Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики Страница 11

Я, 'как и весь советский народ', в то время горячо любил Сталина. Я и сейчас его люблю, в первую очередь за то, что он был величайшим государём 'всех времён и народов', создавшим империю таких размеров и такой мощи, какая не снилась и Александру Македонскому. Настоящий 'властитель полумира' - и грузин (я тогда и не подозревал, что Сталин - сын великого путешественника Н.М. Пржевальского!), что мне особенно льстило - ведь я жил и учился в Тбилиси и обе бабушки у меня - грузинки. Спешу напомнить, что мать у меня русская, причём из столбовых дворян, на что у меня есть свидетельство 'с печатью'! К тому же Сталин учился с моим дедом - Д.И. Гулиа в одном городе - Гори, в семинарии, правда, дед был на пять лет старше Сталина. В школе я слышал, что поэт Симонов был любимцем Сталина, что ещё больше возвышало Константина Михайловича в моих глазах.

Симонов и мой дядя познакомились в январе в 1947 году в Сухуме, во время пребывания там Константина Михайловича. Там же дядя передал Симонову рукопись своей повести 'Весна в Сакене'. Повесть так понравилась знаменитому поэту, что он взял с собой моего дядю в Москву на пару месяцев и помог опубликовать повесть. В конце того же 1947 года Георгий Гулиа получил за эту повесть Сталинскую премию.

Дядя так рассказывал мне о присуждении этой премии. Повесть, каким-то неведомым образом попала к Сталину (нетрудно, наверное, догадаться, каким именно образом это случилось!). Вождь, по своему обыкновению, прочёл повесть на ночь глядя, и уже ложась спать, спросил референта: 'Повесть 'Весна в Сакене', какой из писателей Гулиа написал - старый или молодой?' (Сталин знал о существовании обоих писателей Гулиа, но не помнил, как кого зовут). Референт обещал к утру всё разузнать и сообщить ответ вождю. Тем временем в сухумский дом, где проживали оба Гулиа - отец и сын, явилась охрана НКВД и приказала никому не покидать помещение. Бабушка рассказывала, что они всю ночь сушили сухари и собирали тёплую одежду. Наутро референт доложил вождю, что повесть написал молодой Гулиа. И спросил, как бы невзначай: 'А что, Иосиф Виссарионович?' 'Ничего', - позёвывая, отвечал Сталин - 'хорошая книжка!'. Охрану сняли, а премию дали.

Так вот, Симонов тогда строил себе дачу на Черноморском побережье, близ Сухуми в местечке Агудзера (там, где был расположен 'сверхсекретный' институт физики, о котором, между тем, было известно каждому сухумцу). С телефонизацией тогда было очень сложно, и наша семья помогала Симонову устанавливать воздушную телефонную связь с миром. Отсюда проволока и столбы. Дедушка был очень влиятельным человеком в Абхазии. Ещё бы - народный поэт, создатель абхазской письменности, литературы и театра.

Константин Михайлович знал всё это и относился к моему деду с необычайным уважением, как, впрочем, и к бабушке, которой всегда при встрече целовал руку.

В действительности Симонова звали не Константином, а Кириллом. По-видимому, он переменил себе имя по той причине, что сильно грассируя, не мог произнести имя 'Кирилл'. Грассировл он настолько сильно, что мне просто трудно было понять его речь. Впрочем, эта трудность усугублялась тем, что мне, как жителю Тбилиси вообще было нелегко понять 'акающих' москвичей. В то же время наши тбилисские слова 'звонит', 'поняла', 'кофэ', и это ужасное лакейское слово 'кушать', буквально шокировали интеллигентных москвичей.

Симонов в молодости и Симонов в зрелых годах - это внешне, а может быть, и внутренне совершенно разные люди. Мы хорошо знаем Симонова, как суровой внешности седого человека с короткой стрижкой, весьма сдержанного и осторожного. Я знаю даже такую деталь - в зрелые годы Константин Михайлович укрывал домашний телефон особым звуконепроницаемым ящиком, тихо и устало, приговаривая при этом: 'Пусть отдохнёт!' Догадываюсь, почему он совсем не выключал телефон из сети; по-видимому, понимают это и люди старшего поколения, которым знакомы аббревиатуры: НКВД, МГБ, КГБ :

Так вот, Симонов конца сороковых годов - это необычайно подвижный красавец-весельчак, шумный и громко хохочущий, отнюдь не худенький, с длинными чёрными вьющимися волосами и пышными чёрными усами. По Сухуму он ходил в шортах, шокируя население, даже на пляже не снимавшее черкеску с буркой или чёрный костюм со шляпой. Костюм Симонова дополнял цветной платок, повязанный вокруг шеи, и потрясающая бамбуковая трость толщиной, если не с ногу, то с мускулистую руку. Сталинская трубка во рту завершала портрет Симонова.

Как-то он пришёл к дяде в гости вместе с женой - тётей Валей, как я её называл. Помню, как разволновалась моя мама, увидев 'тётю Валю'. 'Смотри и запоминай!' - быстро шептала она мне, 'это - знаменитая актриса, это - сама Серова!' Но я тогда не понимал, насколько знаменита Серова, меня больше интересовал жизнеобильный весельчак Симонов - любимец Сталина.

Подарок, который он принёс однажды дяде, удивлял своей оригинальностью. Это была картина, писанная маслом самолично Константином Михайловичем, в хорошей рамке. Изображён был какой-то пейзаж с небом, рекой и, то ли с лугом, то ли с лесом. Конечно же, рисунок был любительский. Но изюминка заключалась в надписях на картине. Через весь рисунок белыми большими буквами было неряшливо написано 'Прерода'. Да, да, именно 'прерода'! На реке надпись 'Вада', на небе 'Аблака'. Симонов, мой дядя, тётя Валя и моя мама, до упаду хохотали над картиной, а потом торжественно забили в стену гвоздь и повесили пейзаж на самом видном месте. Насколько я помню, дядя во всех своих последующих квартирах уже в Москве, на самом почётном месте вешал именно эту картину. Ещё бы - она собственноручно написана великим Симоновым. Безусловно, великим, а особенно - в то время. Я сам видел, как моя мама читала его 'Жди меня :' и обливалась слезами. Конечно, кроме таланта поэта, здесь причиной было и то, что сколько ни ждала мама отца с фронта, он так и не вернулся :

А однажды мы - дядя Жора (так называл я Георгия Дмитриевича), Симонов, моя мама и я - побывали в ресторане 'Лебедь', что находился посреди пруда в Новом Афоне, близ Сухума. Живописнейший ресторан: идёшь к нему по узкому мостку через пруд, а вокруг островка на сваях, где располагались столики, плавали лебеди - белые и даже экзотические чёрные. Мы их кормили, и это не только не возбранялось, но и приветствовалось. Лебеди хватали пищу прямо с рук, и я так увлёкся, что попытался ухватить одного из них за шею. И лебедь, с виду такая мирная и спокойная птица, широко раскрыл клюв, замотал головой и страшно зашипел. Он даже больно ущипнул меня за руку, оцарапав до крови своими мелкими шипами, которые у него вместо зубов. Я, конечно, заревел и бросился бежать от агрессивной птицы под смех посетителей ресторана.

Все, конечно, узнали Симонова и бросали на наш столик любопытные взгляды. 'Смотрите, Константин Михайлович, как все на вас обращают внимание!', - с провинциальной непосредственностью шепнула ему моя мама. 'Что вы, Марго', - ловко парировал её слова Симонов, - 'это на вас все смотрят, ведь вы такая красивая женщина!' Я запомнил, как зарделось лицо у мамы, действительно, тогда очень красивой женщины, похожей на киноактрису Дину Дурбин. Ещё бы - ей сделал комплимент сам Симонов - кумир женщин того времени.

Администратор ресторана, безусловно, тоже узнавший Симонова, подошёл и вежливо поздоровался с нами, а потом подослал к нашему столику, наверное, самого опытного официанта. Я запомнил его на всю жизнь - таких официантов я видел только в кино. Это было отнюдь не 'лицо кавказской национальности', а славянской внешности, вымуштрованный, как робот, стройный человек с полотенцем через левую руку. 'Земной шар к вашим ногам!' - поклонившись, сказал он, приняв заказ. Я больше нигде и никогда, ни от кого не слышал подобной фразы. Надо же придумать такое: 'Земной шар к вашим ногам!'

Пили абхазское розовое вино 'Лыхны', слабенькое и сладковатое, закусывали красивейшими фруктами, кажется, персиками и арбузом. Наверное, был и шашлык, но не уверен, я его не ел. Разговор Симонова искрился юмором, он рассказывал какие-то смешные истории и анекдоты, смысла их я не понимал, но в них мелькали фамилии, очень известные в то время. Дядя Жора в голос хохотал, а мама всё краснела и краснела, потупив взор :

Помню, когда трапеза была закончена, и дядя Жора расплатился, щедро дав официанту на чай, Симонов вдруг достал бумажник и, быстро отсчитав несколько крупных купюр, по-видимому, превосходящих стоимость всего заказа, картинным движением вручил их официанту. Тот так оторопел, что стоял, вытаращив глаза, забыв даже поблагодарить. Симонов громко захохотал над этой 'немой сценой' и, обняв за плечи дядю Жору и маму, повёл нас к машине, ожидавшей с водителем на улице. Официант с полотенцем семенил впереди нас, расчищая дорогу, и всё кланялся, кланялся, а потом, когда машина уже отошла, долго махал нам рукой вслед :

И ещё один случай, так или иначе, связанный с Симоновым, произошёл несколькими годами позже, когда мне было уже лет двенадцать, то есть в 1952 году, в конце августа. Дядя должен был заехать на дачу к Симонову в Агудзеры по какому-то делу и взял меня с собой. Машину ('Победу') вёл шофёр - дядя Гриша, большой шутник. Мы приехали на дачу под вечер, уже темнело. Встретила нас тётя Валя Серова, от неё так и веяло добротой и уютом. Дядя Жора вошёл в дом, тётя Валя звала и меня, но я отказался, а зря. Не мучила бы меня совесть сейчас за тот вечер.