Джек Керуак - Бродяги Дхармы Страница 11

– Как там Морл, не видать?

Джефи прищурился.

– Вижу облачко пыли, может, это уже он возвращается. – А мне казалось, что я уже все это видел, от альпийских лугов с кустами люпина до внезапных водопадов с мостиками-корягами и зеленой глубиной, и как-то невыразимо щемило сердце, будто я уже раньше жил и ходил по этой тропе, в похожих обстоятельствах, с другом-бодхисаттвой, но, может быть, это было более важное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить.

Так бывает в лесах, они всегда кажутся знакомыми, давно забытыми, как лицо давно умершего родственника, как давний сон, как принесенный волнами обрывок позабытой песни, и больше всего – как золотые вечности прошедшего детства или прошлой жизни, всего живущего и умирающего, миллион лет назад вот так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают это чувство своей одинокой знакомостью. От вспышек внезапного узнавания, вспоминания я даже ощутил экстаз, и в дремотной испарине потянуло лечь и заснуть в траве. Вместе с высотой росла усталость, теперь, как настоящие альпинисты, мы уже не разговаривали, и не надо было разговаривать, и это было хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: «Вот это мне нравится, когда идешь и говорить уже не нужно, как будто мы – животные и общаемся молча, посредством телепатии». Так мы и шли, погруженные в собственные мысли, Джефи – своим забавным чаплинским шагом, который я уже описал, а я тоже нащупал для себя правильный способ ходьбы, медленными короткими шажками, упорно вверх и вверх, со скоростью одна миля в час, так что я отставал ярдов на тридцать, и теперь, сочинив хокку, приходилось выкрикивать их друг другу. Вскоре мы преодолели ту часть тропы, за которой начинался прелестный мечтательный луг с озерцом, а там уже тропа кончалась и были камни, одни только камни.

– Теперь единственный ориентир – это «утки».

– Какие еще утки?

– Видишь вон там валуны?

– «Видишь вон там валуны»! Еще бы, пять миль сплошных валунов до самой горы.

– Видишь вон там, у сосны, на ближнем валуне камни сложены кучкой? Это и есть «утка», ее сложили те, кто ходил тут до нас, может быть, я сам ее сложил в пятьдесят четвертом, не помню. Сейчас надо скакать с валуна на валун, не теряя из виду «уток», чтобы не сбиться с курса. Хотя вообще-то курс ясен, вон тот утес наверху – там как раз и есть наше плато.

– Плато? То есть это еще не вершина?

– Конечно, нет, там плато, потом осыпи, потом скалы и наконец альпийское озерцо, не больше этого пруда, потом – финальный рывок на тысячу футов, почти вертикально вверх, да, братишка, на крышу мира, откуда видна вся Калифорния и частично Невада, и ветер штаны продувает насквозь.

– Ох… Сколько же это займет времени?

– Ну, можно надеяться к ночи разбить лагерь там на плато. Я его называю плато, на самом деле это так, шельф между вершинами.

Но здесь, в конце тропы, было так прекрасно, что я сказал:

Ты только взгляни… – Грезящий луг с соснами на краю, пруд, чистый свежий воздух, золотящиеся облака… – Может, остановимся здесь на ночь, я никогда еще не видел такой красоты.

– Да ну, ерунда. То есть, конечно, здорово, но утром, проснувшись, мы можем обнаружить, что кавалькада из трех дюжин школьных учителей жарит сосиски у нас под носом. А вот дотуда, куда мы идем, фиг кто доберется, а если доберется, считай меня идиотом. Ну, может быть, один какой-нибудь альпинист, ну, два от силы. Но в это время года – вряд ли. Знаешь, ведь уже в любой момент может выпасть снег. Если выпадет сегодня ночью, тогда прощай, Смит.

– Что ж, прощай, Джефи. Но давай хотя бы отдохнем тут, попьем водички и восхитимся этим лугом. – Мы устали, но было здорово. Мы растянулись на траве, передохнули, поменялись рюкзаками и потопали дальше. Почти сразу же трава кончилась и начались камни; мы забрались на первый, и с этой минуты надо было постоянно прыгать с камня на камень, пять миль по каменистой долине, между отвесных утесов-стен, все круче и круче вверх, так что под конец, казалось, придется карабкаться по камням.

– А что впереди, за этим утесом?

– Там высокая трава, кустарник, россыпи камней, прекрасные извилистые ручьи, где даже днем не тает лед, кое-где лежит снег, гигантские деревья, есть один валун, огромный, вдвое больше альвиного коттеджа, он нависает, образуя такую пещеру, там мы остановимся и разведем костер, чтобы жар отражался от стены. Дальше уже трава и деревья кончаются. Высота примерно тысяч девять.

В тапочках скакать с булыжника на булыжник было легче легкого, но вскоре я заметил, как изящно получается это у Джефи, в своих тяжелых бутсах он так и летал с камня на камень, иногда выделывая прямо танцевальные па, вправо-влево, вправо-влево; некоторое время я повторял каждый его шаг, но потом понял, что лучше спонтанно выбирать свои собственные камни и скакать по ним в собственном угловатом танце.

– Секрет в том, – сказал Джефи, – что это как дзен. Пляши, как пляшется. Проще простого, на самом деле проще, чем ходить по ровной земле, нет монотонности. С каждым шагом возникают забавные маленькие трудности, их разрешаешь без сомнений, раз – и ты уже на следующем камне, который ты выбрал просто так, без особых причин. Как дзен. – Так оно и было.

Теперь мы почти не говорили. Мускулы ног устали. Часа три мы преодолевали эту длинную-длинную долину. Тем временем вечерело, свет стал янтарным, и зловещие тени упали на долину сухих камней, но это не пугало, а вновь вызывало давешнее бессмертное чувство. Все «утки» были сложены так, чтобы их легко было заметить: встанешь на булыжник, посмотришь перед собой и сразу видишь «утку» (как правило, два плоских камня один на другом, а иногда еще сверху один круглый, для красоты), указывающую общее направление. «Утки» были сложены нашими предшественниками, чтобы не плутать лишнюю пару миль по огромной долине. И все время нас сопровождал тот же гремящий ручей, правда, теперь поуже и поспокойнее, и видно было, как он, чернея на сером каменном фоне, сбегал с утеса в миле от нас.

Прыгать с камня на камень, не падая, причем с тяжелой ношей – легче, чем кажется: когда войдешь в ритм танца, упасть практически невозможно. Порой я оглядывался на дальние горизонты гор и удивлялся, насколько мы высоко забрались. Наш чудесный оазис в конце тропы был словно маленькая долина в Арденнском лесу. Подъем становился круче, солнце багровело, вскоре то тут, то там я стал замечать в тени под камнями островки снега.

Наконец утес навис над нами; я увидел, как Джефи скинул рюкзак, и затанцевал к нему.

– Ну вот, тут мы бросим вещи и заберемся на несколько сотен футов на утес, где, как ты увидишь, более полого, и найдем эту стоянку. Хочешь, посиди тут, отдохни, дурака своего поваляй, а я пока прогуляюсь, я люблю один бродить.

О'кей. Я сел, переменил мокрые носки и пропотевшую насквозь фуфайку, скрестил ноги и полчаса сидел, отдыхал, насвистывал – приятнейшее занятие, – пока не вернулся Джефи с сообщением, что стоянка нашлась. Я-то думал, это в двух шагах, а пришлось еще почти целый час скакать по каменистому склону, кое-где карабкаться, а выбравшись на более или менее ровное плато, поросшее травой, идти еще ярдов двести до огромного серого валуна, возвышавшегося среди сосен. Изумительной была здесь земля: тающие островки снега в траве, клокочущие ручьи, молчаливые громады скал с обеих сторон, ветер, запах вереска. Мы переправились через ручеек, не глубже горсти, с жемчужно-чистой прозрачной водой, и оказались возле валуна, где валялись старые обугленные бревна.

– А Маттерхорн где?

– Отсюда не видно, но, – он указал на простирающееся вдаль плато и уходящее вправо ущелье, заваленное осыпью, – вон по той лощине, еще пару миль вверх, и окажемся у подножья.

– Ого, ни фига себе, это ж еще целый день!

– Но не со мной, Смит.

– Не волнуйся, Райдерушка, со мной тоже не пропадешь.

– О'кей, Смитушка, а теперь давай-ка расслабимся и станем радоваться, приготовим ужин какой-никакой и подождем старичка Морлушку.

Мы распаковали рюкзаки и всласть покурили. Горы уже приобрели розоватый оттенок, все эти камни, тяжкие глыбы, запорошенные пылью безначального времени. Вообще-то я ощущал некоторый страх перед этими зубчатыми чудищами, обступившими нас и нависшими над головой.

– Молчаливые какие, – сказал я.

– Да, дружище, знаешь, для меня гора – это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ, и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться, – Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу.