Александр Сегень - Есенин Страница 10

— Мне первому позвонить или ты?

— Я первая позвоню.

Вот и всё об этой поездке.

Ну разве ещё то, что на пути из Исламабада в Москву случилось происшествие с литературоведом. Он зачем-то напился вискаря и ревел, как медведь, на весь салон самолёта:

— А я привык на обратном пути хорошо выпить. Меня жена будет встречать! Если я прилечу трезвый, она подумает, что что-то не так. Что меня плохо привечали. Эй! Поэт Артосов! Выпей со мной, собака! Видишь, Цекавый, он от меня морду воротит! Плебей! Вот ты, помнится, говорил, что твои предки, Цекавые, были казачьми атаманами. Значит, ты аристократ. Потому и сидишь рядом со мной. А я потомственный шляхтич. Мой отец, Болек Лещинский, был лучший офицер Армии Людовой! А этот Портосов, поэтишка, плебей! Детдомовец вшивый. А туда же, Есенина из себя корчит. Что, я не прав? Если кто желает, могу подраться. Вот Хворин, не брезгует со мной разделить чашу дружбы, а Артошка, видите ли, нос воротит! Да провались ты! Хворин, давай ещё выпьем.

Он пытался петь при полном отсутствии слуха и голоса. Получалось некое медвежье горловое пение, и даже терпеливый Днестров взмолился:

— Как говорят в таких случаях в Италии, заткните ему кто-нибудь рот грязным носком!

Прилетели в Москву. Артосов постарался не видеть Таниного мужа, резко отошёл подальше, когда Таня со всеми прощалась, и почесал к микроавтобусу, присланному Союзом писателей. Ехал из Шереметьева по холодному подмосковному шоссе, вдоль которого не росли пальмы и не разгуливали слоны, и думал: «Как же я теперь буду жить без неё!»

Дома Артосова встречали родные лица — жена, девчонки, Гришка. Ночью, лаская жену, он вдруг неожиданно всплакнул у неё на груди:

— Асенька! Родная! Роднее тебя у меня никого нет на всём белом свете! Мне никто не нужен, кроме тебя, никто!

Через несколько дней Ася сказала ему:

— И всё-таки, ты с Цейлона какой-то не такой вернулся.

У него на миг аж омертвели кончики пальцев. С трудом взял себя в руки.

— Какой такой не такой?

— Не знаю, от тебя даже пахнуть стало по-другому. Мне иногда кажется, что это вообще не ты.

— Вот те раз! Робот что ли?

— Не робот. Но и не ты.

— Что за глупости!

— Может, и глупости…

Не зная, куда себя девать, Артосов отправился в ближайший храм и впервые в жизни по-настоящему исповедовался. При этом не стал копаться в тонкостях, изменил или не изменил, а прямо так и сказал:

— Супружеская неверность.

— Жена знает? — спросил добрый священник, очень опечалившись.

— Ещё нет.

— И не говори ей. Достаточно того, что пред Богом раскаялся. Больше не поддавайся искушению.

— Не уверен…

— Я помолюсь за тебя.

Но раб Божий Валерий всё равно маялся. Ася видела это и снова не выдержала:

— Что с тобой, Валера? Вздыхаешь постоянно, сердитый без причины, совсем не такой, как был раньше. Нелёгкий какой-то стал.

— Тащи весы, взвешусь.

— Дурака-то не валяй, выкладывай начистоту. Было у тебя на Цейлоне?

— Было, — вдруг возьми он да и ляпни.

Анастасия мешковато села на диван, задышала.

— А может и не было, — спохватился Артосов. И, чтобы отвести следы от Тани, понёс уже полную ахинею: — Помнишь, я тебе рассказывал про эту из Питера, поэтессочку…

— Кобель!

— В один вечер напились крепко. Сам не знаю, будто с цепи сорвались. А, да, дождь лил весь день, боялись, что воспаление лёгких. Я тоже сильно напился…

— Кобель!

— Ночью проснулся… Где я? В чужом номере. Рядом эта лежит, из Питера. Я тихонько вылез и в свой номер. Хоть убей, не помню, было ли что в самом-то деле. Скорее всего, и не было ничего, потому что я крепко был пьяный в тот вечер.

Ася долго плакала. Потом сказала:

— Не хочу тебя видеть. Были бы родители живы, я бы к ним с детьми уехала. А теперь… Уйди, Валера!

И он ушёл. Трое суток шлялся по приятелям, пил с ними. Покуда Ася не разыскала его у Севки Петрова:

— Сев, скажи ему, пусть домой едет.

Дома она сказала:

— Ты, конечно, подлец, Валера. Такое горе мне принёс. Ведь я люблю тебя. И ладно бы, если б ты влюбился… А то просто так, с первой встречной-поперечной сучонкой…

— Да говорю же, наверняка ничего и не было!

— Да наверняка всё было! Хотя… мне бы тоже хотелось, чтобы ничего не было.

Приближался Новый год. Мир в семье Артосовых не наступил, но и война отодвинулась. Валерий старался при Асе не вздыхать, хотя о Тане думал постоянно. И думал так: «Пусть уж она и не позвонит мне. Время — доктор. Болячка засохнет и отвалится. И как же угораздило на старости лет влюбиться! Ведь скоро уже полтинник!»

С той роковой ночи в Хиттадува прошёл почти месяц. Не звонит, значит, уже и не позвонит. Ведь там муж, которого потерять далеко не любая захочет. С ним, конечно, скучновато, но зато надёжно, никаких потрясений.

Однажды позвонил Лещинский:

— Портосов, здорово!

— Ну здравствуй, шляхетская лещина.

— Ладно тебе дурака валять. Я, между прочим, тебя, можно сказать, грудью закрыл, как Матросов. Настюха твоя звонила, спрашивала, как ты там себя вёл на Цейлоне. Я сказал, что кто только тебя не соблазнял, но ты был как Брестская крепость.

— Спасибо, Вадик! Ладно уж, забудем иные моменты.

— Кстати… Перечитывал тут твои стихи… Не обижайся, но ты, как бы, это… Ну что греха таить — крупный поэт!

— Спасибо, друг! А я, если честно, искренне преклоняюсь перед твоими статьями.

За пять дней до Нового года Ася пришла к мужу, который спал отдельно на диване. И всё было так, как в их первые дни любви, но потом Ася рыдала:

— Сволочь же ты, Валера! Всё равно я тебя никогда теперь не прощу!

Но с утра в семье наступил мир. Артосов ходил и пел, чинил по дому всё, что нельзя было оставлять непочиненным в старом году. И все радовались, бодро готовились к встрече любимого праздника, чистили, драили, наводили красоту в квартире.

А вечером позвонила Таня.

Артосова как обожгло. Ему казалось, мир рушится, пол проваливается под ногами, а главное, что Ася всё видит, потому что Артосов горит и сияет, будто факел.

— О, Танечка, как я рад вас слышать! — говорил он отстранённым голосом. — С наступающим! Я столько рассказывал о вас жене, какую ваш муж нам устроил поездку.

На том конце связи приняли игру:

— Валерий Иванович, я тоже много рассказывала о вас мужу. О том, какой вы замечательный поэт и интересный собеседник. И я хотела бы вас пригласить на одну предновогоднюю вечеринку. С тем, чтобы вы почитали людям свои произведения. Пригласите и вашу супругу.

— Большое спасибо! Записываю, когда, где? — бодрым и громким голосом щебетал Артосов, а сам боялся, что вот-вот рухнет и помрёт. Точнее, не помрёт даже, а издохнет, как собака.

— Что ещё за Танечка? — спросила Ася.

— Жена того богатея, который большую часть денег. За поездку. На Цейлон.

— Я такую страну даже знать не хочу. Даже не произноси в нашем доме её название!

— Тем более, что официально — Шри Ланка.

— И этого не надо. И что хотела?

— Предлагает выступить со стихами. Обещает хорошо заплатить.

— Иди, конечно.

— Ну Ась! Она-то ни при чём. А к Новому году пару сотен долларов… Да и не было ничего, не бы-ло!

— Ну а я чего говорю, сходи. Совмести приятное с полезным.

Встреча была назначена не где-нибудь, а в бывшем Доме Дружбы народов, а ещё до того бывшем особняке Аркадия Морозова, выстроенном в виде мавританского замка. Про него ещё анекдот есть, что когда мать миллионера Аркадия увидела это строение, она сказала: «Раньше только я знала, что ты дурак, а теперь и вся Москва узнает». Но здание роскошное, а внутри отделано великолепно, пол в мозаичных свастиках, чёрных на белом фоне, даже лужковский запрет на свастики в Москве не коснулся этого пола. Таня встретила Артосова у входа, торопливо и чуждо поцеловала в щёчку, повела внутрь. Артосов стал рассказывать ей анекдот про Аркадия Морозова и его мать, но Таня перебила его:

— Извини, выпей пока чего хочешь, перекуси, я попозже к тебе подойду. Не обижайся.

Артосов оробел. Вокруг него вальяжно, как Лещинский, ходили явно не бедные слои населения, и ему, дурачку, стало стыдно, что все видят его костюм — не от Версаче, а с оптового рынка. Не за десять тысяч баксов, а за четыре тысячи рублей. Чтоб отмахнуться от этого глупого стыда, он сначала опрокинул пару бокалов шампанского, которое носили повсюду, но никто его особо не разбирал.

— Теперь чего-нибудь покрепче, — крякнул Артосов, артистично щёлкая пальцами.

Крепкие напитки предлагались в углах зала на тёмно-красном бархате. Услужливые лакеи заглядывали в глаза. Видно было, что они сразу раскусили Артосова, что он за пташка. Холуи мгновенно оценивают людей. Скорее всего, собравшиеся здесь богатые слои не увидели на нём костюма с оптовки, а лакеи — те вмиг определили. А, между прочим, костюм отечественного производства по голландским лекалам, весьма элегантный!