Катерина Шпиллер - Дочки-матери: наука ненависти Страница 10

«— Вот возьми и скажи мне, дуре, — кричит Соня, — она что, на самом деле существует, любовь?

— Замолчи, — тихо сказала мать, удивляясь, чего это ее колотит, будто она на обрыве, и еще одно Сонино слово и она — раз, и с концами вниз головой».

Да, ма, да, именно так и было — какое попадание! От твоих злых и грязных слов о моей любви я чувствовала именно это: мне казалось, что я лечу в пропасть с обрыва, а толкнул меня туда самый близкий и родной человек — мать. Ты вываляла мою любовь в такой грязи, что мне после разговоров с тобой об всём происходящем реально становилось плохо… Ещё не зная моего избранника, не познакомившись с ним, ты выдала мне до омерзения знакомые клише злобных и завистливых баб, которые мелют языками о «богатеньких», нашедших себе жён помоложе, то есть — купивших себе молодуху (это я-то молодуха в свои под 40, с пятнадцатилетней дочерью?) и об этих самых молодухах — прожжённых шлюхах, ищущих лёгкой жизни. Тебя не останавливали ни мои горячие слова о нашей духовной близости, ни о его необыкновенной нежности и заботе… ни мои уверения, что мне сроду в жизни не было так легко и интересно с кем-то еще, ни мои сияющие от счастья глаза. Ты злилась. Злилась и ненавидела.

Я тебе говорила о том, что любовь есть, я теперь точно это знаю! А ты меня ехидно спрашивала, запишет ли он на меня купленную для нас квартиру. Я спотыкалась, терялась, не знала, что отвечать… потому что не об этом были наши с ним думы тогда: мы строили новую жизнь, искали способы минимизировать трагедию (ха, тогда я думала, что трагедию!) для моего бывшего мужа, каждый день по много часов говорили о моей дочери — как всё сделать лучше для неё, как не испортить ей жизнь. Говорили о вас, о моих родителях: как устроить лучше вашу с ним встречу… А ты интересовалась, на какие шиши можно рассчитывать да что мне с этого перепадёт. Но в своей книге ты, как опытный шулер, передёрнула карты, и твоими словами заговорила дочь. А «святая» мать не могла слышать страшные и циничные дочкины реплики о любви, которой и не существует по её мнению. Мать страдает, ах, плачьте, люди добрые, над поруганной святостью старшего поколения! Как гнусно, лживо, лицемерно! Всё-таки по этим делам ты мастер: лицемерить и передёргивать. Читатели тебе поверили? Замечательно! Все наши близкие-родные — тоже? Браво!

В этой же книге есть ещё один твой новый рассказец — и всё в ту же дуду. Теперь уже герой — мужчина, у которого неудачная дочь (естественно!) и очень удачный сын (ну, разумеется!). То есть, даже не сын, а пасынок, да к тому же сын женщины, которая старше — ну, какие ещё могут быть сомнения, что речь опять и снова о нас, о нашей семье! Ты никак не можешь отрешиться и воспарить, ма, какой же ты, к чертям, творец? И вот буквально один абзац из этого рассказика, где герой размышляет о себе и своей семье:

«Какой он оказался умный, что взял тогда, в другие, строгие к отклонениям времена, женщину на восемь лет старше, да еще и с ребенком. Вон сидит ребенок-бугай, глушит белую по-черному, но компьютерщик классный, в десятке лучших в Москве, в самом «Газпроме». Загородный дом, две машины и все полагающиеся прибамбасы. Дочь Настя исходит завистью: ее муж — рядовой врач, а сама она никто и звать никак. Всю жизнь хочет обдурить судьбу и словить удачу задаром, нашармачка. Теперь вот при живом муже ищет в Интернете богатого иностранца. Но клева нет».

Глушит белую по-чёрному — это правда про братика моего единоутробного. И глушит, и глушит уже много лет, даже семью с работой на этом потерял. И с чего ты взяла, что он классный специалист? Это он тебе сказал? И ты поверила? Да он уже давным-давно и квалификацию свою пропил, и знания, если они у него были. Но этого ты про своего любимца никогда не скажешь, не напишешь. Весь мир должен знать, что твой сын — самый успешный, умный и прекрасный мужчина не планете. А что пьёт — так кто ж из настоящих русских, талантов и умниц, не пьет? Нормально.

А вот Настя — никто и звать никак. Чего бы она ни добилась в этой жизни, где бы ни работала, чем бы ни занималась. Даже если она — главный редактор журнала — мы это проигнорируем, журнальчик-то маленький. Это же фигня — правда, ма? Ты никогда не уважала ни одну из моих работ — ни редактором, ни ведущей эфира на радио, ни главным редактором. Всё это казалось тебе ерундой и просто приятным моим времяпрепровождением. Неважно даже, что за это неплохо платили. Я всё равно оставалась для тебя пустым местом. Той, которая хочет исключительно пилить ногти и лежать на диване. Для тебя существовал только такой образ дочери и другого ты не принимала, не видела. Я могла в лепёшку расшибиться и стать Римским папой, но и это на тебя не произвело бы впечатления. Ты нашла бы, где подвох, почему я не то, за что себя выдаю и всё равно презирала бы меня и мою деятельность.

Ты сделала ужасное: предала моё полное к тебе доверие. Да, я рассказывала тебе, что в Интернете ищу знакомств. Я говорила тебе, что умираю от одиночества рядом со своим мужем, что не люблю его, что мне тоскливо и страшно. И вот, как ты интерпретировала эти мои признания… Спасибо. Очень «порядочно» и «интеллигентно» с твоей стороны! Вряд ли в этой жизни меня предавали больше.

И ещё одна фраза из рассказа, вложенная в уста героини твоего поколения:

«А Настя так и порхает без заботы и труда? Смотри! Схарчит она твою квартиру. Сейчас все дети — людоеды».

Бедная ты, бедная! Тебе, ма, вообще не надо было иметь детей. Ты это понимаешь? Никогда. Ни за что. Ты и дети противопоказаны друг другу. Жаль, что ты этого не понимала в молодости. Хотя, возможно, понимала, но поступала, как «надо», шла на поводу у общественного мнения, при этом ненавидя это общество, его требования да и детей заодно. Только вот к сыну у тебя какие-то чувства всё-таки появились, возможно, к твоему великому удивлению. Но воспитать его нормальным человеком ты всё равно не сумела: конченный он, мама, конченный. Алкаш и проходимец, извращенец и болван. Ты знаешь, о чём я…

Гоша… Брат — любимый, сильный, взрослый. Несмотря на то, что было… ты знаешь, что было, ма… я всё детство гордилась перед подружками, какой у меня брат. А они, дурочки, завидовали. Потому что не знали…

…Не знали, как он всегда орёт на меня по любому пустяку. Как обзывает меня гадкими словами, среди которых «дура» — самое мягкое. Как лупит меня по затылку, если только я пытаюсь возражать против его хамства. Как я всегда ему мешаю и раздражаю его, что бы я ни делала, где бы в квартире ни была, просто тем, что я есть, живу, дышу. Как он всегда смотрит на меня — презрительно, брезгливо, иногда даже с отвращением. Да, ма, только так и было. Ты разве не знала? Я-то воспринимала это как норму, я другого отношения не ведала, думала, что всё правильно, старший брат так и должен вести себя с младшей сестрой — тем более, что я такая противная (уж это благодаря тебе я хорошо усвоила с самого малолетства). Поэтому мне и в голову не приходило жаловаться, когда он бил или обзывал меня. Или приходило? Я не помню… Неужели ты ничего не замечала, не знала, не хотела знать? У нас с Гошкей никогда не было нормальных отношений, и я никогда не чувствовала его… братом, ближайшим родственником. Разве это не твоих рук дело, ма? За всю жизнь он ни разу не поздравил меня ни с одним праздником, даже с днём рождения, не подарил ни единого подарка. И, ты знаешь, когда, к примеру, кто-то обижал меня во дворе, мне даже в голову не приходило пожаловаться старшему брату! И я не кричала обидчику, что вот, мол, всё брату скажу… Я знала, что на мою жалобу он ответит своё любимое «Да пошла ты…» и на этом всё закончится.

Я часто слышала от тебя, что Гошка — красивый. Я верила этому, как верила всегда каждому твоему слову. Но сама этого не видела. Мне он казался неприятным, его черты ассоциировались у меня с грубостью, хамством и презрением. А уж масляные глазки и постоянные пошлости, вечно вываливающиеся из его рта, коробили мой девчачий слух. Но ты смеялась, отец тоже ржал, а я чувствовала себя дурой. Да, наверное, я и была дурой, только я была ещё маленькая. Вы для меня были олимпийскими богами — и ты, и отец, и Гошка, а я была вечной уродкой-замарашкой, особенно по сравнению с прекрасным принцем Гошенькой. Это уже много лет спустя я с удивлением узнала от людей, что на моих детских фотографиях я выгляжу очень даже симпатичной и даже красивой.

Когда я поняла, что не люблю брата? Когда наши с ним чувства стали, наконец, взаимными? Наверное, когда я совсем выросла и осознала всё, что вы со мной проделали, пока я была ребенком и подростком. Только тебя с отцом я никак не могла перестать любить — ну не получалось! А вот Гошку я… нет, не возненавидела, но уж точно любить перестала. Мне стало на него плевать. Хотя, вру, наверное… Ненависть появилась всё-таки, но я могла держать её в узде, могла… Ровно до того момента, пока не началась ваша вакханалия вокруг моего второго брака. Теперь я уже не вижу смысла удерживать свои чувства. Я, благодаря во многом именно тебе, заново мысленно пережила и переосмыслила весь свой детский опыт.