Игорь Данилевский - Сессия: Дневник преподавателя-взяточника Страница 10

– Здрасте, Абрам Рувимович!

– Приветствую! – говорит он мне, поживая руку. – Как докторская? Продвигается?

Это у него любимая песня при встречах со мной. «Как диссертация?», «Когда защита?», и тэ пэ.

– Продвигается, Абрам Рувимович. Только совсем не так быстро, как хотелось бы.

– А чего так? – традиционно интересуется он. Хоть я и понимаю, что заинтересованность он, конечно, изображает, поговорить с ним в силу живости его ума всегда интересно. Да и в некоторых случаях он действительно может оказать дельную услугу. Поэтому я в какой уже раз охотно поддерживаю начинаемую им словесную игру.

– Ну, вы же знаете: если бы ВАК не требовал теперь семь статей в своем перечне, я бы хоть через месяц на защиту вышел.

– А, может, помощь нужна?

– Да уже вряд ли, – развожу руками я. – Нужны только профильные журналы. Спасибо вам за то, что в столичное издание мои заметки помогли в свое время пристроить, но сейчас уже так нельзя. А вы как – всё аспиранток готовите? – Задав этот вопрос, я даже не пытаюсь сдержать улыбку.

– Готовим, всё готовим, – повторяет он мои слова и тоже, не став делать серьезную мину, разражается отрывистым «хе-хе-хе!».

– Хорошо же вы устроились, Абрам Рувимович! Завкафедрой – раз, секретарь в котирующемся журнале – два, своя фирма – три, аспирантки – четыре. Мне бы тоже так хотелось!

– Вот, давай скорей защищайся – и будешь!

– Фирма-то мне своя не очень нужна, конечно. А вот всё остальное – это очень даже неплохо было бы. Особенно последнее…

– Неплохо, неплохо! – подмигивает он. – Ты же понимаешь: главное для девчонки – то, что она лечь должна…

Я даже несколько удивлен такой откровенностью с его стороны – мог бы и не говорить, и так всем известны принципы его работы с молодежью! Хотя, впрочем, почему только его?…

– Полностью с вами согласен, Абрам Рувимович, – говорю я, хотя на самом деле согласен не полностью. Мне представляется, что в этом деле, как и в моем, то бишь в финансовом партнерстве со студентами, самое главное – добровольность, а не стопроцентная принудиловка. – Но вы мне скажите, пожалуйста, если можете: вы сколько получаете в общей сложности от всех ваших постов?

– Тридцать!

– А сколько у нас проректоры получают?

– Не знаю. Тыщ пятьдесят где-то. Ну, и тринадцатая зарплата такая же. Может, еще какие-то деньги обламываются.

– Мало. По сравнению с родным для нас обоих нефте-химическим институтом. Я там недавно вас на доске почета увидел. Самых известных и многого добившихся в жизни выпускников.

– А! Да, есть я у них! – с нарочитой небрежностью говорит Голощекин. – Ну, нефте-химический – это же вообще клондайк!

– Я слышал, что там у ректора только премия по итогам года пять миллионов, у проректоров – три. Неужели правда?

– Угу! – кивает он.

– Но ведь это же почти годовая зарплата президента США! У ректора, я имею в виду. А это только премия…

– …Ну, чё ж, – пожимает плечами мой визави. – Красиво жить, как говорится, не запретишь…

– …Я понимаю, но почему там все молчат-то? У них же остальные, если не считать заведующих кафедрами и прочей верхушки, копейки получают.

«Конечно, они эти копейки компенсируют по полной программе, – проносится у меня завистливая мысль. – Но ведь могли бы иметь хорошие деньги и на законных основаниях!»

– А чё ты скажешь? И кому? Ну, уволят тебя потом – дальше что?

– Но ведь благодаря этому всё и держится!

– …Ну, ты это: философию не разводи! В книжках своих пиши, если хочешь, а у меня и так дел полно, – со смешком произносит Голощекин.

– Вот как раз и собираюсь сделать нечто подобное, – на полном серьезе говорю я. – Меня на одну конференцию пригласили – видать, прочитали мои тезисы и впечатлились, поэтому решили дать слово на пленарном собрании, а не просто на заседании секции. В следующий вторник я туда пойду.

– Вот, и иди! Давай, пока!

– Абрам Рувимович! – вставляю я, пока он не убежал. – А вы уверены, что это только мы делаем наши дела, которых у нас всегда, как вы говорите, «полно»?

– Чё-то я не понял тебя…

– Ну, есть же известные и не очень факты. Например, то, что в восемьсот девяносто восьмом году никому не известный автор Робертсон опубликовал повесть о лайнере «Титан», который имел такое-то водоизмещение, столько-то пассажиров на борту и холодной апрельской ночью нарвался на айсберг. И всё почти точь в точь совпало.

– Это одно совпадение на миллион случаев, – отмахивается от моих слов Голощекин.

– Сразу по многим параметрам? А вы знаете про писателя Чиела, который в восемьсот девяносто шестом году сочинил новеллу о беспрецедентно жестокой банде, которая разгуливает по Европе и «мочит» всех, кто мешает прогрессу человечества? – продолжаю я цитировать ему любимых авторов юности, Повеля и Бержье.

– Нет. А что тут особенного? – Голощекин обнажает зубы в ироничной улыбке. – Такой футуристической литературы, наверное, много было.

– Может быть. Но вы знаете, как в новелле называлась эта банда?

– Нет!

– «СС».

Его лицо на долю секунды становится деревянным. Видно, что он слышит про это впервые. Впрочем, обычная бравада к нему возвращается очень быстро.

– Да ты чё? Серьезно?

– Абсолютно, – говорю я. – Исторический факт.

Я, конечно, не уверен, что этот факт – исторический: даже Интернет по соответствующим запросам выдает ссылку только на отрывок из повеле-бержьевской книги, а эти ребята могли и навыдумывать. Но мне нравится, что впечатление на Голощекина мое упоминание произвело сильное.

– Кстати! – вдруг вспоминаю я просьбу на днях обратившейся ко мне дамы с кафедры делопроизводства, с которой я регулярно здороваюсь, но имя которой до сих пор не могу запомнить. – К вам подходила эта женщина… как ее звать-то, я уж забыл…

– Да тоже не помню, – машет рукой Голощекин, – какая-то татарская фамилия! «Заху…хватуллина» или чё-то в этом роде…

Я по-разному отношусь к татарам (в зависимости от степени развитости в них националистических позывов), но почти всегда хорошо – к татаркам (и, наверное, не стоит второй раз объяснять, почему). Справедливости ради нужно сказать, что у них действительно много фамилий, которые по звучанию мало чем отличаются от смоделированного Голощекиным варианта. И, несмотря на всю мою офигенных масштабов «толерантность», в этот момент я прыскаю в кулак.

– Может быть! Но что вы ей сказали насчет ее племянника? Можно там решить вопрос с зачетом или нет?

– Я ей сказал – пусть идет в армию! Да задолбали они, эти татары, со своими родственниками. Как сделать что-то надо, так хер пробьешься через них. Татары – это, блин, мафия!

Мне становится искренне жаль ту тихую интеллигентную даму – такого резкого ответа она не заслужила, но в то же время я не выдерживаю и комизма слов Голощекина, начиная хохотать во всё горло.

– Ладно, я пошел! Дерзай! – говорит мне напоследок мой неполиткорректный собеседник.

Мы пожимаем друг другу руки, и он юркает в дверь Е-корпуса. Я спускаюсь по лестнице, и, нащупав ногами асфальт, поднимаю глаза в небо. Не показывали бы, что ли, американские сериалы? Когда смотришь на все эти Калифорнии и Майями-Бич, невольно думаешь: где мы, етить твою мать, живём? Уже конец мая, а третий день подряд восемь градусов и небо мышиного цвета. На улице ни одного студента. Хорошо хоть дождя сегодня нет. Будет ли завтра нормальная погода? Если верить «Яндексу», то да. Я набираю полную грудь сырого воздуха, неторопливо выдыхаю и мне от чего-то становится очень хорошо на душе, хотя внешняя ситуация к этому совсем даже не располагает. Будущая сессия пока в глубоком тумане, да еще, как назло, с утра старшая лаборантка на кафедре Кейсана подкинула работу – якобы срочную. Вроде как уже к сегодняшнему дню мне надо было сделать рабочую программу для открывающейся на кафедре экономики новой специальности у магистров, а служебная записка с требованием разработать сей опус дается на ознакомление тоже сегодня. Как, собственно, и всегда. Если что-то нужно, то это исключительно срочно и желательно прямо сейчас.

ДЕНЬ ВТОРОЙ: 19 МАЯ 2009 ГОДА, ВТОРНИК

Я по привычке чуть опаздываю на заседание кафедры и, как обычно, с трудом нахожу свободное место в одном из задних рядов двести восьмой аудитории. Почти все, за исключением нескольких человек, уже в сборе. Бочков мрачен и с отсутствующим видом слушает доклад Светы Жезлаковой – смахивающей на Тину Канделаки моей ровесницы, которую, будь она не такой худышкой, можно было бы раскрутить хотя бы на однократное перепихивание – об особенностях применения недавно введенной в институте балльно-рейтинговой системы.

– Так, коллеги! – вздыхая, оживает он, когда доклад Жезлаковой заканчивается. – Есть вопросы к Светлане Михайловне? Нет. Тогда, пожалуйста, вам слово, Захира Бараковна.

Со своего места на первом ряду встает Мандиева и начинает вещать – точнее, похрюкивать – про необходимость заполнения журнала выполнения аудиторной нагрузки, скорейшей доработки учебно-методических комплексов по читаемым дисциплинам и сдачи в редакционно-издательский отдел всех запланированных по графику пособий. Я, в свою очередь, начинаю медленно, но верно засыпать.