Яшар Кемаль - Если убить змею Страница 10

— Не знаю, — отвечал курд. — Не знаю. Твой отец когда-то рассказывал мне, да я запамятовал. Помню только, что когда отец похитил ее, они долго его преследовали. Не заступись тогда все почтенные беи Чукуровы, растерзали бы Халиля. Боже тебя упаси от убийства матери. Всякое может быть, они и с тобой могут поквитаться.

Хасан достал из расшитого бисером шелкового кошеля пятидесятилировую бумажку и протянул ее курду. Тот взял деньги, побежал к кассе и вернулся со сдачей. Хасан встал.

— Будь здоров, Сюло, — сказал он. — Я ухожу.

Курд проводил его до двери. На пороге придержал за руку, горячо задышал в ухо:

— Ни на какие уговоры не поддавайся. Не бери смертный грех на душу.

Хасан вскочил в седло. Он не знал, куда направить коня, и некоторое время сидел в задумчивости. Курд не сводил с него глаз, это смущало Хасана, он ударил коня по боку и погнал прочь от харчевни. Выехав из касаба, около реки придержал коня, задумался. Он не знал названия деревни, откуда родом была мать и где, должно быть, жили ее братья. Может быть, у нее вовсе нет никакой родни, курд все наврал, чтобы запугать его? Если нет у матери родственников, то куда же она пыталась тогда бежать? Есть, есть, конечно же, есть: и отец, и братья, и семья, и родной дом. Только как их найти? Может быть, они за этими горами?

Хасану показалось, что он сходит с ума, голова у него закружилась. Он опять стегнул коня и уже решительно направился по дороге, которая вела в горы.

Вскоре он свернул на лесную тропинку. Голубые сосны тянулись к небу. Запах хвои насыщал воздух. Над склоном холма вздымался тяжелый столб дыма. Он медленно раскачивался и временами свивался в спираль.

Конь Хасана с трудом преодолевал крутой подъем. С вершины холма, за деревьями, открылась уютная долина с селением, с высоким минаретом. Густая дымная завеса мешала разглядеть дома. Пропел петух, зашлись лаем собаки, послышался вялый перезвон бубенчиков на шеях коров, коз, баранов. По вечерам бубенчики звучат тяжело, утомленно. Хасан натянул поводья, ему почему-то вдруг стало страшно. Он приподнялся в стременах и прислушался. Плакали дети. Стоя на пригорке, что-то кричал кому-то старик.

Хасан неподвижно сидел на лошади. Перед его мысленным взором возникла бабушка, и в душу вошли радость, покой и уверенность. Отчего вдруг стало так легко на сердце? Он не знал даже названия раскинувшегося перед ним селения, не знал ни единого человека оттуда. Конь сам привел его в долину, окруженную высокими, до облаков, меловыми скалами.

Хасан отпустил поводья. Он начал догадываться о причине охватившей его радости. Пусть конь сам отведет его к воротам, которые выберет. Он, Хасан, попросится в гости. Что ему ответят, если он скажет, что он божий странник? Не откажут же в гостеприимстве. Что, если он скажет, что едет к материнской родне? А вдруг это курдское селение? Вдруг живут здесь курды-шииты[7]? О, значит, это храбрые, смелые люди. А может быть, они бедные фарсаки[8]? Может, это выходцы из Козана? Кто б они ни были, ему не откажут в гостеприимстве.

Конь подвез его к дому с пестроцветной глиняной кровлей. У огромных ворот росла старая чинара. Тень от ее сплетенных ветвей, колыхаясь, падала на весь двор.

Он остановился перед самыми окнами — узда отпущена, руки лежат на седельной луке. Конь хвостом разгонял досаждавшую ему мошкару.

Из дома вышел пожилой человек. Прикрываясь ладонью от косых солнечных лучей, он пытливо, но доброжелательно вглядывался во всадника. Затем приблизился и сказал:

— Добро пожаловать! — И, подхватив уздечку, крикнул через плечо: — Эй, дети, выходите, к нам гость пожаловал.

Из дома выбежало трое или четверю парней, они придержали коня, и Хасан соскочил на землю.

Пожилой человек пригласил его в дом, снял с пояса ключ, отпер красивую резную дверь и ввел Хасана в нарядную комнату. Вдоль стен лежали мягкие подушки — миндеры. Легкие, веселые узоры старинного ковра заставляли трепетать воздух комнаты. Стены сверху донизу были обшиты ореховым деревом с прихотливыми разводами. Против окон висел цветной портрет Ататюрка. Правая нога Ататюрка выставлена немного вперед, в руке зажат кнут. За спиной виднеется голова гнедой лошади, поодаль — озеро. Глаза у Ататюрка голубые-голубые.

Вскоре комната стала наполняться людьми, одетыми в саржевые шаровары. Они приветливо здоровались с Хасаном, усаживались. Появился кофе, первую чашечку поднесли гостю. Все мужчины сидели поджав под себя ноги, и Хасан уселся точно так же. Так же, как и они, бережно придерживая чашечку за ручку, шумно прихлебывал горячий кофе.

— Мое имя Муртаза, — с поклоном представился хозяин дома. — Муртаза Демирдели. А как тебя звать-величать?

Хасан немного смутился:

— Меня зовут Хасан. Я из Нижней Анаварзы, из семейства Чолаков.

— Знаю таких, — отвечал Муртаза.

— Сын Халиля.

— Знавал я твоего отца. Храбрый был человек. На земле Чукуровы едва ли родится второй такой смельчак.

Прочие согласно закивали головами.

— Все мы знали Халиля-ага. Прославился в Чукурове своими добрыми делами. Всем помогал. В негостеприимном вашем крае он один был по-настоящему радушным человеком.

Хасан уже плохо помнит, о чем шла беседа в тот вечер, — он ничего не соображал от усталости. Его удивляло и радовало, что впервые к нему отнеслись как к взрослому. Стараясь разогнать сон, он разговорился. Сейчас он уже не помнит, о чем толковал с мужчинами, что объяснял им. Наверное, говорил об отце, о том, что тот превратился в огромную гремучую змею. Глаза у крестьян округлились от ужаса.

Уже стемнело, когда принесли еду. Блюда источали запах нагретого сливочного масла. Картофель, пшеничный плов, хлеб, кислое молоко, мед — все пропиталось этим запахом.

Ужин еще не закончился, а Хасан уснул прямо так, сидя за угощением. Провалился в глубокий, мертвецкий сон.

Проснулся он до восхода солнца. Белое покрывало, которое набросили на него чьи-то заботливые руки, благоухало мылом и яблоками-дичками. Сквозь открытые окна в комнату вливался аромат шиповника. Хасан вскочил с постели, побежал к родничку, что кипел и пенился под чинарой во дворе, и умылся холодной прозрачной водой. Побродил у скал, размялся. Если бы не боялся собак, бродить по сосняку было бы еще приятнее.

Ему показалось, что хозяева дома как-то странно на него посматривают. Когда он вернулся в гостевую комнату, то увидел, что постель уже убрана, а посреди пола стоит большой круглый поднос с огромной медной посудиной, в которой дымится тархана. От супа исходил сладкий запах мяты. Тут же были и блюда поменьше — с брынзой, сливочным маслом, медом.

Хасана пригласили к завтраку. Не поднимая глаз, он смущенно присел к подносу. Ему поставили разукрашенную медную миску, и Мустафа-ага наполнил ее до краев тарханой.

— Надеюсь, хорошо отдохнул? — приветливо спросил хозяин.

— Да, мне хорошо спалось, — покраснев, ответил Хасан.

— Я очень рад этому. Хочу, чтобы тебе было здесь так же хорошо, как в родном доме.

Хасан ответил ему благодарным взглядом.

Сколько дней Хасан прогостил у этих радушных людей, он не помнит. Наверное, долго.

Но даже здесь его преследовала змея. Ни днем ни ночью не оставляла в покое. В сосновом лесу, в скалах, в комнате, где он ночевал, — всюду преследовала его. Огромная гремучая змея. По ночам Хасан кричал.

Ни на миг не забывал он, что должен найти родню своей матери. Но как? Ведь он даже не знал название деревни, где они живут. Единственное, что было ему известно, — это имя одного из братьев матери. Может быть, спросить у этих людей?.. Но он не решался.

Однажды Хасану вдруг стало тоскливо. Мрачная, безысходная тревога навалилась на него. Не приключилось ли какой беды с матерью? А вдруг ее убили в его отсутствие или увели куда? Он не находил себе места. Как-то раз ушел далеко в горы, забрался в глушь, где журчал светлоструйный родник и густо разрослась лиловолистная мята. Теплый хвойный дух смешивался с холодящим ароматом. Хасан побежал. Сорвался с утеса и упал. Лежа на каменистой земле, терзался страхами за мать. Как же так могло случиться, что он бросил ее одну среди этих лютых волков? Как мог он спокойно есть, спать? Он оставил мать в аду, в когтях смерти. Что же, что же делать? Да, да, ее наверняка убили.

В нескольких шагах от него клокотал неугомонный родник. Над далекими скалистыми уступами кружили орлы. Хасану вдруг показалось, что он сделался маленьким-маленьким, таким крохотным, что его запросто можно прикрыть ладонью. Но разве возможно стать величиной с жука или букашку? Возможно, возможно! Ах, что же он наделал, что натворил?! Позволил убить мать! Допустил, чтобы дядья убили ее! Вот, оказывается, зачем он бежал из родного дома! Вот зачем.

Пусть, пусть, пусть! Только б не видеть собственными глазами! Все равно этим кончится. Иначе во всей Чукурове никто не захочет смотреть ему в лицо. Ведь это из-за матери отец превратился в гремучую змею, скитается по свету, из-за нее его жжет солнце Чукуровы, пожирает адский пламень. Иного выхода нет. Мать должна умереть…