Ян Козак - Адам и Ева Страница 10

Наконец в трубке прозвучал ее глухой, какой-то сдавленный голос:

— Приезжай, Адам.

Какой чудесный день! И как раз на девятое мая! Такой же солнечный и свежий, как в сорок пятом. Радостные картины окончания войны с самого утра немыслимым образом переплетаются с нетерпеливым ожиданием встречи с Евой. Эти чувства напоминали тогдашнее мое представление о счастье. Страстное напряжение, охватывающее при мысли, что ты на пороге новой жизни.

Ева…

Мы пошли на Ржип. В конце концов. На несколько месяцев позднее того, как я впервые предложил ей подняться на эту могучую, славную своей историей гору.

Яркий солнечный день так и манил на прогулку.

Взявшись за руки, мы шли по тропинке, вившейся средь молодо зеленеющего поля. В небе заливались жаворонки, ласковое солнышко обнимало нас. Теплая Евина ладонь, которую я держал в руке, согревала мне сердце. Не сводя друг с друга глаз, мы говорили не умолкая, особенно я.

Ведь Ржип — это тот уголок, где прошло мое детство. Ева внимательно слушала.

А я рассказывал, как детьми мы играли тут в войну. Мы или обороняли, или захватывали дорогу на Ржип. С отцом нам случалось здесь и браконьерствовать — мы ставили силки на зайцев. Ну а уж сколько здесь грибов! Пропасть!

Я говорил без умолку, чтобы скрыть бурю, что бушевала во мне. И не была ли моя болтовня ее проявлением? Скорее всего, именно так. Да, конечно, это было так.

А Ева с увлечением слушала. Изредка даже весело, заговорщицки смеялась. Особенно когда я рассказывал о своих юношеских романах. Разыгрывались они как раз здесь. Это забавляло ее. Но вдруг, остановившись, она окинула меня сияющим, искрящимся взглядом и с вызовом сказала:

— Каков гуляка! Может, ты и до сих пор этим увлекаешься? Вот уж я бы этого не позволила!

И рассмеялась.

Да, так и заявила: «… уж я бы этого…» А ведь я признавался всего лишь в своих ребяческих увлечениях. Мне почудилось? Вряд ли, в ее словах, в самом тоне, каким они были произнесены, звучало тщательно скрываемое беспокойство. Фраза была сказана не просто так, а с каким-то тайным значеньем. Каким? В голосе Евы чувствовалась настороженность. Нет, я не ошибся. В ней словно что-то застыло от страха. Не заговорила ли тут ревность? Но ревность — и Ева? Ведь она скорее склонна к кокетству. Меня ее выпад ободрил и обрадовал.

— Вот уж нет! — с жаром оправдывался я. — Ни в коем разе, нет, Ева.

Я с наслаждением вслушивался в звучание ее имени, в доверительную близость этого обращения.

Словно спохватившись, что проболталась, Ева поспешно попыталась откреститься от сказанного.

— Нет, я другое имела в виду. — (Выдала-таки себя!) — Я тебе верю. Мне хотелось бы знать о тебе все, как можно больше. Да, да, продолжай, Адам.

Нас обоих охватило волнение. Больше всего мне хотелось сейчас сжать ее в своих объятьях. Но я никак не мог справиться с самим собой, еще не свыкся с этим ее переходом от долгого, как вечность, молчания к внезапной просьбе: «Приезжай, Адам!» Меня не оставляло чувство робости и смущения. С той самой минуты, когда она таким доверительным и мягким, неподражаемо женским движением, залившись легким румянцем, непринужденно вложила ладошку в мою руку и когда я неуверенно пожал ее. Присутствие Евы радовало и одновременно сковывало меня.

Нарушив ход моего рассказа, она сбила меня с толку. О чем, собственно, я говорил?

Мы медленно поднимались к подножью Ржипа разъезженной полевой дорогой, которая тянулась невдалеке от длинной липовой аллеи. Здесь начинался отлогий склон, поросший травой, редкими кустами шиповника, терновником и цветущим боярышником. То там, то сям попадались старые одичалые черешни. Каждый шаг рождал воспоминания детства. Детские шалости и проказы…

Ева легонько сжала мне руку.

— О чем ты задумался? Скажи! — потребовала она и застала меня врасплох.

— Взгляни, этот дикий пустынный склон — роскошная, но бесполезная декорация! Ты не находишь, Ева? В такой-то местности! А ведь здесь можно было бы разбить сад. Как по-твоему? Сад у подножья горы Ржип… — Я пришел в восторг от своей неожиданной идеи… Она осенила меня во время прогулки с Евой!

— А не прихоть, не причуда ли это, Адам? Мне здешние кустарники по душе. Я люблю шиповник и боярышник. И акации тоже… Девчонкой я любила обсасывать их цветы… сердцевина у них такая сладкая… А цветущий шиповник… Зимой его красные плоды так трогательно выглядывают из-под снежных чепцов. Я любила дохнуть на них и смотреть, как подтаивает снег. Мне казалось, что шиповник роняет слезы. — Ева рассмеялась и в шутку заключила: — А тебе бы все только пересадить да окультурить!

Я чуть помолчал. Она говорила со мной так доверчиво, задушевно, будто исповедовалась.

Но идею свою я начал защищать. Причуда? Фантазия? Да ведь наш первый сад мы так вот и заложили… Ева снова пожала мне руку и задала несколько вопросов. На удивление конкретных… Ну да, конечно. Ведь она все понимает. Все-таки специалист. Потом задумалась.

— Я тебе не надоел? Извини, пожалуйста…

— Да нет, с чего ты взял!

Мое извинение смутило Еву, ее щеки полыхнули румянцем.

— Мне нравится, когда ты так воодушевляешься, — сказала она, понизив голос.

Как будто приласкала меня.

Мы поднялись на вершину Ржипа. Беловатая опоковая ротонда. Остановились возле нее. Да, да, это все та же часовенка. В свое время князь Собеслав повелел поставить ее в честь своей победы, он наголову разбил тогда войска немецкого князя Лотаря. Ротонда, конечно, еще романского стиля и напоминает сосочек на прекрасной округлой груди горы. Сказать или нет? Нет, лучше промолчу.

Я вел Еву дальше. Еле заметной, почти тайной тропкой, что вилась среди буйного кустарника, под раскидистыми, зазеленевшими уже буками, мы прошли к северному скалистому боку горы.

— Вот оно, это место.

Я обещал Еве показать мой с детства любимый уголок.

Отодвинулся, уступая ей дорогу: для двоих тропинка была чересчур узка.

Невольно вскрикнув, Ева обмерла:

— Какая красота!

Для нее это было полной неожиданностью. Лес вдруг обрывался… И открылось каменистое, до зубчатых скал обнаженное тело горы. Кроны буков, окружавших подножье Ржипа, виднелись глубоко под нами. Полуденный воздух был напоен густым ароматом леса, кустарника, прогретого мха и богородской травки, которая взобралась даже сюда, на замшелые базальтовые отроги.

Ева молча огляделась.

Она никогда не бывала здесь раньше. Пейзаж покорил ее сразу, она не могла налюбоваться видом, вширь и вдаль открывавшимся перед ней.

— Что за прелесть! — прошептала она.

Я следил за изменчивым выражением ее взволнованного лица. Когда она поворачивала голову, озираясь вокруг, свет, причудливо скользя, освещал скулы, щеки, губы. Пушистые и блестящие волосы — наверняка вымыты накануне — приятно пахли.

Я был счастлив, что Ева оказалась тут впервые вместе со мною. «Вот она, рядом, — твердил я себе. — Со мною, в моем с детства любимом уголке. Мы вместе, Ева!»

Интересно… Эти края были мне очень хорошо известны. Всякий раз, поднимаясь на Ржип, я непременно заглядывал сюда — полюбоваться видом окрестностей. Зелень озимых и едва опушившиеся яровые чередовались с теплой бурой землей, отведенной под свеклу, с темными сосновыми борами, курчавыми лесопосадками и орешником, с цветущим боярышником и зарослями одичавшей сирени. Кое-где отчетливо проглядывали межи совсем недавно распаханных частных наделов. Проступали островки деревень с их белыми домиками под красными крышами… А там, далеко-далеко, угадывались развалины Газмбурка и венец Чешских Средних гор с Милешовкой. За ними, уже у самого горизонта, темнел подернутый дымкой вал пограничных хребтов Крушногорья. До подробностей знакомая картина. И все же теперь она представлялась мне иной. Словно обрела новую, более богатую душу.

Ева все еще не проронила ни слова. Любопытно, о чем она думает?

Я подошел к ней. Она оперлась на мою руку — легко и непринужденно. На ее виске часто-часто билась жилка.

— Значит, сюда вот и привел свое племя праотец Чех, — медленно произнесла она. — Как говорится в сказанье о земле, текущей молоком и медом. Ах, здесь можно стоять и любоваться до бесконечности. Вот уж никогда бы не поверила. — Она сощурилась. — Представляю, как эти места выглядели в древности. Я люблю выдумывать… Дикая глушь, куда ни глянь — бесконечный девственный лес. И одинокая гора… О чем ты думаешь, Адам?

— Знаешь, эта гора была совершенно лысой. Как голый череп. Как холмы вокруг Лоун. Знаешь про них?

Ева удивленно посмотрела на меня.

— Нет, никогда не слышала. — Она покрутила головой. — Ах уж эти мне фантазии! — И весело рассмеялась своим раскованным счастливым смехом, журчавшим как чистый ручеек.

— А какой из этих камней твой, Адам? — вдруг живо вспомнила она.