Рита Бальмина - Летняя компания 1994 года Страница 10

– Фелимоша, уже поздно. Может завтра? На работу в шесть просыпаться…- Ритка пыталась уклониться от базара.

– "Байкал" от тебя совсем близко, а я из Герцлиевки приперся – в трубке отчетливо были слышны вопли утконосой Томочки, тощей золотозубой байкальской вокалистки, про соль на раны.

– Ладно. Через полчаса буду. – Ритка начала красить сонные глаза.

Через полчаса она спускалась по байкальским ступенькам в почти пустой зал, на ходу кивая пузатому повару Володе и двум знакомым проституткам. Красные стены и скатерти напоминали подсознанию об оставшихся в детстве первомайских шествиях. Свечи, горящие на столах, должны были придавать здешним пельменям вкус таинственности.

В самом конце зала Ритка увидела огромную и рыхлую рогатую тень, а слева от нее и самого бизона-Феликса.

– Я все знаю, – поцеловав Риткину мозолистую кисть, выпалил

Феликс и пристально посмотрел ее обладательнице в глаза. Его собственные – добродушные и волоокие – были голубыми и красными одновременно. Ритка молчала. Тогда, выдержав паузу он продолжил:

– Вот ты с ними дружишь – и с ней, и с ним. Скажи, что мне делать? Уйти? Снять квартиру и жить отдельно?

– Ты с ума сошел! – Ритка даже за голову схватилась. – Ты что и вправду думаешь, что Зив в состоянии прокормить такую большую семью?!

– Значит, все-таки Зив! – тень раненого бизона пошатнулась, задевая рогами потолок. – Я догадался в прошлый четверг по тому, как она прикуривала от его сигареты, но мне нужно было знать точно.

Ритка с ужасом поняла, что ее провели, попросту взяли на понт.

Ведь она всегда Фелимошу за лопуха держала, а теперь так фраернулась. Идти на попятную, все отрицать – было смешно.

– Фил, миленький, потерпи. Они пропадут без тебя. Мишка пьющий мужик – крепко пьющий. Он не может так зарабатывать, как ты.

– Ну, а мне как жить со всем этим? – он провел рукой по голове

– Какая он все-таки сволочь! А я его пьяненького на себе таскал до самой его конуры, где он мою жену… Я давно, давно чувствовал, что кто-то из вашей компании… Ведь она же уже больше года… Если бы ты знала, как она изгаляется надо мной! Хуже, чем над Алексеем в свое время. Она все время провоцирует меня, как того раньше…

Алексей был предыдущим мужем Нинон, которого она бросила из-за

Феликса и от которого у нее было двое детей. Она заставила Алексея отказаться от детей, чтобы Феликс их усыновил. Потом родила младшего

– совместного их малыша. Сейчас Феликсу пришлось побывать в шкуре

Алексея. Он давно знал, что его жена классическая, фроммовская стерва, палач в одеянии жертвы, выносящая все семейные сцены, которые сама инициирует, на просмотр и обсуждение широкой публике, но, должно быть, именно это и нравилось ему в ней. Ритка уже несколько раз была свидетельницей Нинкиных выбрыков, когда та из-за не понравившейся ей шутки могла выплеснуть в лицо Фелимону или Зиву содержимое стакана. В последнем случае с Зивом – в стакане оказалась водка. Зив от боли пошел промывать глаза в сортир, а когда вернулся, сетовал только на то, что возлюбленная его души не экономно относится к продукту. Похоже, они оба были мазохистами: и Феликс, и

Зив.

– Ей и на детей плевать! – Феликс впадал в неистовство – дети нервные, болеют… Все ее скандалы бесконечные… – рогатая тень царапала потолок. В голубых и в то же время красных глазах раненого бизона стояли слезы.

Было жалко Феликса, детей, а больше всех – Зива, которому теперь предстояло всю эту кашу расхлебывать.

Утром Зив позвонил Ритке на работу и клокочущим от ненависти голосом глухо прокричал в трубку:

– Сука! Как ты могла?! Зачем ты ему рассказала?!

– Но он уже все знал… сказал мне, что все знает…

Зив не давал вставить слова:

– Ты питаешься гноем! Ты живешь конфликтами. Ты просто завидуешь

Нинке, потому, что ее мужики любят… потому, что она мать, а ты пустоцвет! – он швырнул трубку.

Ритке было до слез обидно. Она понимала, что Зив несправедливо обвинил ее, но как ему объяснишь?

Все кафе обсуждало сюжет. История на глазах, благодаря Нинкиной любви к театральным эффектам, обрастала деталями и подробностями.

Стали говорить, что Ритке вообще ничего нельзя рассказывать: заложит и продаст. Нинон каждый четверг сидела на коленях то у мужа, то у

Зива, доводя того, кто сегодня был в отставке до озверения. Зив в

"салоне" не появлялся, с Риткой не разговаривал, хотя был должен ей большую сумму денег: жил в квартире, которую она ему нашла и оплатила. При этом он ходил по общим знакомым и всем внушал, что

Ритка жадная, склочная, завистливая жидовка с волосатыми ногами.

Когда несколько кафешных завсегдатаев удивленно пересказывали ей

Мишкины монологи, она рыдала в голос от обиды. Нинон обвиняла Ритку во всех своих несчастьях ангельским голоском и с проникновенными театральными интонациями:

– Такие в тридцать седьмом своих близких под "вышку" подставляли.

Большинство бреннерцев соблюдало здоровый нейтралитет, но отнюдь не все: Усатый перешел на сторону Зива, а Аркадий считал, что Ритка вообще ни в чем не виновата.

– Нашли стрелочника… мудаки, – сердился он в клубах дыма, – да на сучке-Нинке пробы ставить негде…

Ритка от произошедшей несправедливости и чтоб отвлечься и развеяться купила турпоездку "Париж-Лондон" и свалила в Европу, но в первый же день путешествия на Елисейских Полях у нее вырезали из сумки кошелек со всей валютой, и она три недели довольствовалась скудными континентальными завтраками, оплаченными вместе с гостиницей, так как на туристические удовольствия денег не было совсем. Она целыми днями ходила пешком, рассеяно поглядывая на пасмурные от сентябрьского дождя, холодные европейские достопримелькательности, и вспоминала, как ее обидел Зив, а по вечерам в номере слагала венок, посвященный их ссоре.

Только один раз, уже в Лондоне в самом конце путешествия, когда стало совсем невмоготу от истощения (голод – не сестра матери), она незаметно проползла удавихой по ночной Трафальгар-сквер, проглотив старенького хромого голубя, и потом быстро переварила его свернувшись кольцами под скамейкой.

По возвращению из путешествия, которое не было приятным, она обнаружила совершенно другую ситуацию: Феликс ушел из семьи, а Зив семьей обзавелся. Теперь Нинка жаловалась всем на Зива: и детей он объедает, и зарабатывает мало, а пьет много, и на других женщин внимание обращает… Феликс стал идеалом, примером для подражания.

Дети, конечно, как всегда, были втянуты в конфликт. Апофеозом стала история с газовым баллончиком, который был подарен Нине Ириной перед отъздом в Москву.

В тот вечер в кафе читала свои стихи Катя Капович, приехавшая из

Бостона. Народу было много. Некоторые приехали из Иерусалима. Нинон была уже подшофе и села на колени к одному из иерусалимцев, с которым только что познакомилась. Для того, чтобы Зива позлить. Она любила сталкивать лбами мужиков и умела это делать. Но Зив ведь заторможенный, реакция замедленная. Только через час-полтора, когда

Джульетте самой надоело на чужих коленях ямочками поигрывать и она вышла в вестибюль, Ромео подошел к ней и тихо сказал: "Шлюха". В ответ прозвучала звонкая пощечина. Зив тоже замахнулся, но с одной стороны Аркаша, а с другой Голков кинулись разнимать влюбленных. Тут в Нинкиной руке мелькнул серебристый предмет, и Аркадий с криком закрывая лицо руками и согнувшись, отскочил в сторону. Оказывается,

Нинон промахнулась и струя газа попала не в Зива, а в Хаенко – аллергика с многолетним стажем. На ветхой Витькиной "Ладе" повезли пострадавшего в больницу, а там ему еще и врать пришлось на своем убогом иврите, что он понятия не имел что в баллоне, который нашел на улице. Хотел проверить…

Сашка позвонил в следующий четверг и, урча от удовольствия, похвастался, что трахнул-таки Нинон. Он сообщил это так будто ему

Английская королева отсосала, или сам Клинтон.

– Эти два идиота готовы из-за нее глотки друг другу перегрызть, а я ее даже на автобус не проводил, потому, что должна была прийти

Верка. Нинка трахается просто отлично. В нее даже можно влюбиться.

Жить с ней, правда, нельзя – ебанутая…

Телефонная трубка упала на каменный пол и треснула, так как рук у

Ритки снова не было. Она выбрасывала из открытой пасти раздвоенный язык, но кроме шипения ничего не получалось. Ее чешуйчатые кольца, переползая друг через друга, конвульсивно сжимались. Так как никого рядом не было, она чуть было не задушила сама себя.

Она ползла по Алленби, извиваясь, стараясь не вляпаться в дерьмовые кучи и сопливые марокканские плевки. Асфальт был шершавым.

От непривычности такого способа передвижения получалось медленно. К тому же надо было соблюдать осторожность, чтобы не угодить в

"Сафари". До кафе было еще несколько хорошо освещенных кварталов, поэтому Ритка ползла впритык к поребрику, чтобы ее не видели ни с мостовой, ни с тротуара. Заметила ее только одна крепко обкуренная тощая шлюха, но приняла за глюк. На одной из автобусных остановок змея чуть не задела за стоптанный сандалет пожилого беременного сабра в покосившейся майке, который сосредоточенно чесал свои яйца.