Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник] Страница 11

Как сейчас помню, она пришла домой (было 28 мая), прошла в комнату и, вытащив чемодан, стала собирать его. Сказала, отвечая на вопросительный взгляд матери: «Мама, я уезжаю». И продолжила собираться — с решительным лицом. Мать, вязавшая что-то, уронила спицу. Потом заголосила, они обе расплакались, обнялись. Но Настя не изменила своего решения, несмотря на то, что отец, когда пришел, пробовал даже пригрозить ей. Родители и не в силах были ей помешать — характером она была самой сильной в нашей семье, и никакие угрозы, увещевания или попытки воззвать к ее жалости не возымели действия. Она сказала, что едет в Москву, поступать. И оттуда позвонит.

Я помню свое чувство в тот момент. Сложное чувство. С одной стороны, я был рад за нее и отчасти даже любовался ее решительностью и твердостью, подспудно понимая, что никто не вправе отнять у нее шанс; но с другой — я оставался один, и те обязанности, которые несла она, теперь автоматически перекладывались на меня, и перспективы моего отъезда были теперь более чем туманными… Я почувствовал себя обманутым, брошенным. Но ничего не сказал.

Настя не поступила. Может быть, даже не поступала. Как я узнал позже (на похоронах, когда мы разругались), она уезжала, чтобы выйти замуж. Только для этого. Чтобы самой устроить свою жизнь и потом, возможно, жизнь родителей. Я тогда ей наговорил много лишнего, накричал на нее — но, в сущности, я не был вправе упрекать ее. На ней все в нашей семье держалось, и кто занимался моим воспитанием, хотя бы в урезанном виде, если не она? Она, так же как и я, понимала, что родители — это большие дети, и им нужен уход, что они не способны и никогда не были способны ни содержать нас по-человечески, ни воспитать, и она, возможно, собиралась вернуться.

Потом. Во всяком случае, мне хотелось бы так думать. Потому что она, после своего отъезда, приехала только раз — на похороны.

То чувство — что меня предали — не покидало меня все те три года, которые остались до окончания школы. Настя мало писала, еще меньше звонила, и все как-то туманно, мать еще глубже ушла в работу, не приносящую денег, но, очевидно, дающую забвение, отец стал больше пить, хотя уже без скандалов.

Я не знал, что делать. Учиться стал хуже, прогуливал уроки. На меня, сколько помню, навалилась эта провинциальная обыденность: школа-улица-дом с пьяным отцом и измученной матерью. Я стал работать — в автомастерской, и это, наверное, меня и спасло.

А произошло все случайно. У нас был старенький гараж, где отец после работы выпивал с приятелями. И тут как-то, во время одного из подпитий, ему в голову пришла мысль собрать из запчастей машину. Безумная мысль, конечно. Но он ею загорелся. Даже пить стал меньше. Таскал то с завода, то откуда-то еще разные железки, которых в гараже накопилось множество, купил где-то, неизвестно на какие деньги, остов старых «Жигулей». Я в эту его идею не верил, но мой отец был таким человеком, что если он что-то вобьет себе в голову, то обязательно реализует — за это я его отчасти уважал. Я знал, что рано или поздно он охладеет к этому предприятию, и ждал когда, а затем сам заинтересовался и стал ему помогать. И, знаете, он, мой отец, открылся мне с неожиданной стороны. Я и не знал, что он в технике такой дока! Оказалось, что он, когда не пьет, очень дельный и веселый мужик, увлеченный, умный… Я собрал с ним эту машину. До последней гайки. И вы не представляете себе, что я чувствовал, когда мы проехали с ним по улице в первый раз. Гордость за него. И за себя. И в тот момент — ясным апрельским утром — помню, я тоже заплакал, так же, как и тогда, когда уезжала Настя. Эти «Жигули» сгорели… тогда; отец, как ни пил потом, их не пропил. Помню, почему-то именно обгорелый остов этой машины меня и добил — и этот истерический припадок, который случился со мной в Окулово, произошел именно из-за нее — говорят, я там бился как эпилептик, а я помню только одно: как был один остов, так и остался…

Я неплохо разбираюсь в технике. Потому что вовремя понял, что это — мой хлеб. Когда уезжал в Москву, я хотел поступить в вуз, так же как и Настя. А если не поступлю, думал, буду работать в автосервисе. Получилось, что поступил и одновременно работал. Правда, не закончил.

Все эти годы — три последних года школы и первый институтский — я не вел дневник. Тетради, мои детские тетради, я взял с собой, отчасти для того, чтобы их там, в Навашино, никто не обнаружил, отчасти потому, что все же это была моя жизнь, мое детство. Я перечитал их одним пасмурным вечером, когда съезжал из общежития в комнату (меня отчислили за неуспеваемость), вынужденный не только менять жилье, но и работу. На Ильхама, хозяина того сервиса, где я работал, кто-то «наехал», и несколько корпусов на Кантемировской, близ железной дороги, куда я ездил ежеутренне, сожгли. Я не мог вынести вида обгорелых зданий и машин. В моей жизни это уже было… Так вот, перечитав то, что я писал в детстве, я смеялся и плакал. В прямом смысле. Все эти записи были наивны, безграмотны, забавны в конце концов. Но это писал я, и у меня возникло чувство, что ведь ничего-то с тех пор не изменилось! Да, я теперь один, один на всем свете (с Настей после похорон мы не общались), и все те общие вопросы продолжают стоять передо мной! Я нашел новую работу. Новый сервис, даже ближе к дому, на Шаболовке. Нашел жилье. Даже получать стал больше, но с тех пор никак не мог избавиться от мысли, что то, к чему большинство людей стремится — деньги, комфорт, — не даст мне счастья; родителей не было; мне нужно было найти смысл в жизни, найти стержень своего существования. Не знаю, может, во мне что-то сломалось, а может, напротив, обнажилась моя сущность, но я стал искать этот стержень, снова обратившись к дневнику.

Так появился сайт.

Я провел в свою съемную комнату интернет, потратив отчасти те деньги, которые копил на машину (теперь мне это казалось забавным), и обратился к приятелю, который называл себя необычным и загадочным для слуха в то время словом «веб-дизайнер». Стоило это дорого, но я видел перспективы. Я хотел разместить часть записей там, чтобы проверить, один ли я такой сумасшедший или есть еще. Все же тогда интернет был делом новым, и какое-то время я потратил на то, чтобы разобраться во всем этом: хостинг, управление, закачка текстов. Интерфейс сайта был самым простым. В обращении к посетителям я представился, рассказал, кто я такой и что именно меня волнует, все открыто, даже, наверное, слишком, рассказал даже о своем детстве (впоследствии, конечно, обращение я подкорректировал). Детских записей там, конечно, не было, были только те, которые я сделал в институтский период. Это были скорее статьи, чем посты, которые я не правил, только организовывал — с точки зрения литературной они были (и есть) далеки от совершенства; но мне важно было содержание. Стоит сказать, наверное, что «Современные упанишады», «Манифест», а также вызвавшая первый большой резонанс статья про эстетику гомосексуализма были написаны уже тогда; кроме того, я сам неустанно искал в сети сообщества, близкие к моему. Таким образом aihappy.ru стал для меня вторым — виртуальным — домом. Моя раковина обрела — хотя бы и такое, электронное — воплощение. И это изменило мою жизнь.

Я нашел друзей, людей, не близких мне по крови, но близких духовно — а это, как я убедился впоследствии, гораздо важнее; нашел благодаря сайту. Aihappy.ru являлся одновременно и рупором и фильтром — на нем никогда не было высокой посещаемости, там были единицы (а теперь, если верить Вакуленко, 20 тыс.), но нельзя передать словами, как мне были дороги эти люди.

И я нашел — ее…

— Как вы с ней познакомились?

— Я… я уже отвечал.

— Как вы с ней познакомились?!

— Она… она зашла на мой сайт.

— Расскажите подробно.

— Она зашла на форум под ником «Каисса». Мы обсуждали Индию, пантеизм. Она приняла участие в дискуссии.

— Индию? — Пшенка, прищурившись, глянул на меня из облака сизого дыма. — Вы там были?

— Нет.

— А она была… Дальше.

— Она стала появляться постоянно.

— Она рассказывала что-нибудь о себе?

— Нет, мы не касались личного. Просто общались на разные темы. Спорили.

— Вас не насторожило, что девушка может быть такой эрудированной?

— А что в этом удивительного? — Мне почудился какой-то подвох. — Есть девушки — кандидаты наук…

Пшенка потер подбородок. Помолчав, продолжил:

— Интересный вы человек, Игорь Рудольфович. Политикой не интересуетесь, телевизор не смотрите, спорт, музыка — все это вам чуждо. Работаете автослесарем, увлекаетесь… упанишадами. Вдобавок вы, если не ошибаюсь, не курите и не пьете. Вы не находите, что все это очень странно?

— Нет, не нахожу.

— То есть сочетание интереса к технике и увлечения мистическими текстами представляется вам естественным? Ну-ну.

В душе я был согласен с ним, я и сам нередко задумывался, отчего во мне живут такие, казалось бы, взаимоисключающие пристрастия… но развивать эту тему не хотел.