Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге Страница 10

Итак, из-за продовольственного кризиса моя независимость оказалась под серьезной угрозой. Бесполезный утюг лежал на столе. Открыв шкаф, я прикинул, что бы погладить. Гладить было нечего, вместо еды я получил утюг, который следовало придержать хотя бы минут на двадцать.

Через двадцать минут я постучал в комнату Танечки, мне открыл соломенный олух: блуждающий взгляд, ненавистная юношеская робость, воробьиные плечи… интересно, чем он занимается? Из чего он плетет паутину и как попалась в нее Танечка? Он молча принял утюг и прикрыл дверь.

Надев куртку, я вышел из дома и какое-то время стоял во дворе, наблюдая за кружащимися снежинками. К соседу, начинающему лысеть работнику метрополитена, приехала «Скорая». Сосед и водитель курили у калитки.

– Что случилось? – спросил я.

– Да батя… – нервно ответил сосед.

– Ты не переживай, – сказал я. – Все будет хорошо. Главное, не переживай… не переживай…

Я попросил сигарету и покурил вместе с ними.

Затем, склонив голову набок, дабы уподобиться святому-аскету, зашагал к трамвайной остановке. Выбор у меня был невелик: сяду на трамвай, думал я, и вернусь в родительский дом, в Пущу Водицу. Проведаю родителей, буду долго отказываться от еды, а потом проявлю снисходительность и все же соглашусь. Они не должны ни о чем догадаться, ни отец, ни мать, ни тем более сестричка с ее хахалем. Принимать пищу я буду медленно, нехотя. Сдержанно поблагодарю за оказанное гостеприимство и удалюсь. Таков был мой замысел.

В гордом одиночестве на остановке я простоял около получаса и продрог так, что зуб на зуб не попадал. Возле остановки в здании бывшего хлебного магазина располагалась забегаловка под скользким названием «Бочонок», подле входа стояла доска, на которой мелом корявым почерком было написано:

дни рождения

свадьбы

поминальные обеды

банкеты

юбилеи

корпоративные вечеринки

(можно со своим алкоголем!!!)

У входа в забегаловку толпились две группы людей. Группа номер один: одеты в черное, мокрые глаза, молчат, курят, женщины в косынках. Группа номер два: карнавальные шуты, некоторые мужчины в колпаках, женщины в пестрых платьях, весело смеются, шутят, прыгают на месте от холода.

Поистине смерть и рождение идут рука об руку, и в этом нет ничего вопиющего, плачу должно сопровождать смех, смеху должно напоминать, что тьма непременно уступит место свету, и возрадуется душа человеческая, даже после самых тяжких мук и лишений! И возденет человек руки к небу, и вознесет он молитву во славу замысла вселенной, и когда уясните вы, что без траура не обрести благостного умиротворения, тогда и научитесь танцевать без оглядки на насмешников!

В скорби и горе своем душа человеческая избавляется от пут себялюбия и разврата.

В радости своей человек забывает об ужасе, сквозящем из межзвездных пустот, и пытается ухватить себя за хвост, точно пес шелудивый.

Плачьте и смейтесь одновременно! Смейтесь и плачьте! Смех и плач! Плач и смех! Не стесняйтесь скорбящих! Не презирайте забавников! Братья и сестры, не уподобляйтесь зубоскалам, ибо смех их горек, как деготь! Ибо они заткнутся сами или их заставит умолкнуть гром!

Сперва я зашел на корпоративную вечеринку и присел на край стола, предо мной стояли салаты, шампанское, фрукты и мясная нарезка, только я хотел взять кусочек ветчины, как мне на плечо упала тяжелая рука. На меня укоризненно смотрел тучный мужчина. Без лишних слов я вышел из зала забавников и перешел в зал к скорбящим. На столе у скорбящих паровали борщ и жаркое, возле тарелок ютились компоты, накрытые пирожками, и рюмки с водкой. Пахло ладаном, землей и слезами. Подтянув первую попавшуюся тарелку, я начал уплетать жаркое за обе щеки. Ко мне подошла сухонькая старушка в черном платке.

– Вы с чьей стороны будете? – тихо спросила она. По ее морщинистым щекам текли слезы.

– Это большая потеря, – сказал я и взглянул на портрет усопшего. – Он был очень хорошим человеком.

Неподдельно всплакнув, я привстал и обнял несчастную.

– Берите хлебушек, – сказала старушка.

Глава 11

Последняя ночь октября.

Непростой выдался месяц, ох и непростой. Близится день второй зарплаты, впредь я буду умнее, научусь экономить, куплю только самые необходимые продукты и проездной. А квартплата? Ну, что же, буду уповать на бюро переводов и сводные агентства.

Я сижу в комнатушке, обложился учебниками, словарями и пособиями, под завывания ветра работаю над книгой для первого курса.

О, это будет удивительная книга, настоящий прорыв. Благодаря этой книге арабский язык станет доступным, я сделаю все для того, чтоб арабский перестал отпугивать студентов. Студенты, изучающие арабский язык по моей книге, оторвутся на целый корпус от неудачников, которые пользуются московскими книжонками и книжонками местных патриархов востоковедения. Представляю, как лопнет от зависти профессор Удов и компания, когда выйдет книга…

В дверь тихонько стучат. Пришла Танечка. На ней джинсы и облегающая майка цвета хаки. Танечка виновато улыбается, ее ноги обвивают пушистые толстые хвосты кошек и растения. Кошки громко возбужденно мурлычут и шипят. Одна рыжая кошка и две черно-белые быстренько забегают в комнатушку и начинают хозяйничать на кровати.

– Можно зайти? – тихо спрашивает Танечка.

– Извините, я очень занят. Работаю.

– Пожалуйста, мне так одиноко и грустно ночью. Я не буду вам мешать, обещаю.

– Вы должны вести себя тихо, – предупреждаю я. – Обычно я не работаю в чьем-либо присутствии…

– Я буду тише воды ниже травы, – обещает она.

Мы ловим кошек и выдворяем их из комнаты, особо проворная рыжая кошка залезла под кровать и притихла, я звал ее, пытался достать рукой, а потом стал на колени, но увидел лишь два зеленых глаза.

Ну и оставайся там!

Танечка скромно садится на краешек кровати. Еще ни одна женщина не садилась на мою кровать! Она наблюдает за моей работой, она разглядывает книжные полки, она разглядывает меня, мои порхающие над клавиатурой руки, она внимательно следит за тем, как я листаю словари и учебники и оставляю закладки из клетчатых листков. Какое-то время я действительно предельно сосредоточен и честно тружусь над книгой. Но потом я начинаю поглядывать на Танечку боковым зрением, ничего не могу с собой поделать. Когда же она привстает, чтобы пристальней рассмотреть ту или иную книгу, я открыто изучаю ее стройные ноги, худые руки и небольшие холмики грудей.

– Сколько же у вас книг, – шепчет она с придыханием.

– Тишина! – прошу я.

– Ой, извините, извините…

Она становится на носки и достает с верхней полки книгу без спроса, снова садится на краешек кровати и листает. Нет в мире зрелища прекрасней, чем молодая брюнетка с томиком Говарда Лавкрафта. К моему удивлению, она перестает листать в поисках картинок и действительно начинает читать. Я углубляюсь в работу: набираю текст о том, как египетские дети поехали с отцом в Киев и впервые в жизни увидели снег. Затем я делаю грамматический разбор текста, привожу синонимы и антонимы, составляю упражнения и всякого рода задания для укрепления материала… профессор Удов будет локти грызть! Профессор Удов скажет на заседании кафедры: «Я не профессор, вот Матковский – настоящий профессор. Отдайте ему мою дачу, награды и прочие привилегии. Мне еще многому надо у него поучиться. Нам всем».

– Я только что прочла рассказ, – говорит Танечка.

– И как он вам?

– Мне не понравилось. В рассказе почти нет диалогов…

– Лавкрафт не умел писать диалоги.

– Вы действительно прочли все эти книги?

– Да, – вру я (на самом деле и четверти не прочел).

Коллекционирование книг – это такая же болезнь, как грипп или брюшной тиф.

– Кем вы работаете?

– На складе… строительные материалы и все такое…

– Неправда, мой брат работает водителем на складе строительных материалов. Вы не похожи на кладовщика. У вас слишком нежные пальцы… Или вы студент?

– Студент! Какой смысл учиться?! Дурость! В наших вузах профессии не получишь, бессмысленные знания, глупые преподаватели…

– Ну, успокойтесь… Вы напряжены?

– Нет, с чего бы?

(На самом деле мне не нравится, что Танечка обозвала мои пальцы нежными, вовсе они не нежные!)

Она ставит книгу на место и подходит к столу. Я быстро закрываю учебники, тетради, словари и выключаю монитор.

– Что это за язык? – спрашивает она, глядя на золотую арабскую вязь словаря. – Хинди?

– Сядь, – прошу я.

Она послушно садится на кровать. Мы долгое время смотрим друг на друга. Она хочет что-то сказать, но я приставляю указательный палец к губам. Под завывания ветра я наслаждаюсь ее красотой: ниспадающими на плечи черными волосами, большими карими глазами на бледном лице – они как горящие во льду каштаны. Под глазами темные круги (недосыпание или почки?). А еще у нее немного курносый нос и аккуратный маленький подбородок. Увидь я ее мельком на улице, то ни за что бы не дал больше восемнадцати лет. Но на самом деле ей около двадцати пяти, возможно, и больше.