Юлий Крелин - Исаакские саги Страница 10

— А куда ты меня тащишь? Барс Сакыч! Я хочу домой.

— К маме…

— Ну и к маме. Имею право.

— У меня еще осталось на такси. Доедем до моего места, а потом я тебя довезу куда надо.

— А куда мне надо?

— Пьянь подзаборная. Кабацкая ярыжка. Куда мне надо, туда и тебе.

С легкой, не агрессивной перебранкой, наконец, выкатились они на улицу. Борис чувствовал ответственность свою и как врача и как товарища пьяного супермена, а потому сам он себя похмельным не ощущал. Ограничитель пока помогал. Чуть пошатываясь под тяжестью неустойчивого друга, он все же целеустремленно передвигался в сторону стоянки такси. Вновь Бог им помог, и искомая машина попалась раньше цели их передвижения. Минула их и опасность отказа шофера вести пьяных. Видимо, и тут помог ограничитель — Борис не производил впечатление малотранспортабельного. Загрузились и покатились.

Около дома Тины Вадимовны Борис усадил Володю в скверике вблизи подъезда и строго наказал сидеть и никуда не отлучаться пока он не придет. Он надеялся, что недолго будут собираться и знал, что путь лежит мимо его дома, куда и хотел закинуть товарища. Пусть проспится, пока не закончится консилиум.

Дверь открыла сама хозяйка и провела в большую комнату, что в прошлом могла называться гостиной, а сейчас чаще именуется иными столовой, а иными общей комнатой. Прямо перед дверью, шагах в пяти от нее стоял круглый стол, на котором возвышалась в половину человеческого роста скульптура, сидящего в кресле покойного мужа Тины Вадимовны, известного писателя, разумеется, Борисом узнанного.

— Хорош? — указала на скульптуру Смоляева — Проект памятника. По-моему, очень удачно. Садитесь Борис Исаакович. Сейчас я буду готова.

Она открыла дверь в другую комнату, где на противоположной стене висел большой портрет молодой женщины в полный рост.

— А это Глазунов. Его пока мало знают — говорят гоним. Муж его привечал.

Прежде чем Тина Вадимовна прикрыла дверь, Борис успел разглядеть стоящий на пьедестале прозрачный саркофаг и мужнину посмертную маску внутри его.

Недолго меняла Смоляева туалет и вскоре вышла.

— Тина Вадимовна, у меня тут внизу товарищ дожидается. Он чуть подвыпил, не могли бы мы его закинуть в дом? Крючок очень небольшой. — Борис назвал адрес и получил согласие хозяйки и шофера.

А разве евреи пьют?

— А кто вам сказал, что он еврей? — согласно правилам, заданной игры, вопросом на вопрос ответил Борис. И продолжил — Это вы, глядя на меня, решили обобщить и мое окружение?

— Да сама не знаю. Почему-то так решила.

— Да пьем мы, пьем. Как говорил Светлов: «мы уже пьем, мы уже деремся, что вы от нас еще хотите?»

Тина Вадимовна смущенно похихикала: — Да, да. Помню, помню. Светлая личность Михаил Аркадьевич. Это он антисемитской команде, тогда в ЦДЛ сказал, когда начали гоняться за евреями, врачами-убийцами. Мой вот никогда антисемитом не был. У нас полно было друзей евреев. Вот сосед наш. Еврей. Замечательный писатель и человек. Знаете, он тоже прилично пил.

— Ну вот, видите! А вы говорите! Евреи тоже люди, тоже пьют порой.

— Вот именно, что порой. Это и ценно, что порой.

— Да чего делить мир. Евреи такие же. Есть пьющие, а….

— Что это мы разговорились! И товарищ ваш ждет, и наш больной заждался, наверное.

В лифте Смоляева все ж успела высказать свое отношение к ныне царствующим в онкологии академикам и их теориям.

У самого подъезда уже стояла открытая машина полувоенного полудеревенского образца, именуемая в народе «козлом». Тина Вадимовна водрузилась на переднее сиденье рядом с шофером. Ее белая широкая кружевная шляпа, закрепленная высохшим раствором сахара, что в то время было модно среди некоторой части населения, почти касалась лица водителя своими сладкими полями.

— Ну! Где же ваш товарищ? Борис посмотрел в сторону скамейки, где оставил друга математика, но там никого не было. Он побежал на сквер и там, на траве, подле лавки обнаружил, лежащую и мирно спавшую, потерю. Борис, согласно правилам и традициям, стал растирать уши и приговаривать: «Вставай, гадина! Машина ждет. Великий русский писатель тебя ждет, чтобы домой тебя, пьянь подскамеечная, отвезти» Он поднял Володю и, поддерживая его сзади, и, подталкивая, стал медленными шажками приближаться к машине.

— Здравствуйте, — вполне куртуазно проворковал Володя и стал не без труда взбираться на высокую машину.

Наконец, они уселись. Ветер мотался по их лицам, поля шляпы двигались прямо перед устами Бориса и он с трудом сдерживался, чтоб не лизнуть их. Все ж и на него, в конце концов, не могло не подействовать выпитое часом раньше. От этой сладости он удержался и весь его интеллект был сосредоточен на удобствах пьяного товарища. Он сильно надеялся, что ветер, овевающий их в открытой машине, поможет и отрезвит обоих.

Володя задремал, картинно склонив голову на грудь. Тина Вадимовна повернулась и удовлетворенно оглядела нового персонажа их вояжа. Доброжелательно улыбнулась и томно протянула:

— Не-ет. Конечно, еврей.

— Разве? — Борис толкнул соседа в бок. Тот резко вскинул голову.

— Чего надо? Больно же.

— Вовк, ты еврей?

— Отстань. Не знаю. Спроси у мамы, — и опять уронил голову.

Все засмеялись. Недолго их овевал ветер. Дом Бориса совсем рядом.

— Я его только введу в дом. Я сейчас. Я ненадолго. Ладно?

Борис уложил товарища на тахту — тот практически и не просыпался и хозяин дома устремился к двери.

Не тут-то было.

Борь, поди-ка, — вдруг с лежанки раздался, хоть и пьяный, но вполне человеческий голос.

— Чего тебе? Я сейчас приеду. Никуда не уходи. Я тебя запру.

— А где я?

— Совсем сдурел, пьяница! У меня ты. Не видишь что ли!

— А-а… — успокоено протянул Володя и приподнялся, видимо, оглядеть место пребывания. Борис наклонился над ним, а тот, в ответ на участие, вдруг, обдал его левый бок от пояса до пяток всем, чем они сегодня закусывали и выпивали.

Не можно повторить словесную реакцию товарища на это, я бы сказал, дружеское приветствие уходящему доктору.

Борис пошел в ванну и мокрой губкой стал наводить порядок на брюках.

Но ждет больной, ждет писатель в машине, долг зовет, труба трубит, и, кинув пару дерзких фраз остающемуся, но уже крепко спавшему товарищу, ринулся вниз по лестнице.

«Машина открытая, быстрая езда, ветер… Не заметит — думал на бегу участник консилиума. А пока доедем, все высохнет».

Но Тина Вадимовна повела носом и задумчиво, пожалуй, даже ностальгически, молвила:

— Блевал? Понимаю. Знаю. Ну, ничего. Оклемается.

И они поехали на консилиум, где их ждал больной, полностью доверявший Тине Вадимовне и ее докторам и ее воззрениям на современную онкологию.

Дружба

— Борь, шеф вызывает.

Чего это? Всё вроде нормально. Последние операции без осложнений. Конфликтов, жалоб нет. Может, кто лечь должен?

— Алексей Васильевич, звали?

— Да, Борис. Какого рожна ты ни черта не делаешь? Бездельничаешь. Сколько ты получаешь?

— Почему бездельничаю? У меня последние дни по несколько операций ежедневно. А получаю ставку и дежурства.

— Это и есть безделье. Бедность и безделье. Сделаешь операцию и домой. А там что? Гульба? Хватай же момент. Разве можно жить только на зарплату твою.

— Алексей Васильевич. Я с больных денег не беру. Коньяки только носят.

— Да я не об этом. Голова на плечах есть. Эрудиции достаточно. В консерваторию таскаешься. Нельзя только рукодействием заниматься. Я, вовсе, не предлагаю тебе деньги брать. Возьмёшь и получишь по репе. Деньги надо брать законным путём.

— Я, как и Остап Бендер, уголовный кодекс чту.

— Мне ваш Бендер до лампочки. Вы, всё ваше поколение в нем по самые яйца. Причём тут уголовный кодекс? Если больной принёс деньги после, без договоренности и вымогательства, это больше не кодекс грызёт вас, а устав партии. Смеюсь. Не брал и не бери. Да ты садись. Чего переминаешься? В сортир что ли надо?

— Спешу, Алексей Васильевич. У меня ещё сегодня операция.

— Милый, одними операциями у нас сыт не будешь. Мозги надо тренировать. О диссертации пора подумать. Ты, хоть и городской врач, к кафедре отношения не имеешь, но бездельничать всё ж не гоже.

— Да на что мне диссертация? Работа длительная с очень низким КПД. Да и на десять рублей только больше. А то, что в диссертации надо размазывать не менее чем на двухстах страницах, всё можно уложить в статье не больше десяти страниц. Я уже сделал.

— Да, ладно тебе. Ну, таковы правила игры. И работа приучает к аналитическому мышлению. А насчёт КПД, то если даешь согласие на диссертацию, я тебя завтра переведу в ассистенты кафедры. При твоих ста десяти эта сотня стоит КПД. Тем более что статьи у тебя есть. Тему возьми по этим твоим работам.