Алексей Макушинский - Макс Страница 103
Алексей Макушинский - Макс читать онлайн бесплатно
Я был очень занят, как бы то ни было, и с Максом — в свою очередь заканчивавшим свою, так называемую, учебу — мы почти, я помню, не виделись.
Мы оба виделись с Соней; она жила, как выяснилось и как сказано, совсем недалеко от тех мест, где жил я, в старой, поддающейся или почти поддающейся описанию части города, в двумя полукружиями во двор, до тех пор мне неведомый, фасадом же, с тремя колоннами, в очень и очень хорошо знакомый мне переулок выходившем и до сих пор выходящем, наверное, доме.
Я познакомил ее с Алексеем Ивановичем; я все рассказал ей: поздно вечером, у меня дома: в той же комнате, следовательно, где когда-то, давным-давно, все рассказал я — Вере.
И это был уже, я помню, октябрь, конец октября; и были желтые листья по краям мостовых, мокрым блеском отсвечивавшие на мокром асфальте, и редкие звезды над темными крышами, и прозрачные отсветы в тонком, тающем небе.
И затем выпал снег, и листья исчезли, и Макс, с которым я почти не встречался, но пару раз все-таки встретился, сказал мне как-то и между прочим, что — вот, на днях, видел он, вполне мельком и совершенно случайно, хозяев той дачи, которую когда-то снимали его, нарушим запрет и скажем снова, родители, и…
— Что же? — спросил я.
— Нет, ничего, — сказал он. — Так, ничего…
И еще я вспоминаю один разговор с Алексеем Ивановичем, в середине зимы и в его, Алексея Ивановича, во двор и настежь распахнутой по-прежнему комнате.
— Значит, скоро вы уезжаете?
— Да, уже скоро.
— Все это очень, вообще, интересно. Но самое интересное, конечно, что будет потом.
— Когда — потом? — спросил я.
— Ну, потом… потом, после романа.
— Ах, вот этого я не знаю, — сказал я. — Вот этого я совсем не могу представить себе. Но что-то должно быть… иное… в жизни, — сказал я. — Иное время, иное пространство…
— Я тоже так думаю.
Но еще все было так же, конечно; и в этом, по самой природе и самой сути своей зимнем городе была, в известном смысле последняя, лишь походя, но все-таки отмечаемая мною на карте зима; последняя зима в этом городе; и значит, сугробы; значит, ранние сумерки; фонари и снежинки; карнизы, обведенные снегом… и лишь в самом конце ее, в начале весны, я, решившись и закончив последний, опять-таки, самый трудный, я помню, очень долго не дававшийся мне перевод, отправился, вместе с Соней, зашедшей ко мне в тот день, на вокзал, где, в кассе и почему-то смеясь, к удивлению кассирши, купили мы — на через неделю (как сказала Соня…) билет: один билет: на поезд и для меня.
И эту последнюю неделю провел я, конечно, прощаясь, блуждая по городу; и в последний, весенний, с внезапными порывами ветра, внезапным снегом и солнцем, столь же внезапным, с легкими, быстрыми, улетающими сквозь снег и уже морскими какими-то облаками, ясный, путаный день, у Сони встретился с Максом: впервые, после нашего возвращения в Москву, увидев их, значит, вдвоем… и простившись с ними обоими, вышел, я помню, на первый, с его аллеей, на второй, с его сплетением веток, бульвар; и в конце бульвара спустился в метро; и проехав три… нет, четыре… четыре, разумеется, остановки, оказался на том, третьем, если угодно, бульваре, откуда, сверху, виден был, как сказано, весь, почти весь, может быть, город: крыши и купола… и уже в сумерках зашел, я помню, в театр: на маленькой площади… и уже совсем поздно вечером, в последний раз, к Максу.
— Я напишу тебе оттуда, — сказал я.
— Нет, — сказал он.
— То есть как… нет?
— То есть… нет, ты можешь мне, разумеется, написать, но я вряд ли тебе отвечу, — сказал он.
— В таком случае я позвоню тебе… оттуда, с почты, — сказал я.
— Нет, — сказал он.
— Нет?
— Нет. Во-первых, меня скоро не будет здесь, — сказал он. — Ты уедешь, но и я не останусь… И во-вторых…
— Во-вторых?
— Во-вторых, у меня тоже есть свои планы, свои, как ты выражаешься, помыслы… Так что давай не звонить и не писать друг другу, — сказал он. — Потом… когда-нибудь… встретимся и все друг другу расскажем…
— Но… Макс, — сказал я.
— А что? — сказал он. — По-моему, это… правильное решение. Или… нет?
— Я не знаю, — сказал я.
— На самом деле я тоже не знаю, — сказал он.
И когда, на другой, уже самый последний, опять ясный, вновь путаный, с тем же ветром, теми же, освещенными солнцем, улетающими сквозь снег облаками, весенний и влажный день, я ехал, уже в сумерках, на вокзал, оттуда, сверху, с третьего, если угодно, бульвара, видны были уже только окна, огни… и очень долго, конечно же, ходил я, занеся чемодан в купе, по перрону… и лежа, на верхней полке, засыпая, вновь просыпаясь, вспоминал и, казалось мне, вспомнил, под стук колес, все… уже отступившее, вновь предстоящее; почти не данность, только задание… и совсем иначе, конечно же, выглядели те курортные, с голыми ветками, станциями, те поселки, с расступившимися домами, мимо которых ехал я, утром, на электричке… но так же быстро, конечно, не заботясь о встречных машинах — их просто не было — летел и мчался, по ровному и прямому шоссе, почти пустой, я помню, автобус.
И вот соседняя деревня, и вон там, за теми соснами, почта…
И я посидел, конечно, на остановке, на скамейке, у столбика, и посмотрел, конечно, на белый песок у обочины, на небо, с быстрыми, легкими, да, все теми же, встававшим солнцем освещенными облаками…
Я предупредил о моем приезде заранее; комната была для меня приготовлена.
Она почти не изменилась с тех пор, эта комната, с ее круглым, обеденным, с ее письменным столом, у окна, железной печкой в углу… и мне странно думать, теперь, что, когда я уеду отсюда, соберу вещи, книги, сложу рукопись в папку, уже мною купленную, следы и знаки, так скажем, моей жизни — здесь, исчезнут… почти сразу, наверное, и что если не следующим, то через одно лето, к примеру, здесь будет жить, в этой комнате, кто-нибудь, мне незнакомый, меня тоже не знающий…
Ни о чем подобном, тогда, когда-то, я, конечно, не думал.
Еще последние льдины лежали у самого берега, еще последние пятна снега в тех тенистых местах, где пляж переходит в дюну…
И еще почти неделю, я помню, бродил я по дюнам, по берегу, успокаиваясь, дожидаясь успокоенья… и потом подумал, я помню, что дожидаться его не следует, дождаться его невозможно, что слова хоть и приходят откуда-то, из какого-то, в себе самом таящегося безмолвия, но что и безмолвия без слов не бывает, без слов не услышать… и вдруг, и снова решившись, написал, наконец, на самой первой, вот она, с тех пор уже чуть-чуть пожелтевшей, чуть-чуть помявшейся, потому что первой, странице:
— Я поворачиваю обратно…
— Я поворачиваю обратно, — так написал я. — Мне часто вспоминается теперь эта фраза, сказанная когда-то Максом. Он сказал ее совсем просто, как что-то обыкновенное и не имеющее значения, и тем более странно прозвучала она в окружавшей нас тишине…
И — что же? — и он остановился, конечно, достал сигареты и закурил… и потом медленно, как будто все еще раздумывая и сомневаясь, повернулся и пошел обратно, туда, откуда мы пришли… Да, медленно, медленно, еще раздумывая, еще сомневаясь, началось оно, это каждый день прерываемое, но и каждый, почти каждый день, все эти годы, возобновляемое мною движение… и я сам не знал поначалу, куда, по каким дорогам пойду я… и чем дальше я шел, тем яснее видел я эти дороги, эти линии и скрещения их… и весна превратилась в лето, лето в осень и осень, соответственно, в зиму… и бывали, конечно, удачные, и бывают, конечно, по-прежнему, но были, но и бывают совсем, совсем неудачные дни… дни успеха и недели провалов… и очень и очень многое написано мною лишь начерно… лишь кое-как и предварительным образом… но все же, как-то, написано… и временами, в дни неудач, мне хотелось, конечно, уехать, и некое простейшее одиночество я тоже, конечно, испытывал… и все-таки оставался… и всякий раз оставался… и снова была весна, и вновь лето, и… я сам уже путаюсь в счете… снова осень, снова зима… еще весна, еще лето… и… и вот теперь уже осень, вновь осень… и желтые, и красные листья, уже падающие, уже облетающие… и прозрачная влажность в воздухе, и легкая дымка… и я еще не уезжаю отсюда, нет, не уезжаю отсюда… и я буду до тех пор переписывать все это, покуда — что же? — покуда оно само не закончится, само собой не закончится, это — вновь начинающееся движение…
Так все и было.
Так все и было: думаю я теперь (теперь, здесь: где и когда?..) — в моем теперешнем теперь, здешнем здесь: в ином времени и в совсем ином, конечно, пространстве: в этой (так думаю я теперь…) уже по ту сторону моей истории, там — нет, тоже здесь… еще здесь и на этих страницах, невозможной и все-таки вспыхивающей, на мгновение, точке: в этой точке, в этой тоже, конечно, позиции — и тоже, разумеется, у окна (отметим ее, эту точку… она вспыхивает, она гаснет… но все-таки отметим ее, вне истории, синеющей, за окном и на горизонте, горою, черепичной крышей соседнего дома и тремя соснами, как будто замершими на полпути от крыши к горе: двумя рядом и одной, конечно, поодаль…) — так все и было, еще раз, и я еще почти целый год переписывал, в самом деле, мою, да, историю, придавая и в конце концов придав ей тот вид, который она имеет теперь, отбрасывая ненужное, удаляя излишнее, исправляя неправильное, заполняя пробелы. И некоторых, в конце концов исключенных мною страниц, отвергнутых мною сцен мне до сих пор, может быть, жаль, и кое с чем, в этом окончательном тексте, я до сих пор, может быть, не согласен… Как бы то ни было, еще почти целый год прожил я там… теперь уже там… в той… теперь уже в той… за дюною притаившейся деревушке; и была, конечно, зима, был снег и сугробы, был дым над белыми крышами, был лед на море, льдины, исчезавшие, вновь появлявшиеся… наконец, растаявшие, в одну какую-то ночь; мох и вереск в дюнах; весеннее тепло; жара; лето. И когда опять пожелтели, еще не падая, листья, когда вновь повеяло холодом и прозрачной дымкой окутался берег, я обошел деревню, в последний раз, и объехал на велосипеде округу, и собрал, действительно, вещи, книги, и сложил рукопись в папку, и в последний раз вышел на море, и… автобус отъехал, двери закрылись… и взглянув, в последний и самый последний раз, на выступ леса, скамейку и столбик, после бессонной и вполне бессонной, разумеется, ночи, на другое утро и не в силах справиться с изумлением, оказался вдруг… тоже: в том… самом странном на свете, огромном, невероятном, таинственном… и теперь уже вновь покинутом мною городе, с его утраченными названиями, с его сохранившимся названьем, в Москве.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.