Анатолий Ким - Остров Ионы Страница 10

Другой писатель, которому Я поручал в другие времена записывать историю Ионы, поведал о том, что, выплюнутый китом на берег где-то между Кесарией и Тиром, проповедник опять услышал внутри уха ясное повеление: «Встань, иди в Ниневию — город великий и проповедуй в нем».

— «Что проповедовать-то, Господи мой?» — смиренно и с большой готовностью вопрошал на сей раз Иона, который в это самое мгновение еще катился по земле, брошенный вперед силою китового плевка; и в лежачем положении он услышал глас Божий: «То же самое, что Я повелел тебе прошлым разом», — был ответ, и тогда валявшийся на боку, в тонкой горячей пыли, вскинувший было одну руку, чтобы встать, проповедник быстро и согласно закивал головою, подтверждая этими знаками, что он все понял и готов приступить к исполнению приказа немедленно, как только он поднимется с земли. Так и было сделано в дальнейшем: в непросохшем еще от китовой слюны платье, с мокрой, облепленной сосульками склеившихся волос, покаянной головой Иона напрямик двинулся в северо-западном направлении, туда, где полагал найти великий город Ниневию.

Там ему велено было пророчествовать погибель этого поистине великого — на три дня пешего ходу по всем его улицам — многолюдного, многогрешного города, жители которого чем-то не угодили Богу. Иона так и не узнал — чем, но с фанатической уверенностью выкрикивал общие слова обычных изобличений: предались злу и порокам, забыли о Боге и Его заповедях, творили насилие над невинными, обижали вдов и сирот, открыто и нагло лжесвидетельствовали, клятвопреступничали, клеветали, воровали, содомитствовали — и так далее и тому подобное. «Через сорок дней, — вопил хриплым, исступленным голосом Иона, баламутя горячую пыль улиц босыми ногами, израненными во время многомесячного перехода через горы и степи Гаада, Аврана и Васана, Месопотамии, Ассирии и покрытыми старым струпьем и еще свежими царапинами, — через сорок дней Ниневия великая будет разрушена до основания!»

И серый сумрак камчатских небес вставал в глазах пророка как свет иного мира, куда будет сброшен, словно горсть пыльного мусора, весь этот тысячелетний город после его уничтожения. О том, что и тысячелетние города в одно мгновение проваливаются сквозь землю и ссыпаются пылью на ее обратную сторону, — о бренности и антиподах городов, не только людей, Иона представление имел, и голос его пророчащий был исполнен непреодолимой силой убеждения. Жители Ниневии поверили ему, и не только обыватели — сам царь ниневийский поверил, и он приказал народу бросить все житейские дела, не есть, не пить, скота не поить, не кормить, на поля не выходить, вообще из дома не высовываться, не спать, не совокупляться, а день и ночь молить Бога помиловать, не казнить город. Люди за это, мол, от своих злых путей обратятся к добру и больше никогда не станут творить насилие рук своих. Мало было издать такой указ — царь самолично одевается во вретище, снятое с первого попавшегося нищего, выходит на улицу и садится в канаву, куда жители окрестных домов выкидывали пепел своих домашних печек.

Вот что пишет библейский писатель: «И увидел Бог дела их (ниневитян), что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, — и не навел… Иона же сильно огорчился этим и был раздражен. И молился он Господу и сказал: „О Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить“».

Вот такие дела. Даже Бог удивился на столь жестоковыйного еврея, и сказал Господь ему в ухо: «Неужели это огорчило тебя так сильно?» Но тот снова сделал вид, что ничего не слышал, угрюмо отмолчался, сгорбился и, глядя себе под ноги на захламленную мусором дорогу, сопровождаемый беспрерывным ревом некормленой скотины, летящим со всех дворов, направился к восточным воротам города. Граждане, давно привыкшие видеть его неистовым, пламенным, кричащим хриплым голосом, воздевая костлявую руку к небесам, были удивлены его нынешним молчанием и угрюмой согбенностью; сами одетые во всякое рванье — по строгому указанию царя, — обыватели Ниневии со слабой надеждой смотрели на такого же оборванца, как и они, пророка Иону, — может быть, грозный пророк все же ошибся и теперь готов признать это? Иона же вышел за городские ворота, отошел шагов сто по дороге и сел на землю, оборотясь лицом к городу. Всем своим видом он показывал, что собирается увидеть то, о чем он пророчествовал и что открыл ему Сам Господь, чего возвещение он начал, по велению Господа, еще сорок дней назад, и что никакого обмана тут, стало быть, с его стороны не может быть… А вот Он Сам — исполнит ли ту угрозу, которую дважды повелел ему, Ионе, донести до нечестивых ниневитян? Буду сидеть тут и смотреть, пока не обратится в пыль город, как Он обещал, или пока не сдохну, если окажусь невольным, вернее подневольным обманщиком и лжепророком. Так думал огорченный Иона.

Но горячее солнце напекло ему затылок, потому что оно светило со стороны земли, обратной от Камчатки, где всегда, даже летом, бывает прохладно. Пророк Иона ничего не знал о земле камчатской, но в неистовстве своего возмущенного духа желал попасть именно туда, то есть на противоположный край земли — как можно дальше от ненавистной Ниневии, которую он не видел раньше, да и видеть не хотел, вполне спокойно мог бы прожить без того, чтобы хоть когда-нибудь посетить этот проклятый город. Незадачливый пророк решил из веток тамариска и сучьев придорожных олив устроить навес для защиты головы от лучей горячего солнца. Когда же он воткнул в пыль сухую палку — она вдруг шевельнулась как живая, затем на его глазах быстро пошла в рост, покрываясь новыми свежими ветками и шелковистыми сочными зелеными листиками какого-то неизвестного Ионе белоствольного деревца. Это была береза, в изобилии растущая с обратной стороны земли, на Камчатке, в долине гейзеров, прогретой теплотой подземных горячих источников. Густой, плотной шапочкой свежей кроны вознесясь над головой проповедника, растение накрыло своей тенью огорченного человека, чтобы была ему прохлада и чтобы несколько избавить его от огорчений его. И, глянув на это быстрое чудо, Иона понял причину подобного явления, сотворенного Тем, Кто вершил и не такие чудеса на его глазах, — но пророк лишь криво усмехнулся при этом. Он уселся под деревом, прислонясь спиной к его красивенькому белому стволу, и крепко уснул после всех напрасных треволнений последнего времени.

Проснувшись наутро — а он проспал весь вечер предыдущего дня и всю ночь, Иона с горечью обнаружил, что зеленое чудесное растение, которому он так сильно обрадовался в глубине своей души, было за ночь объедено червями и — при розовом свете утренней зари — стояло все обглоданное, без единого листочка на ветвях. Ах, а это зачем? — так и ахнула его душа, и он тут уже не на шутку обиделся. Можно не посчитаться с каким-то там Ионой, новоявленным безвестным проповедником, и не наказывать разрушением великий город Ниневию, потому что ниневитяне во главе с царем раскаялись и обещали впредь не ходить путями зла, — можно помиловать людей, хотя они явно лгут в своих обещаниях, зло делали своими руками и дальше будут делать, — но зачем уничтожать чудом выросшее живое дерево? «Неужели только для того, чтобы я испекся под горячим восточным ветром в самый жестокий полдень и чтобы огненное солнце раскалило мне голову до тихого шума кипения в ней? О, несправедливость! Да я ужо попрошу у Тебя смерти, да пусть я умру, Господи, — лучше умереть, нежели жить в этой жизни, которую Ты даровал мне!»

И опять ему в ухо было со строгим удивлением вопрошено: «Неужели ты так сильно огорчился за растение?» — словно было непостижимо для Бога, как можно просить себе смерти, когда человек присутствовал на мировой площадке совместно с Ним во время одного из самых известных лицедейских Игр, и человеку этому было поручено исполнение весьма необычной роли, заранее тщательно прописанной Автором высокой Пиесы, — и тем самым он уже стал безсмертным. Как можно настолько расстроиться из-за такой мелочи, как милое северное растение, выросшее за минуту на краю месопотамской дороги, а потом за ночь съеденное жадными южными червями, которым никогда еще не приходилось попробовать такого чудесного лакомства, как нежные березовые листочки?

Лучше было бы мне не выйти вовсе из чрева китового, — подумал Иона, не отвечая на вопрос своего Бога, — лучше бы я сейчас сидел в том кромешном аду, где было тепло и сыро, спокойно, и можно было дышать, и воздух для дыхания пахнул разрезанным свежим огурцом. Лучше бы мне улететь на другой край земли и жить там, хоть три тысячи лет не видя этого проклятого города и всех его жителей…

— «Ах так! — устрашающе прогремело в его ухе. — Ну и будь по-твоему».

И снова был ввергнут в темноту строптивый Иона, под язык к тому же самому киту, который самостоятельно почти уже добрался по водам мирового океана до Берингова моря у берегов Камчатки. Оттуда первоначально ведь и был мгновенно переброшен гигантский кит высшей волей к берегам Палестины на Средиземное море, чтобы он вовремя успел раскрыть свою пасть и подхватить тонущего человека…