изменить обычный ход выборов. Не будем избирать голое бюро, которое потом как бы распределит обязанности промеж себя. Будем выбирать напрямую конкретно на должность. Чтобы кандидаты утверждались всей группой, а не группой товарищей. — Ему понравилось, что он неожиданно скаламбурил.

Несмотря на увещевания, выборы проходили по системе прессинга. Староста называл должность, кто-нибудь с места выкрикивал кандидатуру, а потом все наперебой начинали бросать на стол президиума положительные моменты из жизни пострадавшего. Если тот был не в силах выкрутиться из возносящего потока, его быстренько утверждали голосованием без всяких против и воздержавшихся.

— Учебный сектор, — объявлял Рудик.

— Пунктус! — негромко шутил Нинкин.

И дальше неслось как под гору:

— Пойдет!

— У него самые большие очки!

— Он лобастый!

И Пунктус, не успев ничего сообразить, услышал:

— Единогласно!

— Культмассовый сектор, — продолжал староста.

— Марина!

— Она культурная!

— Нет, она массовая!

— Хорошо поет!

— Крутится сразу с Кравцом и Гриншпоном!

— Они ей помогут!

— Сама справится!

— Единогласно!

— Профорг, — умело вел собрание Рудик.

— Фельдман! — не остался в долгу избранный в учебный сектор Пунктус.

— Он хозяйственный! — понеслись раскаты. — Регулярно ходит за молоком!

— Единогласно!