Виктор Ерофеев - Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели Страница 10

После этого в «Золотом шаре» мы уже сидели в разных углах. Она с наплевательски-разухабистым видом изо всех сил «снималась». Клюнул кент по СИЗо Федюха, вот уж действительно настоящий плейбой и бонвиан, он увез ее в сизую даль. Утром она мне позвонила: «Этот скотина, твой дружок, меня вчера избил, платье разорвал, изнасиловал, уголовник проклятый, я ему этого не прощу никогда, мое лучшее платье, сволочь, синяк во всю ногу, иду и пишу заявление в милицию, пусть его засадят, гада, мое лучшее платье, оно восемнадцать тысяч стоит, когда еще куплю, если он думает, что можно измываться над честными женщинами…», — преувеличенно визгливые, капризные интонации, и никакого хохота.

Я перепугался, рванул к Федюхе. Рассказал. Он только рассмеялся: «Да ты что? Сама разделась, сама все сделала, у меня и свидетели есть. Между прочим, всю ночь бакланила только о тебе, когда узнала, что я тебя знаю, страшно испугалась и сразу убежала домой. Ничего, завтра подъезжает один авторитет, он ей, помойке, позорный глянец наведет, во всю щеку!» Тут я струхнул за нее. Стал отговаривать Федюху.

Напился в «Шарике». Сонька вытащила меня оттуда за шкирку, дала нюхнуть чего-то едкого и со страшной силой повлекла. Лицо — как сейфа дверца — несгораемо, непробиваемо, на засов задвинуто и опечатано с грифом «Совершенно секретно». Она притащила меня на вокзал, установила меня посередь площади и с мрачной решимостью набросилась на меня с лобзаньями и обниманьями. Передо мной в едкой дымке пролетел Федюха, бледнее поганки, в росинках пота, не поздоровался: прогарцевали стройными колоннами какие-то добры молодцы со злыми лицами, у каждого топорщится левая подмышка. Подошел кто-то с гитарой, посмотрел сочувственно сквозь толстые очки, сказал: «Ты что, не знаешь, она ж его подруга». Отвалил, обернулся и перекрестил на прощанье. Последнее, что помню — расстрел в упор долгим взглядом из горбатого «Жопорожца», над взглядом парня — лоб, обожженный кислотой.

Очнулся в трезвователе. Накостыляли как следует. Выпроводили вежливо, не взявши штрафу.

Голову сломал, что это за финт ушами был на всеобщем вокзальном обозрении.

Бабуля моя сделала разворот на сто восемьдесят градусов и теперь с чувством глубокого удовлетворения повествовала о свежих Сонькиных приключениях, рассказанных ей какими-то неведомыми мне подругами тревожной молодости. С радостным ужасом говорила, что спасла меня от нее. Так я узнал, что Сонька обворовала свою лучшую подругу, в драке порезала своего папу, заманила в притон шестерых парней, совратила там и, заявив, что ее группово изнасиловали, вымазживает теперь с несчастных родителей этих несовершеннолетних детишек большие деньги, но в милиции все смеются ей в лицо, потому что знают ее как облупленную и собираются сажать за совращение малолетних.

В «Золотом шаре» Сонька теперь изо всех сил меня не замечала и громко, так, чтоб все слышали, клеймила воровку-подругу, малолетних насильников, хулигана-отца. Поговаривали, что она поступила в театр оперетты.

И вдруг — звенящая пустота в «Золотом шаре» и особенно вокруг меня. Сонька пропала, и заведению досталась участь красивого лица, которое обездолено на всего один, но такой передний зуб. Вынута дверь, и сквозняки-косяки гуляют по мира зданию.

Бабушка испуганно замолкла со своими разоблачениями. У себя на столе я обнаружил бережно вырезанный из местной сплетницы некролог. УВД области с глубоким прискорбием сообщает, что при исполнении служебных обязанностей погибла капитан внутренней службы Софья Борисовна Бонами. За активное участие в ликвидации группы распространителей наркотиков М. Рябчикова она награждена орденом «За личное мужество» посмертно. И т. д. и т. п.

Меня затрясло. Я поехал на похороны. На кладбище не оказалось ни оркестров, ни салютных солдатиков, ни вообще людей в форме. Огромная толпа разношерстных мужчин в лохмотьях и смокингах, бичи и артисты театра, люмпен-антиллигенты и какие-то звероликие самцы, но все странно тихие и трезвые.

Подошел Саддам с усами, сбритыми или снятыми, весь с иголочки. Заговорил неожиданно интеллигентно, внятно, без южнорусского акцента. «Без сомнения, это грубая провокация или дезинформация, наводят тень на ясный день. Счеты сводят или глупая шутка. Никто и не слышал сроду о какой-то там внутренней службе». Я нервно подхихикнул: «Да, да, конечно».

…За закрытым гробом шел чинный, благородный Борух Измайлович в непонятной старинной форме с ромбами в петлицах и с коллекцией всех орденов бывшего лагеря социализма, плывущей сквозь полдень на мощных грудях. Рядом Софьина дочка с жутким косящим глазом и коленями нимфетки-конфетки, под платьем — пипетки, вся в непонятной ухмылке.

Раздался рев, в толпу ворвался кадиллак, из его окон что-то брызнуло и ударило по гробу очередью, бронебойным. Вся толпа мигом рухнула, растекшись в пыли, как на учениях спецназа. Из кустов в ответ робко захлопали пистолетики. Кадиллак взорвался.

Над полегшими мужиками гордо пронеслась юная дева и припала к истерзанным останкам, осторожно оберегая поцелуями ее ноги, руки, сердце, скальп. Деву подняли с земли два белохалатника и отвели в подъехавший членовоз.

Мы с Саддамом стояли в стороне. Что-то прожужжало приветливо и распахнуто мне прямо в грудь и клюнуло под сердце. Такую тоску испытал я вдруг по Соньке.

Теперь — тот свет, откуда шлю всем огненный привет. Здесь я ее не встретил. Соня, Сонечка, Софьюшка, Софочка… София… И это худшее наказание.

Павел Пепперштейн

ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ОРГИИ

Зиккурат! Зиккурат!

Аккуратный зиккурат!

Оргию решено было устроить в здании бывшей школы — стандартное здание: два одинаковых блока, соединенные стеклянным коридором.

На втором этаже второго блока имелись два больших зала с огромными окнами — бывший актовый зал и бывший зал для занятий физкультурой. Залы были, в общем, в хорошем состоянии, но все же кое-где проступали следы обветшания. В актовом зале, в углу, валялся золотой пионерский горн, за дощатой сценой стоял стыдливо сдвинутый туда белый бюст Ленина. В физкультурном зале, как и во всех физкультурных залах, лежали сложенные большими стопками кожаные маты, пылились шведские стенки и другие гимнастические тренажеры. Решено было сделать во всем здании ремонт. Бригада из Финляндии быстро справилась с задачей. Поскольку было начало сентября, в залы внесли множество старинных медных тазов, начищенных до блеска и наполненных различными сортами яблок — в тот год был отличный яблочный урожай. Что же касается цветов, то в их отношении решили проявить сдержанность — ограничились огромными букетами белых хризантем и астр. Роз не было вообще. Актовый зал украсили знаменами: здесь были всякие — и советские парадные из красного бархата, и императорские штандарты, расшитые парчой, и российские шелковые, с золотыми кистями, и отмененные флаги бывших республик СССР и социалистических стран Европы и Азии, а также новые флаги этих государств. Были также старинные флаги — копии знамен и штандартов Наполеона. Бюст Ленина, скромно выглядывающий сбоку из-за занавеса, был полностью увит орхидеями. Стены актового зала были затянуты красным бархатом, кое-где стояли большие живописные полотна — именно стояли, а не висели: как будто их только что закончили. Это и в самом деле было так, они даже источали запах масляной краски и скипидара. На одном из полотен изображен был король экзотического острова — толстый мулат в камзоле XVIII века, простирающий руку над порослью крошечных манговых деревьев. За его спиной застенчиво улыбались восемь его дочерей. На другом полотне изображен был хоккейный вратарь, облаченный в свои тяжеловесные доспехи, приготовившийся оборонять ворота своей команды. Третья картина была портретом девочки-фигуристки на коньках, в коротком платье, которая с испуганным и почтительным лицом склонялась над божьей коровкой, сидящей на кончике ее пальца. На льду лезвиями коньков было написано:

Улети на небо, принеси мне хлебаЧерного и белого, только не горелого.

Физкультурный зал оставили совершенно белым, пустым, без каких-либо украшений. Шведские стенки, тренажеры и маты — все осталось на своих местах. Здесь устроители ничего не прибавили от себя.

Кроме простого дачного рассохшегося деревянного столика в углу, на котором стоял большой медный самовар с чаем. Там же горкой возвышались чашки для чаепития — все специально подобранные, немного попорченные, с коричневыми трещинками, пересекающими иной раз синеватый цветок на фарфоровом боку чашки. Здесь же находилось серебряное блюдо с лимонами и хрустальная сахарница, наполненная кусковым сахаром. Под столиком десять железных ведер, наполненных холодной водой из святого источника. Кроме этой холодной воды, которую можно было черпать железными кружками, горячего чая, яблок и молока, налитого в хрустальные бокалы, не было поначалу никакой другой еды и других напитков. Не было алкоголя, никаких табачных изделий, а также никаких наркотиков — все участники оргии должны были быть трезвыми, чтобы не повредить эффекту оргиастической свежести.