Дон Делилло - Имена Страница 10

— В любой произвольный момент времени, — сказала Энн, — одна половина афинских женщин стрижет другую.

— По-моему, вышло шикарно, — сказал Чарлз.

— Это такая мука. Если бы все явились как положено, я бы еще сидела там. Джеймс, я никогда не замечала. У вас волосы цвета хаки.

— Я шатен.

— Если бы у джипов были волосы, они были бы точь-в-точь такие. У него волосы цвета хаки, — сообщила она Чарлзу.

— Оставь его в покое. У него ленч с Джорджем Раусером.

— У него ленч с нами. Куда пойдем?

— Давайте вместе поужинаем, — сказал я.

— Ладно. Кого позвать?

— Всех.

— Откуда в парке столько народу? — сказала она. — Греки же терпеть не могут свежего воздуха.

Я снял с полки книгу о мифологии, для Тэпа. Понес ее в кассу. Женщина за кассовым аппаратом отправила меня к мужчине в другом конце зала. Я дал ему книгу и пошел вслед за ним к его столику. Он достал толстый блокнот, выписал чек и отдал его мне без книги. Я отнес чек кассирше. Она взяла у меня деньги, поставила на чек печать и возвратила мне его вместе со сдачей. Я положил проштампованный документ в карман и отправился к столику. Мужчина уже завернул мою покупку и заклеивал бумагу липкой лентой. Ему нужен был чек. Я вынул его из кармана и вручил ему. Он дал мне второй экземпляр из-под копирки. Я опустил его в карман и вышел из магазина с аккуратно завернутой книгой.

Моя жизнь была полна будничных сюрпризов. Сегодня я наблюдал, как бегуны-марафонцы увертываются от такси у афинского «Хилтона», завтра поворачивал за угол в Стамбуле и натыкался на цыгана с медведем. Я стал казаться себе вечным туристом. В этом было нечто умиротворяющее. Быть туристом значит уклоняться от ответственности. Ошибки и промахи не прилипают к тебе, как на родине. Ты можешь скитаться по континентам и слушать чужеземную речь, давая мозгам отдых. Туризм — это марш слабоумных. От вас ожидают глупых поступков. Весь механизм страны, принимающей гостей, устроен в расчете на глупое поведение туристов. Ты ходишь с ошарашенным видом, косясь в сложенную карту. Ты не знаешь, как говорить с людьми, как куда попасть, чего стоят деньги, который теперь час, что надо есть и как это едят. Твоя глупость — условие, правило и норма. Ты можешь существовать на таком уровне неделями и месяцами, и это не вызовет ни ругани в твой адрес, ни ужасных последствий. Вместе с тысячами тебе подобных ты наделен иммунитетом и широкой свободой действий. Ты — один из армии идиотов в яркой синтетике, лезущих на верблюдов, фотографирующих друг друга, мучающихся от жажды и расстройства желудка. Тебе не о чем думать, кроме очередного бесформенного события.

Как-то раз я вышел на улицу и обнаружил, что она полна детей в маскарадных костюмах. Я не знал, в чем дело, что сегодня за праздник. Весь центр Афин был запружен этими переодетыми детьми — их были сотни. Они шли за руку с родителями, бегали среди голубей перед военным мемориалом. Ковбои, эльфы, космонавты, нефтяные шейхи с черными бородами и солидными портфелями. Я не спросил, что это значит. Мне было приятно мое неведение. Я хотел законсервировать свое удивление в непрозрачной среде. Подобное случалось многократно и в малом, и в большом масштабе. Официально Афины были моим домом, но даже здесь я не желал отказываться от привилегий туриста.

На цветочном рынке я видел, как из церковки за торговыми рядами вышли поп и дьякон, а за ними — группа людей с крестами и еще чем-то. У попа был горящий взор и пламенная борода; возможно, это было похоронной процессией. Они обошли вокруг церкви один раз и скрылись внутри.

Жизнь в постоянном удивлении — не самый худший вариант для человека, оставшегося без семьи.

Раусер путешествовал под вымышленной фамилией. У него было три разных имени, каждое со своей легендой и документальным подкреплением. Его контора близ Вашингтона была оборудована детектором для поиска бомб в корреспонденции, голосовым шифратором и сложной охранной системой. Но, несмотря на все симптомы, этот человек так и не сделал последнего тяжелого шага, который окончательно погрузил бы его в глупость и пафос. Главным симптомом была его жизнь, богато разукрашенная узором паранойи и обмана. Даже его хриплый голос, натужный шепот, казался комическим намеком на секретность. Но могучий напор Раусера, его стремление прозревать все насквозь бесспорно доминировали в его натуре.

Он был бизнесмен. Он продавал другим бизнесменам страховку. Его сферой были деньги, политика и сила.

Я встретился с ним в баре отеля «Гранд Бретань», одном из самых укромных местечек: плюшевые сиденья, тихие голоса, полумрак. Раусер был приземистый человек в очках, уже начавший лысеть. Когда я вошел, он пил минеральную воду и делал пометки в записной книжке.

— Садитесь. Я только что из Кувейта.

— Там убивают американцев?

— В глаза не бросается, — сказал он. — Наверно, тайком. Что вы мне принесли?

— Джордж, можно я закажу чего-нибудь выпить?

— Пожалуйста.

— Турция демонстрирует, как далеко могут зайти люди, чтобы высказать свое мнение. Только вот мнения у всех разные.

— Что еще нового?

— Погода была хорошая.

— Ходили по мечетям?

— На этот раз нет, — ответил я.

— Не пойму, как это можно поехать в Стамбул и не зайти в мечеть. Я в любой могу провести несколько часов.

— Я ездил по делу, Джордж.

— Ну и что? Уж на мечеть-то всегда можно выкроить время.

— Вы верующий?

— Отстаньте. Мне нравится атмосфера благоговения, вот и все.

— Эффектная архитектура. Надо отдать им должное.

— И никаких картин. У меня есть доступ к ватиканским картинам, которых не увидишь без сумасшедших верительных грамот. Хочу посмотреть их в Неаполе. Тайные комнаты.

— Что у вас за знакомство?

— Один кардинал в Штагах.

Подошел официант: склоненная набок голова, во взгляде едва уловимая усмешка. Я заказал пива. Раусеров сверхзащищенный портфель лежал рядом с ним на мягком сиденье. Я был уверен, что там полно кропотливых оценок. Данных о стабильности стран, где он побывал. Об их инфраструктуре. Вероятность, статистика. Это была музыка жизни Раусера, единственный вид осмысленности, в котором он нуждался.

Нас с ним связывало одно — риск.

Он начал работу по этой линии с добывания материала для людей, писавших научные отчеты о массовых смертях и крупномасштабных разрушениях. Раусер прекрасно ладил с цифирью и умел отделять математические методы и страховую науку от жутких событий, которые стояли за числами. В университетах и исследовательских центрах он посещал все конференции, где обсуждались такие отборные бедствия, как аварии на атомных реакторах, сбежавшие вирусы и скоротечные военные конфликты.

Кто-то должен был говорить нам, какие у нас шансы. Беда Раусера была в том, что ему не хватало широты и проницательности, необходимых высококлассному аналитику. Он и сам понимал, кто он — энергичный полупрофессионал, мастер по прикидкам, резкий, напористый, любитель ночных бдений и кофеина. Он не был ни специалистом по теории иф, ни геополитиком. У него не было системы правил и допущений. Он всего лишь извлекал из тонн сырых фактов взаимосвязанные данные о стоимости ужасов и потрясений.

За последнее десятилетие было совершено более пяти тысяч террористических актов.

Похищения людей вошли в обычай.

Требования выкупа в пять миллионов долларов уже никого не удивляли.

В этом десятилетии террористам была выплачена в виде выкупов четверть миллиарда долларов.

Главными мишенями были служащие крупных фирм.

Бизнесмены из США лидировали в этом смысле: они чаще всего становились жертвами на Ближнем Востоке и в Латинской Америке.

Все было просто. Он убедил среднего размера страховую компанию продавать мультинациональным корпорациям соответствующие полисы. Его задачей была оценка риска, которому подвергались желающие застраховаться от похищения. Он читал все газетные отчеты о крупных трагедиях и много ездил, налаживая сеть по сбору данных, позволяющих ему делать выводы о деловых операциях за океаном, положении в странах, где они проводились, картине политических течений в целом. Большое значение имела секретность. Если бы какая-нибудь террористическая группа узнала, что конкретная фирма страхует своих представителей от похищения, это наверняка послужило бы для нее дополнительной стимуляцией.

Люди с узким кругозором склонны замыкаться на чем-то одном. Раусер уделял огромное внимание законам, которыми регламентировалась жизнь секретного агента. Это была его страсть — стойкая и непреодолимая, граничащая с патологией. Он не носил удостоверения личности, запоминал адреса и телефоны, тратил гигантские деньги на электронику. Не думаю, что он увлекся этим, как бывает с некоторыми, из-за того что балансировал на грани чего-то глубокого и невидимого — выдуманной жизни или другого «я». Он был не из тех, кто любит баловаться с опасностью. По-моему, он просто боялся. Риск стал физически ощутимым явлением.