Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 10

Он поднялся по лестнице на последний этаж, открыл дверь универсальным ключом[32] и оказался на пропахшем плесенью чердаке. Его удивила странная тишина — не было слышно ровным счётом ничего, кроме слабого шума ветра. Здесь был иной, девственный мир, где его проблемы просто не существовали.

Пройдя метров двадцать пять, Иоаким открыл ещё одну дверь и оказался на лестничной площадке верхнего этажа соседнего дома. Чуть поодаль была лоджия общего пользования, используемая главным образом как курилка.

Он осторожно выглянул на улицу — никого; окружить квартал коварные сборщики налогов ещё не успели. Он привязал конец простыни к стойке балкона и опустил вниз ниточку, на которой в буквальном смысле висела его жизнь. Пары метров не хватало, но конец успокоительно покачивался над кустом рододендрона.

Под воздействием каннабиса он вдруг осознал весь комизм своего положения и, спускаясь по импровизированной верёвочной лестнице, начал неудержимо хохотать. Надо бы почаще курить хаш, сказал он себе, тогда легче примириться с миром. Можно посмеяться над неудачами, над страхом встречи с бородатыми бандитами, над нищетой, над тем, что он висит на простыне в десяти метрах над землёй, над странной смертью бедняги Виктора от отравления (что, не мог, как все порядочные старцы, умереть от инфаркта или рака предстательной железы?), над отсутствием вкуса у Сесилии Хаммар (что это за борцовско-уголовный тип?), над унизительным выклянчиванием денег у бывшей жены, над тем парнем с собакой, что смотрит на него и размышляет, не позвонить ли полиции (кто это? взломщик?., или кино снимают?)… можно посмеяться над его собакой, удивлённой не меньше, чем хозяин, над этой забавной семьёй в окошке — мама, папа, младенец, — мимо чьего кухонного окна он только что проскользнул, словно цирковой гимнаст на трапеции, возвращающийся из-под купола после исполнения особо опасного трюка, без лонжи и сетки… они смотрели на него разинув рты, как выброшенные на берег рыбы… А чем не повод для смеха, что в какой-то момент, вопреки здравому смыслу, совершенно поглощённый трагикомедией своей жизни, Иоаким решил помахать рукой этой идиллической семейке и, разумеется, тут же грохнулся, воя от восторга, с четырёх метров в далеко не такой гостеприимный, каким казался сверху, куст рододендрона. Просто сдохнуть со смеху над этой кунцельманновской жизнью… Бастер Китон[33], да и только!

Остеклённая дверь подъезда в доме Луизы в Старом Эншеде отразила вовсе не того человека, каким ему хотелось бы предстать перед бывшей женой. Правая брючина разорвана, куртка в земле, засохшая кровь на лице. Правая щиколотка болела — чем дальше, тем хуже.

Маленький Винсент, которому только что исполнилось пять лет, открыл дверь, даже не пытаясь скрыть враждебности — к чужакам вообще, а к этому конкретному чужаку в особенности.

— У тебя кровь на носу, — сказал он.

— Я знаю. Слезал с балкона и поранился. А мама дома?

Иоаким соорудил на лице некое подобие всепонимающей взрослой улыбки. Но ребёнок на него даже не поглядел — развернулся на каблуках и ушёл в дом, разочарованно шаркая ногами.

Из двери пахнуло семейным счастьем — свежеиспечённый хлеб, только что вымытые полы, детский шампунь… очень много любви на квадратный метр. Оказывается, юг Стокгольма купался в лучах какого-то другого солнца, случайно забредшего из иных, неизвестных ему измерений. Запах гриля из сада, детский смех… женщина, которую он когда-то любил и на которой был женат, встретила его в прихожей, оборудованной в индийском стиле.

— Что случилось? — спросила она. — Ты пьян?

Следуя своему правилу, что правда — не что иное, как семантический компромисс между двумя не желающими ссориться людьми, он отверг её версию.

— Что произошло? У тебя всё лицо в крови!

— Упал в кусты… Пожалуйста, не надо, объясню в другой раз.

— О'кей, — сказала Луиза. — Заходи. Кстати, насчёт кустов — я как раз вожусь в саду. Фотографии захватил?

В незапамятные времена, когда двадцатичетырехлетний Иоаким приехал в Стокгольм учиться на литературо- и киноведа, вид этой женщины приводил его в транс, из которого он вышел, только женившись на ней и систематически обманывая её восемь долгих лет. Он даже не был уверен, что его чувства к ней можно назвать любовью. Скорее она была для него своего рода лекарством, он принимал этот препарат от одиночества, принимал профилактически, не думая о тяжёлых побочных эффектах… а потом пытался эти побочные эффекты лечить тем же способом.

Они встретились в старом добром ресторанчике «Тимc» на Тиммермансгатан, где она отмечала с приятелями сданный экзамен. Разогретый приличной выпивкой, слегка покачиваясь, Иоаким подошёл к бару, где она стояла с двумя подругами. Оказалось, они земляки — она тоже из Халланда, даже из того же города, что и он. И он никак не мог уразуметь, как это он ничего о ней не слышал и почему они никогда не встречались. Луиза выросла в семье миссионеров, они по полгода проводили в страдающих от эпидемий африканских странах, меняющих название с каждым новым диктатором. Она училась в интернациональных школах за границей, а в те редкие периоды, когда родители возвращались в Фалькенберг, занималась дома. В семнадцать лет ей надоела кочевая жизнь, и она упросила родителей отпустить её в школу-интернат под Стокгольмом.

И сейчас, когда Иоаким увидел, как покачивается её зад, облачённый в мешковатые плотницкие штаны, ему показалось, что их развод был ошибкой. Они должны были остаться вместе. И это у них должен был расти мальчик, копия Винсента. И это они ездили бы по чартеру раз в году, раз в пять лет меняли бы мягкую мебель из «ИКЕА» на такую же, играли в гольф, читали «Красивый дом», говорили о воспитании детей. Следили бы за калориями. Иногда, при благоприятном расположении планет, занимались бы сексом… Препирались бы, кому на этот раз вести машину после вечеринки у друзей с такой же мебелью и такими же клюшками для гольфа.

В крошечной кухне на него со всех сторон напирало семейное счастье. Детские рисунки на стенах — диковатые эксперименты с центральной перспективой, изображения мамы и Винсента, а также папы Леонарда, который после года не особо мирного сосуществования с Луизой сбежал к своей первой жене в Мальмё.

На столе разложен детский пазл с диснеевским мотивом, на полке, пристально уставившись на Иоакима, сидит плюшевый зверь с антропоморфной ухмылкой. В духовке поспевает пара дюжин коричных булочек, их аромат прочно ассоциируется с семейной идиллией… И он мог бы так жить, если бы природа не создала его таким идиотом.

— А негативы тоже захватил? — спросила Луиза, вынимая противень с булочками и ставя новый. — Я хотела бы сделать копии.

— Конечно! — Иоаким потряс конвертом из фотолаборатории.

— Смешно… Мы сейчас читаем сказку, и действие разворачивается как раз в том квартале, где мы жили, помнишь? Хорошая была поездка…

У Луизы была на редкость избирательная память. Только благодаря этому свойству она вообще позволяла ему переступать порог её дома. Мало этого, если бы не избирательность памяти, она бы вряд ли выдержала его почти десять лет. Иоаким, например, вспоминал эту поездку в Париж как непрерывную цепь бессмысленных ссор и ритуальных постельных примирений в отеле, готовом к сносу, с тараканами такой величины, что уборщица в панике убежала куда глаза глядят, с обязательными экскурсиями в Лувр и на Эйфелеву башню. Скучные вечера в дешёвом североафриканском ресторане, насквозь провонявшем чесноком и фритюром, четырнадцать вечеров с дешёвым красным вином, кошмарным похмельем… Всё это кончилось тем, что Луиза уехала домой, не дождавшись чартера, после грандиозной ссоры, причины которой он вспомнить не мог.

— Как с писательством? — спросила она, перебирая фотографии. — Статьи для газет?

— Не жалуюсь. С замыслами, по крайней мере, всё нормально. Только сегодня, кстати, мне пришла в голову мысль провести журналистское расследование, как в Швеции работают коллекторы… Какими методами они вышибают долги из неплательщиков. В этакой, знаешь ли, исторической перспективе… начиная с наёмников Густава Васы, сшибающих колокола с деревенских церквей, до «Фактаб Финанс» и мафиозных банд байкеров вроде «Хелл Энджелс».

— Тебе булок не дадут, потому что ты дурак, — философски заметил Винсент, слизывая с палочки эскимо. Он смотрел на Иоакима со странной смесью ненависти и презрения. Что именно преобладало, Иоаким так и не понял.

— Булочки ещё не готовы, дорогой. — Луиза улыбнулась всепрощающей материнской улыбкой, что спасло Иоакима от дальнейшего углубления в придуманную под действием хаша версию о многовековой истории шведских торпед. — Винсент немножко болел — простудился, пока был у отца. Вы же были в «Тиволи» в Копенгагене, я правильно поняла, малыш?