Илья Стогов - mASIAfucker Страница 11

Я сказал Абдуле-Умару, что мне нужно в авиакассы, а кроме того, решить вопрос с обменом долларов на местные сумы и гостиницей. Он сказал, что проблемы нет. Только сперва пообедаем, ладно?

Место, в котором я ночевал, оказалось реальным азиатским кишлаком с домами, построенными из глиняных блоков с вкраплениями рубленой соломы.

Мы пешком дошли до дороги и поймали такси. В машине играла радиостанция «Европа-Плюс». Вместо попсовеньких мотивчиков из колонок выли все те же турецкие мелодии.

В городе вдоль дороги стояли здоровенные рекламные щиты. Все до единого рекламировали лицо местного президента. Президент со старичками, президент с детишками, президент читает толстую книжку…

Россия, конечно, страна рабов, но такого количества президентских рож я не видел даже в России.

Я спросил у Абдулы-Умара, зачем им столько плакатов? Боятся забыть, как выглядит глава их государства? Он ответил, что узбеки любят своего президента. Я сказал, что им проще, чем мне. Я вот люблю свою жену. Но она, наверное, на меня обиделась.

Кафе, в котором мы пообедали первый раз, представляло собой бетонную коробку без крыши. Хозяева относились к едокам так, будто это их личные гости. В смысле — так же хамовато. На барной стойке стояло громадное объявление: «В КРЕДИТ НЕ ДАЕМ. ПАСПОРТА В ЗАЛОГ НЕ БЕРЕМ».

Обслуживал нас лобастый мальчик лет пяти. Папа мальчика жарил мясо и резал салаты, а ребенок приносил все это на стол. На столе в баночках из-под майонеза стояли специи и рыжий непрозрачный соус.

Абдула-Умар заказал много еды и еще больше водки. Узнав, что я не стану пить алкоголь, он расстроился.

— Совсем не будешь?

— Совсем.

— А фрукты будешь?

— Нет. Боюсь.

— Зря. У меня есть таблетки от поноса.

Водку прапорщик пил пиалами. Такими азиатскими пологими чашечками. В каждую влезало не меньше, чем сто пятьдесят грамм теплого напитка.

Хлопнув алкоголя, Абдула-Умар каждый раз делал такой мусульманский жест, будто умывал лицо. Я спросил: как же так, он, наверное, мусульманин, а водку пьет?

— Я военный, понимаешь?

— И чего?

— Нам в армии рассказывали: служба в армии — это и есть исповедание веры. Водку можно, все можно. Тот, кто служит в армии, и без всякого намаза является верующим мусульманином.

— Веселая у вас, ребята, религия.

— Религия — хорошая! Дома — тоже хорошо! Дома — как рай!

— Я думал, у мусульман должен быть прохладный рай.

— А у тебя какой?

— Для меня твой рай — это ад.

Часов на стойке в кафе не было. На руках у посетителей часов не было тоже. Зато на стене висел календарь. Я рассмотрел его повнимательнее и понял, что оказался в той части света, в которой меньше всего хотел бы оказаться.

Такие незначительные детали, как дни недели или месяца, календарь игнорировал. На большом листе бумаги было указано: 2000 год является годом змеи, 2001 — годом лошади и так далее…

Я сказал, что хватит, пора ехать, и встал из-за стола. Прапорщик крикнул в сторону кухни, чтобы принесли счет и еще графинчик. Пока я расплачивался, он допил графинчик до дна.

Обед из четырех блюд плюс водка обошелся мне приблизительно в тридцать центов. Каждый из центов был кирпичом в стене, отделяющей меня от дома.

После кафе мы еще раз поймали машину. Таких такси, как в Самарканде, я не видел уже лет пятнадцать.

Водитель сажал тебя в салон своего драндулета, потом сажал туда же полдюжины попутчиков, сперва развозил по домам их всех, а о тебе старался не вспоминать. Встречая приятелей, он глушил мотор, выбирался наружу и долго вел светские беседы. Впрочем, и стоила поездка тоже копейки.

На светофоре рядом с нашим такси стояли ушастые ослики, впряженные в тележки. Снаружи, рядом с дворцами и минаретами, прямо на тротуар какали маленькие дети.

Самаркандские авиакассы были просторны и абсолютно безлюдны. Женщины в белых рубашках и синих галстуках подставляли лица вентиляторам. Когда я подошел к стойке, авиакассирша не обратила на меня внимания. Я сказал, что хочу улететь в Россию.

— Гражданам России все только за доллары.

— Я в курсе. Я согласен.

— Куда вы хотите улететь?

— Вообще-то, в Петербург. Но готов согласиться на любой русский город. Вообще на любой.

Женщина даже не попробовала щелкнуть по клавишам компьютера. Она просто сказала, что билет на самолет можно купить исключительно в Ташкенте.

Я достал из кармана пачку долларов. Выглядели они, на мой вкус, довольно аппетитно. Внешний слой пачки составляли стодолларовые купюры, а более мелкие я засунул в середину.

Глядя кассирше в глаза, я сказал, что ОЧЕНЬ хочу улететь. Она сказала, чтобы я подождал ее снаружи, возле автобусной остановки.

Я успел выкурить две сигареты подряд, и только потом женщина, озираясь по сторонам, ко мне подошла.

— У тебя есть регистрация в узбекской милиции?

— Нет.

— Обязательно получи. Без регистрации тебя не выпустят из страны.

— Хорошо. Я получу.

— Куда тебе лететь?

— В Россию. В любой город России. На самый ближайший рейс.

— Понимаешь, это действительно невозможно.

Я молчал. Зачем-то ведь она велела мне подождать снаружи, правда?

— Билеты с вылетом из Ташкента продаются только в Ташкенте. Они ведь не дураки, чтобы терять такие деньги. Ни единого места нам не дают, все держат для себя.

— И?

— У меня есть знакомая в ташкентских кассах. Я могу с ней поговорить. Могу даже съездить в Ташкент, купить тебе билет и привезти сюда.

— И?

— $500.

— Нереально.

Она долго объясняла, сколько стоит билет, сколько ей придется дать коллеге из ташкентских касс и (я умею считать?) сколько после всего этого останется ей… а ведь работы здесь не меньше чем на двое суток.

Я развернулся и, не прощаясь, ушел. Я понял, что умру в этом пыльном городе, но мне было наплевать.

После авиакасс мы поехали искать гостиницу. В первой, в которую привез меня Абдула-Умар, тетечка из «reception» сказала, что не может меня принять: у них нет лицензии на обслуживание иностранцев.

Во второй лицензия была… а еще прямо в холле там была драка… все били всех… стулья и черепа трещали, а горничная была настолько пьяна, что даже с третьей попытки не смогла ответить мне, сколько у них стоят номера.

Остановиться удалось лишь в третьей по счету гостинице. Женщина в цветастом азиатском платье долго вела переговоры с Абдулой-Умаром, торговалась относительно цены, широко улыбаясь, спросила, что за подарок я ей подарю, выписала в качестве квитанции об оплате рукописную грамотку, велела никому ее не показывать и, озираясь по сторонам, отвела в номер.

За окном номера на газоне паслась тощая корова. Я бросил рюкзак, всполоснул лицо и спустился обратно в холл. По дороге почувствовал, что за сегодняшний день успел стереть ноги на всем не очень длинном протяжении от паха до пяток.

Прапорщик курил сигареты и тосковал. Ему хотелось не бродить по жаре, а валяться на подушках и пиалами пить водку.

— Что теперь?

— Не знаю. Я бы переждал где-нибудь жару.

— Пошли пообедаем?

— Тетка в кассах говорила, что мне нужна какая-то регистрация.

— Нужна.

— Давай получим регистрацию?

— Поехали. Давай получим. Но потом — сразу обедать, ладно?

Здание самаркандского ГУВД было одноэтажным и таким же пыльным, как все в этих краях.

Никаких табличек, типа «Сходящих с ума русских отпаивают валерьянкой в такой-то комнате и там же регистрируют», я не нашел. Мы зашли в первый попавшийся кабинет. Там шел допрос мохнатого узбекского уголовника, наручниками прикованного к столу. Судя по виду, тот обвинялся не меньше чем в каннибализме.

На нас никто не обратил внимания. Абдула-Умар постоял, послушал, о чем спрашивают уголовника, а потом забыл обо мне, подсел за стол и тоже начал задавать какие-то вопросы.

Нужный кабинет мы нашли не скоро. Регистрацией русских ведал мужественный офицер с седым ежиком волос и крепкой челюстью. Белая униформенная рубашка с короткими рукавами подчеркивала особый, шоколадный, оттенок его загара.

Офицер через Абдулу-Умара попросил у меня три доллара взятки, достал из кармана штамп, щелкнул мне в паспорт печать и объявил, что теперь я нахожусь на территории Республики Узбекистан на законных основаниях, но через три дня регистрация истечет и продлить ее можно будет только в Ташкенте.

Я не обратил внимания на этот нюанс. Я не желал думать о том, что будет со мной через три дня.

Мы вышли из ГУВД, и мой прапорщик начал ныть, что ему опять хочется в кафе.

— Может, просто купишь себе водки и станешь пить по пути, а?

— Э-э! Кто так делает? А посидеть? А поговорить?

— Мы уже обо всем поговорили… или нет?

— Разве это разговор?

— О'кей. Сейчас ускоришься. Только мне нужно поменять денег.

— Сто баксов?

Я видел, что Абдуле-Умару наплевать, сколько я хочу поменять денег: ему нравилось само словосочетание. Я в сотый раз объяснил прапорщику, что не собираюсь тратить много денег. Он в сотый раз подряд мне не поверил.