Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы] Страница 10

Он не мог понять, что держит его в Аквелоне. Каждый день собирался уйти и вернуться в Рим — да ноги не слушались. С утра до вечера он слонялся по улицам, чаще всего в районе порта, и ел сырую рыбу, которую издали бросали ему рыбаки. Никто не отваживался подойти к нему. Женщины обходили его стороной. Когда наступал вечер, он всякий раз думал пойти к Альтене, поговорить с ней, напомнить о данном ему когда-то слове. Но вместо того чтобы направиться к хижине Лиу, почему-то возвращался домой, падал на кровать и снова оказывался в сумрачных тисках ночи.

Все семь лет Альтена была одержима одной-единственной мыслью — отомстить за Лиу. Она знала: Герк, вернувшись, потребует, чтобы она была с ним. И хотя слово она дала Лиу, а не Герку, было ясно, что Лиу все рассказал брату. Отрицать правду было невозможно. И тогда Альтена придумала чудовищную, немыслимую, непоправимую вещь. Нечто такое, что оттолкнуло бы от нее Герка. Желание осуществить задуманное наполняло ее звериной радостью, давало силы жить. Она стала заботиться о своем теле, чтобы быть прекрасней всех, когда Герк вернется. Она продумала и подготовила все до мелочей. О возвращении Герка ее предупредили шпионки. Тогда она велела вытащить из могилы и положить на постель останки Лиу, а сама легла рядом. Она не испытывала при этом отвращения — напротив, на нее снизошло такое счастье, точно Лиу — хотя от него остались только кости с лохмотьями кожи, — точно Лиу был божеством. Сладковатый запах разлагающегося трупа казался ей восхитительным. Когда Герк вошел в хижину, она прильнула к Лиу всем телом. Герк остановился как вкопанный, постоял, а потом ушел, неся в душе смертельную рану. От сознания победы радость в душе Альтены сменилась ликующим торжеством, и она, склонив голову на плечо мертвеца, забылась блаженным сном, свободным от видений.

Почитательницы Альтены упали на колени. Их губы задвигались в беззвучной молитве. Нельзя было уловить ни звука, ни вздоха, даже стук их сердец не был слышен. Так простояли они в молитвенном экстазе всю ночь. Ничто не нарушало тишины. Лишь изредка начинала невыносимо трещать свеча, и от этого звука, похожего на скрежет ногтей по стеклу, нервы натягивались до предела.

Каждую ночь Альтена ждала криков терзаемого кошмарами Герка. Когда это начиналось, она вставала, с улыбкой набрасывала одежду и отправлялась в город. Верные шли за ней. По мере того как они приближались, крики несчастного звучали все чаще. Казалось, он задыхается. Верные оставались на улице и опускались на колени. Альтена входила в дом одна. Она не поднимала глаз на стены комнаты, в которой столько раз бывала в далекие счастливые времена, когда лазила в окошко. Теперь она замирала у двери и со злобной радостью ждала очередного крика. И, будто выплевывая отравленную кровь, без устали повторяла: «Убийца Лиу, убийца Лиу».

Коленопреклоненные девы, точно слыша ее бормотание, тихо и мерно повторяли вслед за ней те же слова. Они процеживали сквозь зубы «убийца» и, выделяя «л», с силой выдыхали «Лиу», а потом возвращались к началу — и так, без устали, все твердили и твердили этот страшный приговор.

Перед рассветом Герк издавал последний крик, еще более жуткий, чем крик гибнущего и цепляющегося за жизнь человека. Про такие вопли говорят: душа с телом прощается. Разбуженный звуком собственного голоса, человек просыпается. Самое трудное — вернуться к действительности. Нас пронзает ощущение беспросветного одиночества и накатывает такой приступ дурноты, точно все нутро готово вывернуться наружу. Переходя от ночного кошмара к яви, острее всего воспринимаешь свои горести. В этот момент заново теряешь тех, кого смерть уже отняла у нас однажды. И чудится, что близкие, которых еще вчера видел здоровыми и счастливыми, в этот самый момент в страшных муках уходят из жизни.

Герк, как воскресший Лазарь, резко сел на кровати. Он открыл было рот, чтобы назвать свой кошмар, но тут увидел, как тень скользнула прочь из его комнаты. Он узнал Альтену и хотел окликнуть ее, но ни единого звука не смог выдавить из своего надорванного горла.

После первой ночи в городе начались беспорядки. Возможно, потому, что для поклонников Альтены — а их теперь было не счесть — Аквелон не был городом грез, но городом руин. Прежде всего они взялись за Скамьи Воспоминаний и разломали все до единой. В следующие ночи очередь дошла до брошенных домов: их разграбили и сожгли. Затем добрались до световых экранов и все, что от них оставалось, спалили на огромных кострах. Впервые за всю историю Аквелона в городе пылали пожары. Едва садилось солнце, к дверям Герка начинали стекаться Верные. С наступлением ночи их набиралось несколько тысяч. К часу второй стражи толпа делалась такой плотной, что выплескивалась на соседние улицы и не редела даже у Садов Любви, выживая из зарослей милующиеся парочки. Ложа из мха были грубо вытоптаны, кусты нещадно поломаны.

Потом у дома Герка появлялась Альтена. Плотная толпа поклонников расступалась и мгновенно смыкалась за ее спиной, как море за кормой корабля. И дальше, вплоть до первого крика Герка, воцарялась зловещая тишина. Когда изо рта Герка вырывался первый вопль, в толпе поднимался нарастающий гул размеренного речитатива: «Убийца Лиу!» Так продолжалось до утра. Затем начинал брезжить свет, и воздух взрезал последний крик. Тогда толпа вдруг рассыпалась и устремлялась прочь, круша все на своем пути.

Каждую ночь, как и в первый раз, Альтена уходила с пробуждением Герка. И всякий раз он успевал заметить ее тень. Гиканья несущейся прочь толпы казались ему эхом оглушительного гвалта птиц, нападавших на него во сне. Герку хотелось вскочить, но тело не слушалось его. Он растерянно оглядывался по сторонам и учился узнавать свою комнату. Пересчитывал ирисы на обоях, называл по очереди каждый предмет: стул, стол, комод, шкаф. Взгляд его останавливался на ботинках, которые, казалось, ждали его. Это немного успокаивало. Брошенная на кресле одежда говорила, что накануне была отличная погода и что ей не терпится выйти проверить, так ли хорош новый день, как был предыдущий. Герку казалось, что он спасен. Спасен наступлением дня. Он вставал, одевался, выходил на улицу. Светало. Город был безлюден. Только следы ночного разгула: дымки, сорванные двери, разбитая в щепки мебель.

Альтена, прячась, ходила за Герком, следила за каждым его движением и ждала дня, когда он проявит наконец первые признаки безумия.

Ночные бесчинства нимало не тревожили Императора. Он любил широкие песчаные пляжи с выброшенными на них ракушками. Может быть даже, ему казалось, что Аквелон — это огромная раковина, вынесенная морем на берег времени, и что в тот день, когда все дома окончательно рухнут, над руинами всплывет другой город, построенный без балок и стропил, сотканный из чистого света и подобный небесному Иерусалиму, вечно живущему в памяти. Кошмары Герка Император воспринимал как события частного порядка, не имеющие никакого отношения к делам Империи, и все же он следил за ходом событий. Крики меж тем с каждой ночью делались все громче. Это был теперь какой-то животный вой, не достигший, однако, наивысшей точки. Ничто пока не предвещало развязки.

Но однажды случилось неслыханное.

Следуя прекрасной и печальной традиции, какая-то юная дева утопилась в водах Шельды. Вместо того чтобы оставить ее спокойно плыть по течению, Верные выволокли ее тело на берег и, сопровождаемые огромной толпой, протащили по всему городу. Толпа неизвестно почему скандировала свой ночной речитатив «Убийца Лиу». Труп бросили свиньям.

Происшествие глубоко потрясло жителей и вызвало всеобщее негодование. Но все пересилил страх. С утра улицы Аквелона заполнились народом. Люди сбивались в группы, тихо обменивались несколькими словами, не имевшими, впрочем, никакого отношения к тому, что уже называли Событием. Потом все расходились, еще более озабоченные, чем прежде.

Верные, как к святому месту, стянулись к хижине Лиу. Они обступили избушку кольцом и ждали, когда появится Альтена, чтобы вразумить их пророчеством, оценить случившееся и сказать, как вести себя дальше — теперь, когда непоправимое уже свершилось. Среди них были и старые поклонницы, и новые, но так или иначе при свете дня все они видели друг друга впервые. Напуганные тем, что ночные тени обрели теперь лицо, они не решались поднять друг на друга глаза. Если мать узнавала свою дочь, то отворачивалась. Если иная женщина обнаруживала рядом подругу или соседку, то спешила отойти подальше. Или, изобразив удивление, бормотала с деланной улыбкой: «А, это ты? Привет!» — и торопилась спрятаться.

Оказалось, что среди собравшихся есть мужчины, и немало. На их лицах застыло странное выражение солдат, готовых к исполнению любого приказа. Женщины говорили с ними резко, те отвечали подобострастно.