Дэниел Мейсон - Настройщик Страница 10

Прошли и эти дни. Кэтрин лихорадочно делала последние приготовления, но за три дня до назначенной даты отбытия они с Эдгаром, проснувшись утром, обнаружили, что им больше нечего готовить и собирать. Чемоданы были собраны, инструменты вычищены и уложены, мастерская закрыта.

Супруги пошли прогуляться, на набережной Темзы они сели на скамейку и стали наблюдать за движением судов. «Какая-то поразительная ясность и чистота сегодня во всем, — думал Эдгар, — в небе, в прикосновении ее руки, до ощущения полного совершенства не хватает лишь музыки». С детства у него была привычка подбирать не только чувства к мелодии, но и мелодию к чувствам. Как-то он сознался об этом Кэтрин в письме, написанном вскоре после первого визита в ее дом, сравнив тогда свои эмоции с «Allegro con brio» из «Сонаты № 50 ре-мажор» Гайдна. Тогда она посмеялась, недоумевая, серьезно ли он говорит или это такая шутка, которую вполне способен понять лишь настройщик. Ее подруги со своей стороны определенно решили, что это была шутка, хотя и несколько странная, и она поняла, что соглашается с ними. Продолжалось это до тех пор, пока она не купила партитуру сонаты и не сыграла ее: из-под клавиш только что настроенного фортепиано полилась захватывающая мелодия, заставившая ее вспомнить о бабочках, но не тех, которые пробуждаются по весне, а тех, которые полупрозрачной, мерцающей тенью поселяются в груди у того, кто молод и влюблен.

Пока они сидели на берегу реки, в голове Эдгара, напоминающей теперь оркестр, разыгрывающийся перед выступлением, начинали звучать и тут же обрывались фрагменты мелодий, пока наконец одна из них не заглушила прочие, которые постепенно исчезли. Он начал напевать себе под нос.

— Клементи, соната фа-диез-минор, — сказала Кэтрин, и он кивнул. Однажды он признался ей, что это произведение, как ему представляется, рассказывает о моряке, затерявшемся в океане. А его возлюбленная все ждет его на берегу. Он смотрел на ноты и слышал плеск волн и крики чаек.

Они сидели и слушали.

— Он вернулся?

— В этой версии — да.

Внизу рабочие разгружали ящики с небольших речных судов. Чайки голосили, ожидая, когда им что-нибудь перепадет, окликали друг друга, описывая круги над водой. Эдгар и Кэтрин пошли вдоль берега. Когда наконец они повернули к дому, Эдгар взял за руку жену, и ее ладонь оказалась в его. «Из настройщиков получаются прекрасные мужья, — делилась Кэтрин своими впечатлениями с подругами после возвращения из свадебного путешествия. — Настройщик умеет слушать, и его прикосновения нежнее, чем у пианиста; только настройщик знает, что у пианино внутри». Молодые женщины хихикали, усматривая в этих словах неприличный намек. Теперь, восемнадцать лет спустя, она знала до мельчайших деталей расположение и происхождение каждой мозоли на его руках. Он походил на человека с татуировками, у которого каждое изображение на его теле имеет какой-то смысл. Вот эта, с внутренней стороны большого пальца, — от отвертки, — разъяснил он, — царапины на запястье — от самого корпуса инструмента, я часто кладу руки вот так, когда прослушиваю его. Мозоли на первом и третьем пальцах правой руки от того, что ими я начинаю закручивать колки, прежде чем взяться за плоскогубцы. Средним пальцем я не работаю, не знаю почему, привычка с юности. Сломанные ногти — это из-за струн, это от моей торопливости.

По дороге домой они обсуждают, сколько пар чулок он положил с собой, как часто он будет писать ей, какие подарки он должен привезти и как не подцепить в тропиках какую-нибудь болезнь. Они и не предполагали, что прощание окажется отягощено подобными банальностями. «В книгах все бывает не так, — думает Эдгар, — и в театре тоже». Он испытывает жгучее желание заговорить с Кэтрин о своей миссии, о долге, о любви. Но говорить об этом трудно, так они добираются до дома, закрывают за собой дверь, а он так и не отпустил ее руки и не сказал того, что хотел. Там, где слова не идут, на помощь приходят прикосновения.

Остается три дня, затем два, и ему уже не спится. Ранним утром, когда еще темно, он выбирается из теплого гнезда постели, сохраняющей аромат любимой, и выходит из дома немного пройтись. Кэтрин ворочается в полусне: «Эдгар?» А он: «Спи, милая», и она засыпает, опять зарывшись уютно в одеяло, мурлыча что-то себе под нос. Он опускает ноги с кровати, предвкушая холодный поцелуй половиц, и идет в другой конец комнаты. Быстро одевается, ботинки несет в руках, чтобы не разбудить ее, и тихонько выскальзывает в дверь, вниз по лестнице, покрытой волнами ковра.

Снаружи холодно и темно, никакого движения. Только закрученный вихрем ком листьев, по ошибке залетевший на Франклин-Мьюз, совершил свой кульбит и помчался обратно по узкой улочке. Звезд не видно. Эдгар плотнее запахнул воротник пальто, глубже надвинул шляпу и последовал в том же направлении, в котором ветер унес листву. Он прогуливается по пустым мощеным улицам, идя мимо выстроившихся в ряд домов с задернутыми занавесками, похожими на закрытые глаза спящих. Сбоку ощущается какое-то движение: наверное, бродячие коты, а может, и люди. На этих улицах пока не провели электричество, и он замечает лампы и свечи, прячущиеся в глубине домов. Он тоже прячется глубже в свое пальто и идет, а ночь незаметно сменяется рассветом.

Наконец остается последний день перед отъездом. Кэтрин присоединяется к ранней прогулке Эдгара, обнаружив, что ему не спится с раннего утра, и они вдвоем гуляют по пустому Регент-парку. Они держатся за руки, гуляя по широким аллеям, их сопровождает лишь ветер, который морщит воду в лужах и шевелит мокрые листья, ковром устлавшие газоны, все пытаясь тащить их за собой. Молодые люди останавливаются и садятся под крышей стеклянного павильона, наблюдая за редкими прохожими, не побоявшимися выйти в дождь, они прячутся под зонтами, а все крепчающий ветер норовит вырвать их у них из рук. Вот проходит одинокий старик, за ним супружеские пары, детишки, вприпрыжку поспевающие за мамашами, наверное, в зоосад:

— Мама, что там будет?

— Тшш! Веди себя хорошо, там бенгальские тигры и бирманские питоны, они кушают непослушных детей.

Эдгар с женой продолжают бродить по сумрачным садам, где дождь смял последние цветы. Небо низко нависало, кругом пожелтевшие листья. Она берет его за руку и уводит прочь от этих бесконечных проспектов, две хрупкие фигурки движутся по изумрудным газонам, пересекая зеленую гладь. Эдгар не спрашивает, куда они идут, просто слушает, как чавкает грязь под подошвами ботинок. Небо нависает над ними еще больше, низкое и серое. Солнце так и не появилось.

Кэтрин приводит его к маленькой беседке, там оказывается сухо. Эдгар отводит мокрые волосы с ее лица. Он будет помнить ее холодный нос.

День наконец переходит в ночь...

...И наступило утро 26 ноября 1886 года.

К пристани Принца Альберта подъехал экипаж, из которого вышли двое военных в отутюженной форме и открыли дверцы перед мужчиной и женщиной средних лет. Те осторожно ступили на землю, заметно, что это их первая в жизни поездка на военном транспорте — ступеньки здесь выше, а рессоры толще, чтобы можно было ездить по неровной местности. Один из сопровождающих указал на корабль, мужчина поглядел на него, затем снова повернулся к женщине и легонько поцеловал ее. И вот отправился следом за военными к кораблю. Оба держали в руках по чемодану, а сам пассажир нес сумку поменьше.

Отплытие судна не сопровождалось громом фанфар и звоном бутылок, разбивающихся о борт. Этот обычай обычно приберегался для особо торжественных случаев, когда, скажем, новое судно отправляется в свой первый рейс. Тогда ночующие на причале пьяницы наутро просыпаются, неожиданно обнаруживая себя в открытом поле, расположенном ниже по течению реки.

Пассажиры с палубы махали толпе провожающих. Над рекой сгустился туман. Словно театральный занавес, он скрыл дома и пирс, и тех, кто пришел проводить пароход.

Медленно, друг за другом, все спустились в каюты, и Эдгар остался в одиночестве. Влага осела на стеклах его очков, и он снял их, чтобы вытереть о жилет. Эдгар пытался разглядеть что-нибудь в тумане, но берега, мимо которых они проплывали, как будто пропадали без следа. Туман съел даже пароходную трубу у него за спиной, и ему показалось, что он плывет в пустоте. Он протянул вперед руку и какое-то время смотрел, как белые клочья, создаваемые крохотными капельками влаги, обвивались вокруг нее.

Перед началом событий все еще белое, как чистый лист бумаги, как необработанная слоновая кость, пока история еще только начиналась.

3

«30 ноября 1886 года

Дорогая Кэтрин!

Вот уже пять дней, как я покинул Лондон. Прости, что не написал тебе раньше, но после Марселя наша первая остановка, где можно отправить почту, только в Александрии, и я решил, что лучше подождать, чем посылать тебе письмо, в котором были бы только прежние мысли.