Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века Страница 11

— Мне бы… задание… в общем, нужен кроль-производитель.

— Один?

— Если элитный, то других и не надо, — умно сказала Вера.

Продавец нагнулся к клетке, вытащил за уши одного, подвесил для смотрин на вытянутой руке, но Вере он не показался: висит тупо, поджав лапки и глупо кося бледно-красными размытыми глазками. Ничего элитного у него к тому же нигде не виднелось.

— Хорошо. А крупнее есть? У меня не прихоть, а хозяйственный заказ. Нужен, понимаете, элитный производитель.

Мужик удивился:

— Так бы сразу и сказали.

Он вынул из мешка такого же по виду — невзрачного жалкого косоглазого зверька.

— Вот! Цены ему нет! Вы не смотрите, что он сейчас такой скучный. Сегодня утром кряду восемь самок покрыл. Неуемнай! — Мужик говорил на местном наречии, но врал по законам общенационального торгашества. Он смотрел на недвижно застывшего в его руке и, похоже, пустившего от страха струю самечика такими громадно-восторженными глазами, будто и в самом деле едва сдерживал полового гиганта. Сам же половой гигант скрючивался все более, поводя передними лапками и все более жалко выставляя ожелтившуюся шерстку в промежности. — Не нарадуетесь, гражданочка: покоя им не даст, потому как в ем удержу нет.

Вера Николаевна покраснела и тихо сказала:

— Хорошо, я этого беру. Заверните.

«Вызов? — проговорил тихо Лаевский… — Вызов? Извольте!..»

Издревле, господа, известна на Руси славная забава русского простонародья, офицерства и даже, говорят, поместного благородного сословия — мериться фуями[1]. Так вот, Тимошка Балясин вызвал на поединок Колю Савушкина во время почти полугодового похода подо льдами Арктики. Коля наотрез отказывался. Послали за мичманом Мамедовым, тот — к замполиту. Команда в конце напряженного похода нуждалась в психологической разрядке, поэтому замполит одобрил.

— Считай, что это наряд вне очереди, — сказал мичман Мамедов.

В кубрике собрались все, кроме капитана, замполита и вахтенных. Площадкой для состязания служила крышка тумбочки, но ее пришлось сразу нарастить, прислонив к ней равный по высоте ящик для оружейного боекомплекта. Под гул и вой «трибун» Тимофей и Коля подошли к исходному рубежу. Тимофей принялся расчехлять своего супермена, надеялся на то, что этим окажет на соперника психологическое давление. Самодельные свинцовые пластиночки на чехле слегка дребезжали, позвякивали, побренькивали, погромыхивали, делая Тимошиного соискателя похожим на какого-то космического пришельца в скафандре, посланца иных, неведомых миров. Но вот чехол снят, с извлечением покончено, поперек нарощенной столешницы лег громадный Тимошин инопланетный изверг, плотный, бокастый, пружинистый и несколько расширяющийся в середине.

Настал черед Коли. Он запустил руку в робу, присел и под всеобщее «у-у-у» выложил двумя руками на ящик из-под боекомплекта своего безразмерного землянина.

Изумленный шепоток. Трогательные в своей безыскусной простоте солдатские комментарии. Воцарившаяся тишина ожидания обмеров и вердикта жюри.

Под взглядом десятка пар глаз свободной от вахты команды соперники покоились рядом, как две торпеды одного класса. Тут Коля вдруг сморщился, пытался подуть куда-то вниз. Оказалось, что, располагая на приставленном ящике своего подсвинка, он напоролся на занозу. Пораненное место прижгли йодом, доски ящика застелили плакатом по радиационной безопасности. Состязание продолжилось. Обмерял мичман Мамедов при помощи обычной строительной рулетки. Два обмера дали одинаковый результат. На третий раз Тимошин убивец от касаний стальной рулеточной ленты вдруг стал набухать, распираться, увеличиваясь в размерах в середине корпуса. Зрители, болевшие за Колю, запротестовали, на что Тимоша стал шуметь, что от занозы и Колина «нога» (так прямо, дурак, и сказал) якобы тоже воспалилась и раздулась, что это нечестно и т. д. На Тимошиного бэтмана жюри побрызгало холодной водой, чтобы он принял обычные размеры в спокойном состоянии. Колиного подсвинка тоже чем-то протерли успокоительным. Для решающего контрольного замера принесли из рубки томограф с электронным щупом, фиксировавшим параметры с точностью до одной сотой микрона.

Показание прибора с минимальным преимуществом дало победу Уду. У него было на 2,7 микрона больше по длине и на 0,7 микрона в среднем толще по окружности (в жюри был капитан-лейтенант, баллистик, он при расчете показаний применил коэффициент усредненности, так как у Тимошиной балясины «в талии» было некоторое преимущество над Колиным подсвинком, зато он набирал свое во время замеров оконечностей).

Вот так, господа, развлекались моряки Северного ВМФ в редкие минуты отдыха во время тяжелых трансокеанских боевых походов. Финал состязания был немного скомкан казусом. В досаде, что обалдуй подвел его, Тимофей ладонью стегнул его по бокам, ну вроде как дал пощечину, и, представьте, обалдуй наказание принял за ласку и вдруг как бы расправился в плечах, налился кровью и… изрыгнул на стену, прямо на инструкцию по пользованию огнетушителем, белую жидкость, т. е. произвел семяизвержение. Выброс был такой силы и такой диковинной траектории, что баллистик из профинтереса опять засел за свои коэффициенты. Тем временем дежурный вахтенный, отвечавший за чистоту, сгреб лопаточкой с инструкции Тимошины сгустки и отправил их в мусороприемник, откуда Тимошины потенциальные отпрыски, сгинув в пучине Ледовитого океана, достались, видимо, в пищу глубоководным рыбам и донным полипам. Случилось это в точке 80 градусов северной широты и 142 градуса западной долготы на глубине 217 метров на атомной субмарине Российских ВМС, несущей на борту десять ракет с ядерными самонаводящимися боеголовками.

Тимошу, между прочим, вскоре не то комиссовали, не то перевели на береговую службу. Совсем у него с головой и здоровьем стало плохо, усилилась депрессия. Обострились явления сухостоя, которые не снимались даже лошадиными дозами брома. На боку, лицом к стене ему спать запретили, опасались за прочность титановой обшивки и угрозы разгерметизации корабля. На животе он сам спать отказался, так как просыпался подвешенным в воздухе и припертым спиной к потолку в сложенном надвое виде, словно бы его насадили на копье. Оставалось положение на спине, так его и фиксировали ремнями. Но депрессия прогрессировала. Стало ясно, что без женщин Тимоша не мог. Его перевели в батальон береговой охраны, потом на пункт связи и хозблок. Пустили, считайте, козла в огород.

Так и остался Колин Уд один такой на борту атомной подлодки, без соперников, без отдушин, без праздников, наедине со своим унылым хозяином. Тот по-прежнему прятал его и держал в черном теле, лишая Уда главной радости — женщин или хотя бы имитации и еще: удовольствия покрасоваться, быть на виду, с открытой головой, обнажиться, слышать про себя со всех сторон эту песнь песней — «у-у-у…».

Уд той поры, когда обретался в темном и душном подбрюшье хозяина, тоже, случалось, испытывал приступы депрессии. «Жизнь несправедлива», представьте, и он пришел к этому горькому выводу. Благодаря Уду его Коле стали выдавать лишний кусок банного мыла. Чтобы он мыл его, Уда. Персонально. Ну, само собой, сначала мичман подал рапорт с обоснованием на имя начальника хозуправления базы в Северодвинске, тот, как водится, направил запрос в главснаб Северной флотилии и дальше по инстанции до соответствующего чина в минобороне. Тот обратил внимание на то место, где объяснялось, почему краснофлотец первого года службы Н. Савушкин нуждается в дополнительном объеме моющих средств: «так как, — читал чиновник, — в области паха имеет как бы дополнительную часть тела в сравнении со среднематросскими показателями, и эта дополнительная телесная площадь нуждается в отдельном сангигиеническом уходе и средствах для этого».

Чиновник сам возглавил комиссию, в Мурманском управлении сколотил команду из снабженцев и медиков. Майоры и полковники с удовольствием изучали вопрос, устроили смотрины (последний звездный час для Уда!), задавали смущавшие Колю вопросы, с начальственным оттягом в голосе похохатывали, вспоминая, как в помещении санчасти попросили матроса приспустить брюки (под предлогом какой-то медицинской надобности) и смотрели, смотрели, а один старенький военврач-дагестанец, близко поднеся лицо к паху и дыша, можно сказать, прямо на Уда, пораженный открывшимся ему зрелищем, пробормотал:

— Не может быть… И давно это у тебя?..

Он вынул неврологический молоточек. Коля, думая, что его ударят под коленку, сместил центр тяжести на другую ногу, но дагестанец неожиданно ударил молоточком подсвинку по спине, отчего он, подсвинок, чуть вжался от прикосновения холодного предмета, немного, что ли, втянулся вовнутрь, как втягивают голову в плечи при порывах ветра озябшие люди, но все равно и после втягивания его еще оставалось столько, что старый дагестанец, вперившись, воскликнул: