Ричард Йейтс - Пасхальный парад Страница 10

— …а как тебе известно, партия рояля в этой сонате одна из самых сложных в мире. В техническом отношении.

— Ты еще и музыкант?

— В некотором роде. Я был так называемым одаренным ребенком, а когда выяснилось, что исполнительского таланта у меня нет, я взялся за сочинительство. Изучал композицию в «Истмане», пока не понял, что здесь мне тоже ничего не светит, и тогда забросил музыку окончательно.

— Наверно, это очень тяжело… вот так бросить то, чем ты жил.

— Да уж, мое сердце разбилось. Хотя мое сердце тогда разбивалось в среднем раз в месяц, так что это был лишь вопрос степени. Что ты хочешь на десерт?

— А сейчас твое сердце как разбивается?

— Мм? Уже реже. Два-три раза в год. Так как насчет десерта? У них здесь отличная пахлава.

Пожалуй, он ей нравился. Если не считать жира на губах, которые он, впрочем, вытер, прежде чем навалиться на пахлаву. Никто из ее знакомых мальчиков не обладал такими широкими познаниями, не умел так хорошо обосновать свою точку зрения (вот кто был настоящий интеллектуал!), не был настолько зрелым, чтобы позволить себе самоиронию. В том-то и вся штука: он не был мальчиком. Ему уже стукнуло тридцать. Он пришел в согласие с этим миром.

Идя по улице, она почти прильнула к его руке, а когда они остановились перед ее подъездом, она спросила, не хочет ли он подняться к ней на чашечку кофе. Он попятился, явно удивленный таким поворотом.

— Нет. Нет, нет, спасибо. Как-нибудь в другой раз.

Он ее даже не поцеловал, только улыбнулся и как-то неуклюже помахал ручкой. Поднявшись к себе, она долго ходила по комнате, засунув в рот костяшку пальца, и все пыталась понять, какую же она совершила ошибку.

Но через пару дней он ей позвонил. В этот раз они пошли на Моцарта, а когда вернулись, он сказал, что, пожалуй, не отказался бы от чашечки кофе.

Он сел на диван-кровать, который она вместе с матерью купила на распродаже Армии спасения, а она, хлопоча на кухне, решала для себя трудный вопрос: должна ли она сесть подле него или на стуле, по другую сторону журнального столика. Она выбрала первый вариант, но он, кажется, никак не отреагировал. Когда она откидывалась назад, он подавался вперед, чтобы помешать свой кофе, и наоборот. Говорил он не переставая — о концерте, о войне, о мире, о себе.

Она взяла сигарету (надо же было чем-то занять руки) и только успела ее зажечь, как он на нее набросился. Искры полетели на ее волосы и на платье, она вскочила, лихорадочно отряхиваясь, а он рассыпался в извинениях.

— Господи прости… вот увалень… вечно со мной случаются такие… представляю, что ты сейчас про меня думаешь…

— Ничего. Просто ты меня испугал.

— Знаю… я… ради бога, извини.

— Да нет, ничего страшного.

Она избавилась от сигареты и снова села рядом, и на этот раз он без особых проблем сумел ее обнять. Целуя ее, он весь порозовел, и еще она заметила, что он не спешит нащупать ее грудь или бедро, как это делают все парни; ему хватало объятий и поцелуев, которые он сопровождал тихими постанываниями. В какой-то момент он оторвался от ее губ и спросил:

— Во сколько у тебя завтра первая пара?

— Не важно.

— Как это — не важно? Время позднее. Пожалуй, я пойду.

— Нет, останься. Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты остался.

Только после этого он приступил к решительным действиям. Со стоном сорвал с себя пиджак и галстук и швырнул их на пол, потом торопливо помог ей расстегнуть платье. Она наскоро разобрала диван-кровать, и через пару минут они уже сплелись в клубок, тяжело дыша и вжимаясь друг в друга. Его теплый массивный торс, хотя и мягкий на ощупь, выдавал силу.

— О, — стонал он. — О Эмили, я люблю тебя.

— Не надо, не говори этих слов.

— Но почему, если это правда. Я люблю тебя. Он присосался сначала к одному ее соску, потом к другому, а в это время руки ласкали ее тело. Так продолжалось долго, после чего он сполз с нее и затих.

— Эмили?

— Да?

— Извини, но… я не могу. Со мной это иногда случается. Ступор.

— А…

— Ужасно неловко. Бывают такие… Ты меня ненавидишь?

— Ну что ты, Эндрю.

С глубоким выдохом, как будто из матраса выпустили воздух, он приподнял свое грузное тело и медленно спустил ноги на пол. Вид у него был такой подавленный, что она обвила его руками сзади.

— Как здорово, — сказал он. — Держи меня так. Это правда, что я тебя люблю. Ты прелесть. Ты милая, добрая, цветущая, и я тебя люблю. Просто сегодня у меня… не стоит.

— Ш-ш-ш. Все хорошо.

— Скажи мне правду. В твоей жизни такое уже бывало? Когда у мужчины не получалось?

— Конечно.

— Ты это говоришь, чтобы меня успокоить. С твоей стороны это очень мило. Эмили, послушай. Такое случается со мной редко, ты мне веришь?

— Разумеется.

— Обычно я в полном порядке. Господи, иногда я до того завожусь, что меня невозможно…

— Ш-ш-ш. Все нормально. Просто не самая удачная ночь. Ничего, будут другие.

— Обещаешь? Правда?

— Конечно.

— Вот и прекрасно. — С этими словами он развернулся и заключил ее в объятия.

Однако все их дальнейшие попытки на протяжении недели — ночные, дневные, утренние — не увенчались успехом. В памяти осталось ощущение борьбы, жаркой, потной, и простыни, пропахшие их телами.

Несколько раз она говорила, что это, наверно, ее вина, а он отвечал, что своими словами она только усугубляет ситуацию.

Однажды он был почти у цели: она уже почувствовала его в себе.

— Вот! — сказал он. — Господи, вот, вот… — Но уже в следующее мгновение он из нее выскользнул и, придавив ее всем телом, не то всхлипывая, не то тяжело дыша, запричитал: — Сорвалось… сорвалось…

Она погладила его по влажной шевелюре.

— Это была волшебная минута.

— Спасибо на добром слове, но что уж тут волшебного. Это было всего лишь начало.

— Вот именно, Эндрю. Начало положено, и в следующий раз мы добьемся большего.

— Господи. Вот и я так говорю. Каждый раз, возвращаясь от тебя в этот убогий, жестокий, визгливый мир, я говорю себе: «В следующий раз я добьюсь большего». А заканчивается одним и тем же. Всегда — одним и тем же.

— Ш-ш-ш. Давай просто поспим. А утром попробуем…

— Утром будет еще хуже, сама знаешь.

В разгар февральской оттепели он позвонил ей и объявил о том, что принял решение. Разговор был не телефонный, поэтому он предложил встретиться в Вест-Энде в четыре тридцать.

Она нашла его одного за стойкой бара, с кружкой пива, одна нога на подставке. Он повел ее в кабинет широкими шагами и, судя по всему, расслабленный. Она замечала это в нем не первый раз: встречая ее в баре или где-нибудь на углу, он двигался как атлет на отдыхе.

Он уселся к ней вплотную и, держа ее за руку в перерыве между первой и второй кружками, рассказал, что он решил обратиться к психоаналитику. Телефон он взял кое у кого «на факультете», уже договорился о первом визите и настроен посещать врача два-три раза в неделю, не важно. На это уйдут все его сбережения и часть зарплаты — возможно, ему даже придется одолжить деньги, — но иного пути нет.

— Это… это очень смелый шаг, Эндрю. Он стиснул ее ладонь.

— Не смелый шаг, но акт отчаяния. Наверно, надо было сделать это давно. А теперь, Эмили, самое трудное: мне кажется, пока я прохожу терапию, нам лучше не видеться. Как минимум год. После этого я тебя найду, но к тому времени у тебя наверняка появится кто-то другой. Мне остается только надеяться на то, что ты будешь свободна. Видишь ли, Эмили, я хочу на тебе жениться, и если…

— Ты хочешь на мне жениться? Но ведь ты даже не…

— Не надо. — Он закрыл глаза со страдальческой гримасой. — Я знаю, чего я не сделал.

— Я не это собиралась сказать. Ты даже не сделал мне предложение.

— Ты самая милая, добрая, цветущая девушка из всех, кого я знал. — Он обнял ее за плечи. — Не сделал, и это естественно в таких обстоятельствах. Но через год, как только я стану… сама знаешь… я вернусь и сделаю тебе такое предложение, о каком ты даже не мечтала. Ты меня понимаешь, Эмили?

— Да хотя… в общем, да, понимаю.

— Вот и чудесно. А теперь пойдем отсюда, пока я не расчувствовался.

Денек был хороший. Молодые парочки высыпали на бульвар, чтобы насладиться обманчивой весной. Он быстро повел ее к цветочному магазину на углу.

— Сейчас я посажу тебя в такси и отправлю домой, — сказал он, — но сначала я куплю тебе цветы.

— Но это глупо. Я не хочу.

— Хочешь. Жди здесь. — Он вышел из магазина с десятком желтых роз и всучил ей букет. — Вот. Поставь их в воду, чтобы помнить обо мне, по крайней мере пока они не завянут. Эмили, ты будешь по мне скучать?

— Конечно.

— Считай, что я отправился на фронт, как лучшие из тех, кого ты знала. Ну, всё. Без долгих прощаний.

Он поцеловал ее в щеку, вышел на улицу совсем не вяжущейся с его обликом походочкой атлета, поймал такси и открыл перед ней дверь. В его слегка рассеянных глазах сквозила улыбка.