Горан Петрович - Книга с местом для свиданий Страница 10

— Удаляемся, удаляемся... — произнесла Наталия, а потом, словно желая пресечь любую возможность обсуждения произошедшего, резко захлопнула и одну, и другую книгу. — Что-то совсем у меня сил нет, пора укладываться.

11

— Предбудущее время выражает действие, которое произойдет раньше какого-то другого действия в будущем: As soon as I shall have written the letter, I shell return your pen (Как только закончу письмо, я верну вам ручку). Это время также выражает действие, которое произойдет и закончится до какого-то определенного времени в будущем... — каждый день в своей комнате девушка повторяла предыдущий урок.

— A, aback, abacus, abaft, abandon, abase, abash, abate, abates, abbacy, abbreviate, abdomen, abduct, abeam, abed, aberrance... — систематически заучивала она слова, следя за тем, чтобы произношение было как можно более точным, и в минуты отдыха мечтая о том, что сможет научиться говорить по-английски настолько хорошо, что когда отсюда уедет, никто не догадается, откуда она.

Госпожа Наталия по своему обыкновению проводила время в библиотеке, то стирая, то рисуя кружочки и крестики на стекле окон, ухаживая за книгами и букетами ранней сирени, которая заменила позднюю мимозу, и уделяя все больше внимания подготовке к совместному чтению. Выбрав текст для новой прогулки, она предпринимала целый ряд необходимых шагов, например но несколько часов интенсивно моргала для того, чтобы наморгаться и легче сдерживаться тогда, когда книга уже раскрыта, ведь каким бы незаметным ни казалось моргание, оно, по сути дела, приводит к кратковременным остановкам в процессе чтения. А раскрытию того или иного издания предшествовали сложные расчеты идеального угла, на который следовало развести страницы, — для некоторых книг было достаточно довольно острого в неполных тридцать градусов, с другими можно было иметь дело, только если они были раскрыты под прямым углом, а некоторые требовали разворота в диапазоне от девяноста восьми до ста четырнадцати градусов. Встречались и такие, которые не могли спасти и все триста шестьдесят. Вообще же хозяйка теперь все реже отправлялась в дорогу без тех или иных необходимых ей предметов. Иногда она брала с собой только дорожную иконку святого Николая, иногда зонт, а случалось и такое, что, перебирая дамские мелочи, перекладывала триста раз того-сего из сумки в сумочку...

Елена открывала новый для себя мир. Приближение к нему вызывало тошноту, она чувствовала слабость, ее ладони становились влажными, начальные, плотно сбившиеся слова ранили ее, но по мере продвижения, независимо от того, что, где и насколько подробно описывалось, она всегда находила что-нибудь особенное, что-нибудь такое, из-за чего стоило пускаться в это дело. Рядом с Наталией Димитриевич она научилась понимать, что литературные герои и события — это далеко не все, что книга предлагает настоящему читателю, и даже более того, это в ней далеко не самое интересное. Если где-то говорилось или даже просто упоминалось о какой-нибудь улице, Наталия Димитриевич знала, как свернуть с нее на площадь, о которой не было сказано ни полслова, а оттуда на другую улицу, на которой она могла войти в любой из домов, а при желании подняться на чердак, завешанный чьим-то мокрым, только что выстиранным бельем, могла, не зная точного пути, наугад, добраться до ближайшего парка, безошибочно почувствовав его по свежести воздуха, и там провести время, кормя невесть откуда взявшихся голубей или просто сидя со своей компаньонкой на скамейке, в стороне от обычных строк...

Но даже не это больше всего удивляло Елену. Рядом со старой дамой она начала осознавать и присутствие других людей. Оказывается, множество их одновременно читало одну и ту же книгу не только в разных частях Белграда, но и в других городах и даже в разных концах света. И все они были собраны этой книгой в одном-едином пространстве. Некоторые из них умели узнавать других читателей, другие были неспособны распознать даже самих себя. Когда, несмотря на банальный и весьма предсказуемый сюжет одного давно забытого сентиментального романа, она почти столкнулась с госпожой Ангелиной, девушка убедилась, насколько всеобъемлющей может быть любая, даже самая скромная область.

— Моя компаньонка, весьма и весьма одаренная... Моя подруга из музыкальной школы Станковича... — познакомила их госпожа Наталия, заметно обрадованная неожиданной встречей.

— Ната, Наточка, сколько же мы с тобой не виделись?! Лет десять-двенадцать с той книги путевых заметок?!

— Чем сейчас занимается Найдан? Вы по-прежнему живете в Аргентине?

— Он последнее время переводил наших поэтов на испанский, но недавно ему неудачно прооперировали катаракту, и она распространилась на оба глаза. Теперь мне приходится читать одной, по ночам, а утром ему пересказывать. Это поддерживает в нем уверенность в том, что он существует...

— Огромный привет ему! Непременно! Смотри, не забудь! — Две престарелые дамы говорили одновременно, и порой трудно было понять, кто из них кого перебивает.

— Прости, мне пора возвращаться, уже светает, может быть, он уже проснулся... — оправдывалась, прощаясь, Ангелина

— Конечно. И не говори ему, что я так постарела... — отвечала Наталия Димитриевич.

Елене бросилось в глаза, что ее квартирная хозяйка возвращается назад как-то неохотно. Отложив в сторону сентиментальный роман, она принялась рыться в своей памяти, словно стремясь зафиксировать самое важное, словно спасая для воспоминаний очертания истории:

— До той войны Найдан был ординарцем его величества короля Петра Второго. Может быть, вам приходилось слышать выражение «ad usum delphini»? Дело в том, что при французском дворе существовал обычай тщательно подбирать литературу для чтения дофина, с тем чтобы исключить все то, что могло бы считаться вредным для образцового воспитания престолонаследника. У нас таких строгих правил не было, однако при молодом Петре Втором Карагеоргиевиче имелось специально назначенное лицо, следившее за его чтением, им и был майор Найдан. Тем не менее, когда после начала войны двор и правительство бежали в эмиграцию, Найдан остался брошенным здесь, кто-то, видимо, посчитал, что его служба не имеет особой государственной важности. Он попал в плен к немцам, а потом, после сорок пятого, гнушаясь новой властью в своей стране и оскорбленный отношением к нему двора, пустился скитаться по всему миру, пока наконец не осел в Южной Америке. В те времена, в пятидесятые, мы с Ангелиной часто читали вместе. Вот так и совпало, что мы его встретили. Как-то раз одновременно, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, мы трое начали читать одну книгу. Он утром, сидя в своей скромной эмигрантской комнатке в далеком Буэнос-Айресе, а мы с ней вечером, в этой самой квартире, мечтая о далеких краях. Тот наш суаре затянулся, потом десяток раз встречи повторялись, теперь уже по договоренности, оба они глаз не сводили друг с друга, после многих перипетий Ангелине удалось получить необходимые документы, и потом уже это стало только их историей. Уезжая отсюда, она взяла книгу путевых заметок, которая имелась и у меня, и потом мы с ней там встречались, первого числа каждого месяца, независимо от разницы во времени и расстояния в тысячи морских миль. Зажив общим домом, они звали меня присоединиться к ним, но я не могла оставить отца, а кроме него и свою библиотеку, подушку, в которую я поклялась в любви, свой язык, в котором я только и жила...

Девушка представляла себе госпожу Ангелину там, в Буэнос-Айресе, в прохладном доме, где, несмотря на частые побелки, на стенах постоянно проступают влажные цветы ностальгии, в доме с тяжелой резной мебелью, детским портретом Петра Второго Карагеоргиевича и напрасно распахнутыми шторами на окнах... Она представляла себе, как госпожа Ангелина откладывает книгу с романом на ночной столик, как обращается к уже проснувшемуся мужу, господину Найдану: «Ты не поверишь, я видела нашу Наталию, дочь исчезнувшего владельца книжного магазина Гаврилы Димитриевича...» Потом девушка представляла, как господин Найдан, бывший ординарец короля, приподнимается и поворачивается, как на его лице, по мере того как он осознает новость, появляются морщины улыбки, а в далеких зрачках загораются искорки: «Наталию, говоришь? О Господи, после стольких лет! Расскажи, как она выглядит...»

— Госпожа Наталия, когда мы уходим туда, вы понимаете куда, существуем ли мы здесь? — очнулась Елена.

— Существуем ли?! — повторила старая дама. — И где? Это хороший вопрос. Я уверена, что речь идет одновременно о своего рода легком присутствии или легком отсутствии. Хотя, конечно, с каждым конкретным человеком это не совсем одно и то же. И возьму на себя смелость заметить, что это же верно и для каждого конкретного народа.

Так перед компаньонкой открывались масштабы этого нового переселения. Не было никаких шагающих колонн, никто не взял на себя предводительство этими людьми, перемещаться их заставляли самые разные причины, кроме того, и та область, куда они устремлялись, не могла считаться чужбиной, однако присутствие таких масс не могло быть названо иначе как переселением.