Дэймон Гэлгут - Добрый доктор Страница 10

Кроме портретов девушки, на подоконнике стояла еще одна фотография. Изображение немолодой сухопарой женщины с темными волосами, собранными на затылке. Женщина раздвинула губы в улыбке — вероятно, фотограф попросил, — но получилось что-то похожее на сердитый оскал.

— Ваша мать?

Он поспешно покачал головой:

— Сестра.

— Ваша сестра? Но, судя по фото, она…

— Намного старше? Да, да, я знаю. Я поздний ребенок. В определенном смысле она мне как мать. Она меня вырастила после гибели родителей.

— Простите, я не знал.

— Ничего, ничего. Дело давнее. — И он рассказал мне, как его отец и мать двадцать пять лет тому назад погибли в автокатастрофе. — Я их не помню — я был еще младенцем.

Сестра, тогда двадцатилетняя, взяла его к себе и вырастила. Они жили в бедном районе унылого прибрежного городка, о котором я никогда в жизни не слышал. Впервые Лоуренс выехал за пределы города, когда был удостоен стипендии для обучения на медицинском факультете.

Все эти подробности он сообщил мне беспечной скороговоркой, точно нечто маловажное. Но я почувствовал, что он придает им очень большое значение.

Я сказал:

— Я тоже рано потерял мать.

— Да?

— Мне было десять лет. Так что я ее помню. Она умерла от лейкемии.

— Потому-то вы и стали врачом, — заключил он.

Это было утверждение, а не вопрос.

Я опешил:

— Не думаю.

— В какой момент вы осознали… по-настоящему осознали, что хотите стать врачом?

— По-моему, у меня такого момента не было.

— Никогда?

— Никогда.

— Но почему?

— He знаю, — сказал я. — Просто обошлось без этого.

Он улыбнулся:

— Свой момент я запомнил. В точности.

Так уж он был устроен — считал, что все на свете происходит в соответствии с каким-то предвечным планом. Из своего момента откровения он сделал связную историю и никогда не уставал сам себе ее рассказывать.

— Мне было двенадцать. Мои родители покоились на кладбище неподалеку от нашего дома, и сестра много раз обещала как-нибудь сводить меня на могилу. Но она не спешила выполнять обещание. И я решил пойти один. Я проходил мимо каждый день, видел множество крестов, торчащих из земли. И вот однажды я просто вошел в ворота и начал искать родителей. Я шел и шел по кладбищу. День был жаркий. Я не знал, что бывает столько мертвых людей сразу. Ряд за рядом, без конца и края. Пройдя один ряд, я переходил к следующему. Все искал и искал, но родителей нигде не было. Я разревелся. Просто не смог с собой совладать. И тогда ко мне подошел один черный. Это был старик, который работал на кладбище. Он носил форму — какую-то одежду наподобие белого халата. У него был список людей, похороненных в этом месте. И карта. Но и он не смог найти моих родителей.

— Но почему?

— Не знаю. Я назвал ему имя моего отца — Ричард. Но он сказал, что Ричарда Уотерса на карте нет. Я плакал, плакал и никак не мог успокоиться. Он был ко мне очень добр. Отвел меня в контору, напоил чаем. Поговорил со мной о том о сем. Немного оправившись, я пошел домой. Меня встретила сестра.

— Вы ей рассказали, где были?

Он опустил глаза:

— Ja. И в этот момент… Не могу объяснить. Она тоже меня обласкала: обняла, успокоила, сказала, что когда-нибудь мы навестим могилу вместе. Но в моей голове все перемешалось: ее нежность, чернокожий старик…

— Его белый халат, — подсказал я. Дал понять, что тоже кое-что смыслю в дешевой психологии.

— Белый халат, — задумчиво повторил он. — Да. Наверно, вы правы, Фрэнк. В тот самый момент меня осенило.

— Вы осознали, что должны стать врачом.

— Да. Не так однозначно, как вы формулируете, но… семя было заронено именно в тот момент.

— Из-за ваших родителей.

— Как я понял, у вас наверняка тот же случай. Ваша мать умерла. Мое решение тоже было связано с родителями. По-моему, Фрэнк, мы с вами очень похожи.

— Но у меня никогда не было такого момента, — сказал я.

— Видимо, вы его не помните, — сказал он. — Он был.

Переубедить Лоуренса, казалось, невозможно, но я-то знал: в моей биографии никогда не было такой определенной точки отсчета. Я никогда не чувствовал всем сердцем, что медицина мое призвание. Копаясь в себе, я видел лишь амбиции, замешенные на неуверенности, да мечту произвести впечатление на отца. Но вопрос, заданный мне Лоуренсом, донимал меня еще долго. Я жалел, что у меня не было такого момента истины, как у него. Лишь намного позднее, задним числом, я стал сомневаться, что история с прозрением на кладбище случилась на самом деле.

Сам Лоуренс больше не задавал мне этого вопроса, потому что у него было полно других.

Когда ему хотелось что-то узнать, он не знал удержу. Деликатных тем для него не существовало. Иногда мне становилось жутко. И все же я, сам не зная как, открывал ему то, чего никогда в жизни ни с кем не обсуждал.

Например, рассказывал о своем браке. Вот тема, на которую я не собирался откровенничать даже с самым близким человеком. Не из-за ее гипотетической мучительности — болевую чувствительность в этой области я давно уже утратил. И все же мой брак оставался моим личным делом, моей тайной. Но Лоуренс спустя одну или две недели знакомства взял быка за рога:

— Я смотрю, вы еще носите обручальное кольцо.

— Ну так я еще женат.

— Правда? Но где же ваша жена?

Не прошло и минуты, как я выболтал ему все щекотливые подробности: что Карен сбежала с Майком, который со времен армии был моим лучшим другом, а после демобилизации стал еще и партнером по медицинской практике. Что теперь она живет с Майком и что процесс расторжения брака застопорился из-за моего бегства сюда, так что по документам мы покамест муж и жена.

— И когда все это завершится?

— Не знаю, — сказал я. — Месяцев через шесть, наверно. Недавно она активно взялась за дело, и процесс сдвинулся с мертвой точки. Кажется, они хотят поскорее выехать за границу.

— Она снова собирается замуж?

— Полагаю, для того ей и понадобился развод.

— За этого типа? Вашего армейского друга?

— За Майка? Ja, она по-прежнему с ним. Говорит, что он ее любовь на всю жизнь.

— Фрэнк, он никогда не был вашим другом, — торжественно провозгласил Лоуренс. — Настоящий друг никогда бы так с вами не поступил.

— Да, Лоуренс, я это сознаю.

— Я никогда бы так не поступил. Никогда на свете.

— Похвально.

— Я не стал бы больше носить кольцо, — сказал он. — Почему вы его носите, Фрэнк?

— Не знаю, — сказал я. — Привычка.

Но золотой блик на моем пальце был скорее символом, чем привычкой. Я спрятал его, сжав руку в кулак.

Уверяя: «Я никогда бы так с вами не поступил», Лоуренс имел в виду, что он мне настоящий друг. Полагаю, он воспылал ко мне симпатией чуть ли не с первого дня знакомства. Но эта привязанность не была взаимной. Для меня Лоуренс был просто соседом по комнате, человеком, который временно вторгся в мою жизнь, нарушив ее устоявшийся уклад.

И все же я поймал себя на том, что провожу с Лоуренсом много времени. Отчасти не по своей воле — в комнате или на работе мне было некуда от него деться. Но и в часы досуга — почти бессознательно — мы стали составлять друг другу компанию. Игра в пинг-понг стала для нас вроде ритуала. Раньше я никогда не засиживался в уголке отдыха — очень уж уныло там было. Но оказалось, что перекидываться пластмассовым шариком и бессвязными замечаниями даже приятно. Наши разговоры обычно походили на пинг-понг: пустопорожние, бесцельные. Способ скоротать время.

Иногда мы вдвоем отправлялись в буш. Я уже много лет не ходил в походы, но теперь они возобновились. Не помню уж, кому принадлежала идея — мне или ему, но именно он раздобыл большую карту нашего района. Обычно карта висела на стене над кроватью Лоуренса, но хотя бы раз в неделю он снимал ее и размечал маршруты на выходные. Прихватив сандвичи и пиво, мы бродили по тропам. Я показывал ему то, что запомнил по давним прогулкам, водил по живописным местам. В буше мы обычно чувствовали себя привольно, хотя Лоуренса всегда немного нервировала дикая природа.

По вечерам мы все чаще и чаще захаживали к Маме Мтембу. Конечно, посещения бара не были мне в новинку — мало ли я там бывал! Но раньше я появлялся у Мамы от случая к случаю и долго не засиживался; по вечерам в баре становилось, по моим меркам, слишком тесно и дымно. Как правило, туда сбредались все свободные от дежурства сотрудники больницы; вынужденное панибратство за кружкой пива было выше моих душевных сил. Но теперь, в обществе Лоуренса, атмосфера бара почему-то казалась мне более гостеприимной.

У Мамы Мтембу в нерабочее время служебная иерархия ничего не значила. Повара Темба и Джулиус были на равных с Хорхе и Клаудией. Иногда за столик запросто подсаживалась даже доктор Нгема, хотя ее присутствие вносило легкую ноту неловкости. Сам я никогда до конца не расслаблялся, но, отчасти переняв незакомплексованность Лоуренса, стал держаться не так отчужденно, как раньше.