Эрик Шевийар - Краба видная туманность Страница 10

И с тех пор Краб путешествует на дармовщину, ему не грозят ни опасности, ни усталость; он прошел вверх по течению Ганг, Меконг, Нил, Лимпопо. И все же он не может удержаться от раздражения, когда замечает, что он уже не единственный, кто использует как средство передвижения рептилий, — он-то надеялся придержать эту практику за собой, — и что многочисленные туристы в гавиалах и аллигаторах даже успели занять места на пляжах этих великих рек задолго до него.

Краб пакует чемоданы. В Америку, в Америку, в бескрайнюю Америку, пора уж Крабу ее посетить. Ему так и говорят: сегодня никому не обойтись без Америки. А нога Краба еще никогда туда не ступала, не заводило туда ни одно из его многочисленных путешествий по всему свету.

Ему катастрофически недостает знания Америки. По этому поводу на его долю со стороны современников выпадало немало насмешек и даже, подчас, оскорблений и ударов. И однако же всякий раз, когда он до сих пор обдумывал свою экспедицию, его удерживало какое-то смутное недоверие, то ли сомнение, то ли подозрение, то ли предчувствие, что Америка — место не для него. Он отступался.

На сей раз решение принято. Он туда отправляется. Чемоданы упакованы. Он уезжает в Америку. В наше время благодаря авиации путешествие занимает считанные часы. С этой самой Америкой старый континент связывает столь же постоянный и надежный, как и римские виадуки, воздушный мост. Мягко взлетает самолет. И вот Краб уже пролетает над облаками, но сравнение с барашками остается в силе, становится даже еще более убедительным, ибо, находясь сверху, ты естественным образом не видишь их ног, тогда как, наблюдая за ними с земли, поэт, если он настаивает на своем сравнении, вызывает подозрение в недобросовестности — или вынужден представлять всех овец и баранов отары валяющимися на спине в не слишком естественной для них позе, для правдоподобного объяснения которой приходится в свою очередь предположить вмешательство в эту буколическую сцену серого волка. Ниже искрится океан, прекрасное зрелище, мерцает, переливается, просто великолепен, и так, мерцает, возможно, чуточку однообразно, мерцает, насколько хватает глаз, проходят часы, земли на горизонте по-прежнему не видно, Краб чувствует, как понемногу начинают проявлять беспокойство стюардессы, потом и пассажиры, настоящая паника, наконец командир экипажа объявляет, что оставшегося горючего точь-в-точь хватит, чтобы развернуться и вернуться назад, судя по всему, самолет сбился с курса, а навигационные приборы вышли из строя, компания предоставит в ваше распоряжение другую машину.

Но еще большее смятение царит в аэропорту. Этим утром в Америку вылетело двенадцать самолетов, и со всеми приключилась та же напасть, тогда как на остальных линиях не зафиксировано никаких сбоев. Проверка показывает, что все приборы на борту функционируют нормально, и это исключает гипотезу о саботаже, и, так как невозможно поверить, что дюжина опытных пилотов с дюжиной дублеров впридачу могли сбиться с маршрута по ошибке или невнимательности, полеты в Америку приостанавливаются до разгадки этой тайны.

Но Краб уже давно грезил о морском круизе. И он отчаливает на борту, между прочим, роскошного лайнера. Дельфины возводят между старым континентом и Америкой арки, столь же высокие и правильные, как и римские акведуки. Путешествие проходит без приключений. Однако же берегам Америки уже давно следовало бы появиться на горизонте; и когда первые пассажиры, озадаченные безбрежностью этой Атлантики, начинают открыто выражать свое недоумение капитану, тот вынужден признать, что и сам ничего не понимает, что судно находится посреди Тихого океана и вскоре на горизонте появится Сибирь.

По возвращении на старый континент Краб узнает, что одна за другой организуются экспедиции в попытках вновь найти дорогу в утраченную, забытую Америку, чтобы восстановить с ней отношения и столь прибыльный для всех нас на протяжении пяти последних веков товарооборот.

Краба не проведешь. Он, впрочем, никогда всерьез и не верил в существование Америки, этих легендарных земель, придуманных, чтобы привлечь к себе внимание, записными рассказчиками, земель, которым оказали полное доверие владыки, стремящиеся отвлечь своих подданных от нищеты и скуки, двух проводников революции, и поставить себе в заслугу якобы имевшие место дипломатические успехи, оправдывая тем самым собственное пребывание у власти.

Америка!

Можно не сомневаться, что имя Краба навсегда останется связано с разоблачением этого грандиозного мошенничества.

Краб догадывается, что предмет развернувшейся там, у антиподов, грандиозной войны, опустошившей целые страны и десятикратно уменьшившей население, — не кто иной, как он сам, Краб, что он находится в самом центре конфликта и даже является его единственной причиной. И он этим искренне, глубоко расстроен. Он этого не хотел.

По наследству Крабу отошла во владение необъятная пустыня; правда, чтобы выполнить волю завещателя, он не вправе ее продавать, должен оставить все как есть и никогда в ней не появляться. Что не мешает ему чувствовать себя там как дома.

— Вот здесь строится мой дом. Я не стал дожидаться завершения работ; поскольку в нем уже можно жить, вчера я в него въехал. Как видите, основное уже сделано, — добавляет Краб, указывая на обширный пустырь, лишенный всяких следов человеческого обитания. Но тому, кто приходит в недоумение и пытается доказать, что строительство дома еще не начиналось, он возражает: — Вход и выход уже на месте, то же можно сказать и о настежь распахнутых окнах, остальное же — роскошь, без которой я преотлично обхожусь. У философа крыша в голове, добавляет он. Потом растягивается прямо на земле, прямо под открытым небом, и засыпает.

Краб — последний из мудрецов, единственная цель его лишенного желаний тела — стареть, беспрерывно и до самого конца стареть.

Но слепая ночь заблудилась в эпохах. Точнее, она не участвует в общем мировом прогрессе. С ней ничего не поделать человеческим козням — ни за, ни против: ночь неприкосновенна. Людские решения затрагивают только день. Ночь же не обращает на них внимания, пренебрегает произошедшими с начала времен изменениями, в частности — интеллектуальной эволюцией Краба. Для нее ничего не изменилось. Краб убеждается в этом при пробуждении. Аврора поднимает розовый пальчик у него между чресел. Он голоден. До чего утомительна юность.

Земля превращается в пыль или грязь, вода застывает или испаряется, воздух, если не доводит до насморка, обжигает, а ветер, который ерошит ваши волосы, не менее грязен, чем старая расческа, — но, если Краб не ошибается, огонь всегда остается самим собою, подобным, верным самому себе: непреклонным, неподкупным, неотъемлемым, решительно враждебным любому компромиссу. Доверять можно только огню. Одному огню. Поэтому именно в огне и собирается жить Краб. Там ему будет хорошо.

Краб и в самом деле переезжает, не покидая своего дома — вонючей, непригодной для жилья лачуги, что походит на старую заброшенную мельницу, обреченную перемалывать плевелы запустения и забвения. Достаточно спички, ее простенького огонька, этакой искорки первого дня рождения, и внутреннее убранство не замедлит вспыхнуть новыми красками. Можно подумать, что огонь дожидался в уголке момента вскарабкаться на шторы. Но не говорите, что он тлел, а не то рассердите этого петуха. Он был в засаде, скрытный, как хищный зверь. Он ждал своего часа. Огонь любит показаться в окнах, только он и может затмить папу в разгар представления, даже если тот и воспылает в свою очередь, вспыхнет как факел, дабы его затмить.

С треском лопаются стекла. Огонь расправляет свои непомерные члены, немедленно распускает их, занимает все место, здесь, в этих стенах, он у себя дома, ему уже тесно, он избавляется от мешающей мебели, более не откладывая, принимается за разрушительную работу по расширению, снимает перегородки, ему в голову приходит удачная мысль объединить три этажа в один, наивно дымит камин, флюгер на крыше крутится как волчок, красные, оранжевые, желтые языки пламени расцвечивают слуховые окна, каждый из них оказывается добычей всех остальных, и те возводят его на костер, где он и выпрямляется во весь рост, подобно пытаемой ведьме, которая проклинает вас, гнусных судей, черствых, сухих священников и священников потных, проклинает заплывшие жиром фигуры сбежавшихся зевак, смехотворных простаков, и с гордостью преподносит Сатане Странноприимцу не только свою прекрасную асбестовую душу, но и валежник длинных худосочных конечностей, серные пряди потрескивающих волос и десяток взлетающих в небо голубых искр своих ногтей.

Именно о такой обстановке и мечтал Краб. Он в восторге перебегает из комнаты в комнату. До чего красиво. Без сомнения, самый красивый пожар, на каком ему когда-либо довелось присутствовать. Он возвращается назад, обнаруживая всякий раз все новые и новые красоты, без излишеств и сомнительной роскоши, все новые изобретательные превращения. Да и удобств — тысяча. Ни один незваный гость не осмелится отныне вломиться в его дверь. Попробуйте-ка всучить ему все ваши библии. Не сможет обосноваться здесь впредь и скука, мельчайшие ее безделушки отплясывают свое в пламени. Уют, конечно, оставляет желать лучшего, но Краб над уютом смеется: все эти преимущества и величие стоят свеч — можно немного и обжечься.